Папа что-то печатал на ноутбуке, Эффи спала, уткнувшись в Ленино плечо, а мама сидела отвернувшись. Она сердито посмотрела на Лену, и время от времени кидала на нее недовольные взгляды.
«Ну почему мы не можем помочь друг другу? — думала Лена. — Почему ты не можешь мне довериться, а я не могу рассказать о своих бедах тебе?»
Лене захотелось, чтобы именно мама была близким ей по духу человеком, мама, а не дедушка, который, наверное, скоро умрет. Подумав о смерти, Лена начала плакать. Она повернулась спиной к маме и плакала, тяжело дыша, захлебываясь и громко сморкаясь в салфетку. Лена плакала о себе, и о Бапи, и о Костасе, и о бабушке, и о папе, и о Волшебных Штанах, которые не получила, а потом снова о себе. Когда стюардесса попросила привести спинки кресел в вертикальное положение и Лена увидела свою прекрасную родину, у нее екнуло сердце. В глубине своего детского сердца Лена страстно желала снова увидеть Костаса даже при таких невеселых обстоятельствах.
Би,
Жалко, что до тебя не дозвониться, потому что нам срочно надо поговорить. Оказывается, у Лениного дедушки сердечный приступ. Они все вчера улетели в Грецию. Да еще после всех этих проблем с Костасом… ужасно!!!! Ты должна об этом знать.
Люблю,
ТиббиЛена знала: случается обычно то, чего больше всего боишься.
Когда они вышли из взятой напрокат машины и увидели бабушку, Лена поняла, что все худшее уже произошло.
Бабушка была в черном с головы до ног, и черты ее лица — глаза, губы — словно опустились вниз. Отец подбежал к Валии и обнял ее, и она заплакала, и все поняли, что это значит.
Эффи обняла сестру за плечи. Волосы Лены смешались с волосами Эффи. Девочки обнимали друг друга и плакали. Лена столько плакала в последнее время, что у нее пересыхало в горле. Увидев Лену, бабушка застонала и уткнулась ей в шею.
— О, Лена Прекрасная, — еле выговорила она. — Что же теперь с нами будет?
Похороны назначили на следующий день. Лена проснулась рано и долго смотрела в окно на Кальдеру, розовую в лучах рассвета. Воспоминания нахлынули на Лену, они были такими близкими, ощутимыми. Воспоминания о Костасе, о том, как Лена смотрела на него из этой комнаты, где теперь мирно посапывала Эффи.
От чувства безнадежности и нетерпеливого желания увидеть Костаса Лена решила заняться своей внешностью. Она надела красивую черную расшитую блузку, вставила в уши жемчужные сережки, распустила волосы, подвела глаза и накрасила ресницы тушью. Даже легкая косметика необыкновенно подчеркивала Ленины прозрачные зеленые глаза, и именно поэтому Лена никогда не красилась. Эффи уже спустилась вниз, а Лена все продолжала приводить себя в порядок.
Она никогда не гордилась своей внешностью, носила скучную, неброскую одежду, не любила украшений и завязывала свои черные волосы в хвостик или делала пучок. С детства мама повторяла ей, что красота — подарок небес, но сама Лена считала ее троянским конем.
Красота главенствовала над ее сущностью и притягивала ненужное внимание окружающих. Эффи с ее огромным носом Калигарисов была естественной, смелой, всегда раскованной. Ленин же маленький носик обязывал хозяйку быть милой и сдержанной. И поэтому девочка старалась общаться лишь с теми, кто ценил ее не за красоту.
Сегодня был не похожий на другие день, и Лена достала подарок небес. Пустота в сердце из-за Бапи, смятение из-за Костаса побуждали ее использовать любое средство, которое могло придать ей уверенности в себе.
— Боже мой! — сказала Эффи, когда Лена спускалась по лестнице. — Куда ты дела Лену?
— Заперла в шкафу, — коротко ответила Лена.
Несколько мгновений Эффи восторженно изучала сестру.
— Бедный Костас сжует свое сердце, — объявила она наконец.
Этого она и хотела. Чувствуя себя маленькой и глупой, Лена не могла не признать, что младшая сестра читает в ее душе, как в раскрытой книге.
Тибби разглядывала линолеум и вспоминала, какой ужасной и пустой показалась ей эта комната два месяца назад, в день приезда. Теперь повсюду валялась грязная одежда. На кровати были разбросаны видеокассеты. На столе стоял верный ноутбук, на комоде лежал рисунок с Тиббиной спальней. А вот грамота за лучший фильм и письмо с поздравлениями от Бэгли, преподавателя по режиссуре. На ночном столике красовалась лиловая лягушка, сшитая Ванессой специально для Ники. Тибби предстояло уложить все эти вещи в чемодан.
