Ого, оказывается, борщ придется варить в двух кастрюлях: пароход качает и из кастрюли выплескивается вода.
А наверху стоит немолчный грохот, и Антошка должна поминутно оглядываться, чтобы увидеть, не обижают ли друг друга ее питомцы, не плачет ли Джонни.
Антошка собиралась уже опустить в кипящую воду тушеные овощи, но грохот сотряс корабль, и с подволока в кастрюлю посыпались пласты масляной краски. Надо кипятить свежую воду, кипятить под крышкой.
Антошка разыскала томатную пасту, добавила несколько ложек в овощи. Конечно, на мясном бульоне борщ был бы вкуснее, и хорошо бы положить туда антоновское яблоко и порезать сосисок. Такой борщ любил папа… Теперь открыть мясные консервы, смешать с овощами и опустить в кипяток. Сколько же банок открыть — две, три? Решила, что мясом борща не испортишь, открыла три банки.
А почему не видно Джонни и Пикквика? Заглянула в бочонок.
Малыши устали стоять, уселись на дно. Пикквик рвет зубами тряпку, Джонни ее вырывает у него из пасти. Ничего, не ссорятся, пусть играют.
Кипит борщ, распространяя запах лука, капусты и тушенки. Смешное слово — «тушенка». Никогда раньше не слышала его Антошка, и мама не знала. Раньше называли: «тушеное мясо», а какой-то русский эмигрант в Америке, забывший родной язык, вместо тушеное мясо перевел «тушенка». Этикетки с таким названием наклеены на банках, которые, очевидно, изготовлены на экспорт в Советский Союз.
Жаль, что ни шведы, ни англичане не знают, что такое сметана. А как был бы вкусен борщ со сметаной!
Ох, как много надо начистить картошки на четырнадцать человек! По две картофелины — двадцать восемь, а по три — это сорок две. Наверно, проголодаются, надо очистить сорок две, нет, сорок. Себе Антошка возьмет самую малость. Масло выплескивается со сковороды, горит на плите. Антошка режет тоненькими ломтиками картофель, опускает в масло. Закрыть крышкой нельзя, тогда он будет невкусный. И как это Улаф проводит здесь многие часы каждый день?
Ну сколько можно стрелять и бомбить? Наверно, уже часа два продолжается этот кромешный ад там, наверху. А здесь Антошка варит борщ, русский борщ и жарит хрустящую картошку.
В камбузе жарко, как в бане, и никакой вентиляции. Джонни хнычет. Но тесный закуток уже обжит Антошкой, здесь не страшно, а выглянуть за дверь боязно.
Джонни надо помыть, переодеть, но его рубашки в каюте.
Обед скоро готов, а бомбежка и стрельба не прекращаются. Сколько же немецких самолетов сбили? Пятьдесят? Сто? Наверно, больше.
Антошка вытащила Джонни пз бочонка.
— Ты мое морское чудовище, — целовала она в щеки своего питомца, — тебя целовать — все равно что живого карпа, как же ты пахнешь рыбой! А идти мне боязно, понимаешь, Джонни, боязно.
Где-то совсем близко ухнуло, и дверь распахнулась. Антошка вздрогнула. Но это был Улаф — грязный, закопченный, с забинтованными руками.
— Ты ранен? — вскричала Антошка, и такой ужас был написан на ее лице, что Улаф почувствовал себя счастливым и очень пожалел, что не может ей ответить: да, ранен.
— Нет, Антошка, я не ранен, обжегся о ствол пушки.
— Ты сбивал немецкие самолеты?
Улаф почувствовал себя просто ничтожеством.
— Нет, я таскал мокрые тряпки и охлаждал стволы зениток: они раскалились, и вот ошпарил паром руки. Твоя мама забинтовала, просила разыскать тебя и узнать, как вы все себя чувствуете.
— Тебе больно? — коснулась Антошка пальцами бинтов.
— Нет, просто на руках вздулись пузыри и немного жжет.
— Сколько самолетов сбили?
— Я не знаю. Видел — падали, горели, кувыркались. А потом прилетели советские истребители — и какой же был бой! Немцы налетали тремя волнами. Ты слышишь, стрельба стихает, наверно, всех отогнали, да и почти совсем темно.
Улаф выпил залпом стакан воды и посмотрел на плиту. Антошка скромно потупила глаза, ожидая похвалы. Юноша молчал.
— Как ты думаешь, хватит на всех? — спросила обиженная Антошка.
Улаф молчал, глядя на эту удивительную девчонку.
— Да ты просто герой — в таком аду приготовить обед! Я бежал, думал нарезать бутербродов, все голодные как звери.
— Улаф, проводи меня в каюту, я должна помыть Джонни и переодеть его, смотри, на что они похожи.
