Мой конь, наверное, казался птицам сказочным конем-великаном, от каждого шага которого рождается озерко.
Конь мой – птицам друг. Частенько он оказывает им такие услуги, какие никто другой оказать не может.
Я уже рассказывал, как он шагал по горным тропинкам и копытами выбивал лунки-озерки и как малые птички радовались, купаясь в заполнившей эти лунки пыли.
Мало этого. Скворцы и трясогузки кормятся около него, ловя мух у его морды и ног. На горных лугах прилетают рыться в навозе рогатые рю́мы – горные жаворонки. В лесу сороки и сойки разъезжают на нём верхом, выщипывают на спине линялую шерсть и носят её в свои гнёзда.
А однажды мой конь оказал услугу даже самому царю птиц – орлу.
Ну как после всего этого птицам не петь ему песен?!
Они и поют. Поют всё больше с утра. А к полудню в горах становится так жарко, что всё живое прячется в тень и сидит, открыв рот и часто-часто дыша.
Однажды в такой знойный полдень и я спрятался в холодок под скалу, а коня пустил пастись на лугу. Мы с ним – давние друзья, я ему доверяю. Знаю: далеко не убежит. Свистнешь – он тут как тут.
– Иди, – говорю, – конь, найди себе местечко, где прохлада и трава сочная. А надо будет – позову.
Мы с ним всё больше одни в лесу, так я и привык разговаривать с ним вслух, как с человеком.
Конь и пошёл, потряхивая головой и пощипывая на ходу травку.
От нечего делать стал я следить за полётом горного орла-беркута. Он величаво, медленными кругами парил в безоблачной высоте, растопырив концы маховых перьев и изредка чуть пошевеливая могучими своими крыльями.
– Хорошо тебе там, в холодной высоте! – позавидовал я ему.
Но тут же с удивлением заметил, что орёл снижается.
Ниже, ниже… потом вдруг – прямо у меня над головой – подобрал крылья и стремительно пошёл на посадку.
Над самой землёй опять вдруг распахнул крылья, чуть-чуть взмыл – и спокойно приземлился. Сел он метрах в пяти – десяти ниже моего убежища под скалой.
Я думал, это он какую-то добычу заметил с высоты, на неё кинулся. Но вижу, нет, не то: просто решил отдохнуть. Там, на жёлтом скате, зелёная клякса: родниковое болотце. Прохладная от студёной ключевой воды грязца. Потоптался орёл на месте, подогнул ноги и лёг. Лёг, как индюшка, грудью на землю. Но и лежачий орёл не потерял своей красоты и величия.
…Солнце пекло всё сильней. Орёл дремал. Беловатые веки закрывают глаза, тяжёлый клюв клонит голову к земле. В бинокль я видел на нём каждое пёрышко, даже чёрные щетинки, торчащие у основания клюва.
Но скоро глаза мои устали. Я опустил бинокль. И тоже задремал.
…Незаметно перевалило за полдень. Снизу потянуло холодком. Я открыл глаза и сейчас же опять взялся за бинокль: редко можно спокойно рассматривать жителя горных вершин – беркута – на таком близком расстоянии.
Проснулся и он. Встряхнулся. Подобрал крылья и стал перебирать клювом помятые перья.
«Больше ему тут делать нечего, – подумал я. – Отдохнул – и опять в свою высоту. Наверное, уж проголодался».
Но он не полетел.
С ним случилось что-то странное: с него вдруг слетела вся его великолепная величавость. Неуклюже, вперевалку, совсем не царственной походкой заковылял он по болотцу.
Вдруг остановился. Подпрыгнул и, вытянув далеко вперёд когтистую лапу, схватил что-то в траве, долбанул клювищем и, закинув голову, целиком отправил в глотку.
Я хорошо видел, что это было, но не поверил своим глазам. Решил ещё раз посмотреть, убедиться.
Орёл заковылял дальше, опять как-то нелепо подпрыгнул, скогтил добычу и жадно проглотил её.
Больше сомнений не было: орёл ловил и глотал… трудно даже вымолвить – кого!
Орёл, могучий беркут, царь птиц, ломающий хребет лисицам, глотал… лягушек!
Он со страстью, позабыв о своём царском величии, предавался этой позорной охоте, хватал и глотал холодных скользких лягушек! В какие-нибудь пять минут он отправил себе в глотку не меньше десятка лягушек.
Ну кто мне поверит?! Засмеют. Скажут: «Поклёп на царя птиц! Орлы насыщаются только свежим мясом своих жертв и пьют их горячую кровь».
Нет, я убью этого царя птиц, я вырежу его желудок, набитый лягушками, заспиртую и подарю в музей: пусть все видят, что едят цари, когда голодны!
Я осторожно высунул из-за скалы карабин и стал наводить его на беркута.
И вдруг топот и бешеное ржанье, в глаза мне летит щебёнка и пыль! Как из-под земли выросла моя незваная сивка-бурка.
Орёл подскочил, распахнул крылья и, подхваченный ветром, круто пошёл в облака.