В последнюю очередь Тибби положила в чемодан фотографию Бейли в последние дни ее жизни. Миссис Граффсман подарила Тибби этот снимок, когда пришла на премьеру.
Тибби было тяжело на нее смотреть. Ей хотелось положить снимок в какую-нибудь редкую книгу и поставить эту книгу на самую верхнюю полку, чтобы никогда не доставать. Но Тибби пообещала себе, что поступит иначе. Она повесит фотографию на стену в своей комнате, потому что, когда Тибби видела лицо Бейли, она не могла спрятаться от истины.
Любовь подобна огромному шару из снега. Он катится быстро по тундре, он накрывает тебя, подминает, и тысячи тысяч кусочков льда впиваются в твое тело.
Мэтт Грининг
* * *
Похороны проходили в милой выбеленной церквушке, где Лена часто бывала прошлым летом. Служба была на греческом, равно как и речь Лениного отца. Все это время Лена была погружена в собственные размышления.
Она крепко сжимала бабушкину руку и молилась о том, чтобы увидеть Костаса. Она знала, что ему очень-очень грустно. Лена полюбила Бапи лишь год назад, а Костас знал его всю жизнь. Костас помогал Бапи — чинил крышу, забивал щели в доме и старался делать это незаметно, чтобы Бапи не потерял ощущение мужественности и собственной значимости.
Лена хотела поделиться своими мыслями с Костасом. Он единственный знал, что значил для нее дедушка. Не важно, что там между ними произошло. Сегодня они могут быть друг с другом, разве не так?
Уже в конце службы Лена заметила Костаса. Он стоял в дальнем углу вместе со своим дедушкой. Не может быть, чтобы Костас не искал ее! Вот они, в маленькой церкви, на крохотном островке, в такой день. Конечно, он ее ищет.
Лена со своей семьей замыкала процессию. Они последовали за священником во дворик, где все выражали соболезнование бабушке. «Как же, наверное, странно, — подумала вдруг Лена, — тысячи дней просыпаться женой, а теперь вдруг проснуться вдовой».
Внезапно Лена поймала взгляд Костаса. Ее поразила его отчужденность и холодность. Вокруг Костаса сегодня словно сгустились тучи и было сумрачно. И тут Лена заметила девушку, которая стояла с Костасом под руку. Ей было лет двадцать с небольшим. Неумело осветленные волосы казались не белыми, а желтыми на фоне черного костюма Костаса. Лена не видела эту девушку раньше, но чувствовала — она не родственница и не друг семьи. Лена стояла рядом с бабушкой, пожимала руку каким-то людям, слушала их и ждала, что Костас подойдет к ней, но так и не дождалась.
Небо потемнело, а церковный двор уже опустел, когда он наконец приблизился к ним вместе с блондинкой.
Костас неловко обнял Валию и ничего не сказал. Светловолосая девушка скромно чмокнула бабушку в щеку. Лена пристально смотрела на незнакомку, и та ответила недобрым взглядом. Лена ждала, что их представят друг другу, но бабушке было не до этого. Лене стало не по себе.
Священник, который не уходил до конца церемонии, почувствовал неловкость положения. Он неплохо знал английский и сумел объясниться.
— Костас, познакомься с сыном и невесткой Валии. Они из Америки. — Он указал на Лениных родителей, которые стояли неподалеку. — И с внучкой Валии. — Он указал на Лену. — Лена, ты знаешь Костаса и его невесту?
Невесту.
Слово летало и летало вокруг Лены, как оса, жужжало, прицеливалось, а потом укусило.
Она посмотрела на Костаса и он наконец посмотрел на нее. Посмотрел совсем по-другому. У Лены зарябило в глазах.
Она села на землю, уткнулась лбом в колени. Она чувствовала, как мама испуганно теребит ее, увидела, что Костас подходит к ней. И тут, повинуясь инстинкту самосохранения, Лена быстро встала и бегом кинулась прочь.
Ее отчаяние не умещалось в спальне. Ее отчаяние не уместилось бы и во всем доме. Лена тихо вышла из дома, чтобы отпустить свое отчаяние в темнеющее небо.
Она брела босиком по пыльной дороге и машинально свернула к оливковой роще. Это тайное место принадлежало им с Костасом, но Лена знала, что он его забыл, как забыл все, что связывало его с Леной, включая и ее саму. Острые камешки впивались в подошвы ее нежных, не привыкших к ходьбе босиком ступней, но Лене было все равно.
Добравшись до рощицы, Лена обняла по очереди все оливы, словно это были вновь обретенные дети. Она села у пруда, обмелевшего по сравнению с прошлым летом, и подумала, что весь остров как-то пожелтел и стал суше.