Джонни и Пикквик, поблескивая чешуей, стояли у бочки.
— Я помогу нести Джонни, — вызвался Улаф.
— Нет, нет, я сама, они грязные. — Антошка посадила на руку Джонни, под другую руку подхватила Пикквика.
— Зачем же я тебе нужен?
— Я боюсь одна.
Улаф смеется. Готовить обед не боялась, а идти в каюту, когда все уже закончилось, боится.
…Смертельно усталые ввалились в кают-компанию капитан со своими помощниками.
— Улаф, хотя бы по стакану чаю и бутерброд, — не приказывает, а просит мистер Эндрю.
— Сейчас будет обед! — торжественно объявляет Улаф. — Только вот сервировать стол… — повертел он забинтованными руками.
— Я сейчас накрою, — вызвалась Елизавета Карповна. Она уже видела Антошку и Джонни, который сладко спал на койке.
Антошка в белом колпаке и халате тащила миску, распространявшую аппетитный запах, и поставила ее посередине стола. Улаф суп обычно приносил в тарелках.
— Обед сегодня приготовила мисс Антошка! — заявил Улаф таким тоном, каким провозглашают об одержанной победе.
Все столпились вокруг стола, нюхали какой-то очень вкусный и неведомый суп и на все лады хвалили Антошку.
Капитан Эндрю великолепным жестом пригласил Антошку занять место рядом с ним, словно она была коронованной особой Великобритании.
— Прошу вас, мисс Анточка, быть хозяйкой за этим столом!
Все ждали, чтобы молодая хозяйка заняла свое почетное место.
А она стояла, упрямо прикусив нижнюю губу, теребя кончик косы.
Елизавета Карповна насторожилась: какой еще новый фортель собирается выкинуть ее дочь?
Девчонка обвела всех насмешливым взглядом серых глаз:
— Спасибо за честь! Но, по вашим законам, кок ужинает у себя в камбузе! — и вышла из кают-компании.
Казалось, что конвой теперь движется увереннее и быстрее. Английским военным кораблям пришли на смену советские миноносцы — «Баку», «Разъяренный», «Урицкий».
Веселые эти миноносцы! Пароходы идут строем, неуклюжими тушами переваливаясь на волнах, время от времени разворачиваются, оставляя за собой белые бурлящие дорожки, и тогда видно, что весь конвой под острым углом изменил курс, а миноносцы носятся вокруг как чайки. Вот «Разъяренный» на огромной скорости промчался вперед, замедлил ход, покружился, развернулся и пошел резвиться, выписывая белые вензеля на морском просторе.
Несколько раз налетали фашистские самолеты, и тогда из-под облаков, словно поджидая их, неслись советские истребители, и было видно, что «юнкерсы», побросав куда попало бомбовый груз, уходили восвояси.
Утром матросы старались изменить правилу: бегать с носа на корму по правому борту, а с кормы на нос — по левому. Все, выбирая какой-то предлог, бежали по правому борту и на секунду прилипали к борту, вглядываясь в горизонт.
— Виден берег! — заглянул в каюту Улаф. — Антошка, виден берег!!
Антошка с Джонни на руках живо взобралась вверх на палубу.
— Где? Где?
Стюард с готовностью подал ей бинокль. Но, кроме светлой, искрящейся полоски, она ничего не видела. Над пароходом раздался тонкий писк, и над мачтами пролетела чайка, за ней другая, еще и еще…
— Видите, нас уже встречают! — радостно сообщил стюард.
Чаек становилось все больше, они хлопотливо летали над пароходом, что-то рассказывали, приветствовали на своем птичьем языке.
Светлая полоска на горизонте ширилась и все больше искрилась.
— Идут советские катера!
— Советские самолеты прикрывают нас! — слышались радостные возгласы.
Белые бурунчики мчались навстречу конвою. Вот уже можно различить за ними небольшие быстрые корабли.
Первые катера пронеслись мимо, а один развернулся на полном ходу, взбил вокруг себя белую пену и шел теперь рядом с пароходом. Видно было уже людей в брезентовых плащах, высыпавших на палубу. Человек с рупором в руках прокричал по-русски:
— Этот пароход ведет капитан Макдоннел? — и повторил свой вопрос по-английски.
Елизавета Карповна, приложив ладони трубкой у рта, ответила по-английски:
— Да, этот пароход ведет капитан Макдоннел, — и повторила свой ответ по-русски.
Человек с рупором козырнул, и катер снова помчался вперед.
Вскоре подошел другой катер, и такой же человек, может быть только повыше ростом, закричал в рупор:
— Есть ли на вашем пароходе семья капитана второго ранга Васильева? — и повторил свой вопрос по-английски.
Елизавета Карповна узнала голос, прижала муфту к груди и только помахала рукой — не могла ответить.