А конь мой – проклятый друг птиц! – тычется тёплыми мягкими губами в ладонь: соскучился, рад, что нашёл меня! Здо́рово я тогда на него разозлился.
Теперь прошло. Не то чтобы я простил ему все прегрешения, а про орлов я ещё кое-что узнал…
Оказывается, эти цари птиц не только лягушек с удовольствием кушают, но и вонючей падалью не брезгуют!
Могу вам подарить желудок орла, туго набитый кишками дохлого ишака!
Нет желающих?
Странно… Ведь заспиртованный!
Пламя костра – сухое и жаркое. Над костром, как на ветру, качается ветка бука. Взошла луна – и в глухом буковом лесу стало ещё мрачнее и глуше. Как в чёрной воде. И только там, где лунный свет пробил лесную крону, легли на стволы и землю яркие жёлтые пятна.
Тревожно как-то. Из чёрного леса с жёлтыми лунными пятнами – шорохи и тихий хруст. Чуть притушил я костёр еловой лапой – хвоинки запищали и красными зигзагами запрыгали вверх.
Лёг к костру спиной – неудобно… Повернулся лицом – ещё хуже. Переполз на другое место – опять что-то не так: не то сучок под боком, не то в головах низко. И вдруг понял: дело не в сучке и не в изголовье. Дело в сердце – щекотно, перебои и одышка. Это знакомо. Это предчувствие. Кто-то притаился вблизи!
Потянулся тихонечко к карабину, оттянул курок и быстро вскочил на ноги. Костёр слепит. А за костром чернота и жёлтые пятна…
Пригнувшись, кинулся в темноту – как в воду нырнул. Упал и затаился за большим валуном, затянутым мхом.
Странно выглядит ночью костёр со стороны. Красное пламя беззвучно мечется, то разгораясь, то затухая. Ветви над огнём кланяются, кланяются. А серые стволы деревьев, как ноги слонов, переступают вокруг огня, словно пританцовывают.
Ощущение, что тут кто-то есть, не проходит. Это даже не ощущение, а уверенность; я знаю, что этот «кто-то» ещё покажет себя. И он показал.
Сутулая и сгорбленная фигура встала между мной и костром. Будто облачко наплыло на костёр и затмило его. Медведь! Бесшумно, словно и в самом деле лишь облачко тумана, а не матёрый зверина, медведь ещё раз обошёл вокруг костра, – и опять чёрная туша его затмила огонь. Но вдруг он быстро повернулся ко мне – видно, учуял! Чуть слышно охнул и мгновенно исчез.
Я побоялся стрелять. Почему? Да разве всё объяснишь, когда вокруг чёрный лес, жёлтые лунные пятна и сутулая фигура, плывущая по красному пламени, как туман!
Я не думаю, что медведь пытался напасть. Просто его распирало от любопытства: что это за жар-птица с красными крыльями и почему вокруг неё пляшут деревья?
Захлёбываюсь ветром. Обеими руками зажимаю рот и нос – и тону. Тону, как тонут в бешеной горной реке. Над глыбами камней завиваются смерчики пыли. В скалах рёв, будто обрушиваются на скалы тяжёлые океанские валы. Вот сшибло меня с ног и швырнуло на склон. Поволокло, покатило. Сунуло лицом в какую-то дыру в земле.
Приоткрываю один глаз: дыра – вход в лисью нору. На затоптанном холмике у входа в нору заячьи кости, птичьи перья, мыши. Лисья семья живёт.
Открываю второй глаз – и вдруг в норе, недалеко от входа, вижу живую птицу!
Птичка-невеличка, с воробья. Серенькая. Прижалась к стенке норы, хохлится, и жмурится тёмный глазок. Нет, не лиса её принесла: лиса не оставила бы птичку живой. Птичка сама спряталась в лисью нору от бури!
«Ну, брат птица, – подумал я, – тебе ещё хуже!»
Я спрятал голову за камень и стал ждать конца непогоды. Грохотали в скалах океанские валы. Крутились над камнями чёрные смерчики. Меня засыпа́ло песком и землёй. Песок тёк в уши, набивался в глаза, скрипел на зубах.
Дышу через платок и нет-нет да и приоткрою глаз: как-то там мой товарищ по беде? Ничего. Сидит. Терпит. Но вдруг вижу: птичка вытянулась, пёрышки прижала – стала тоненькой-тоненькой. Глазок насторожила в темноту норы и пятится, пятится к выходу. Выскочила из норы, перескочила на утоптанный бугорок. Ещё чуть – и вихрь сорвёт её, заломит крылышки, помчит по склону, как сухой листок…
А из тёмной норы медленно высовывается мокрый рубчатый нос. Потом два косоватых жёлтых глаза. Лисёнок!
Стукнул я кулаком по земле – нос и глаза исчезли. Приподнялся – птичка шмыг назад, в нору! Протянул я к ней руку – не улетает. Жмётся к стенке и клювик разевает от страха.
Взял я тогда птицу в руку. Дрогнуло в ладони горячее тельце. Но не вырывается.
Только сердчишко как часики: тик-тик-тик!
