я уже слышала.
— Не собираешься ли ты ночью идти убирать снег?
— Именно.
— Послушай, Мелинда, тебя же будут искать. Дома испугаются!
— Там я никому не нужна.
Я пошла к выходу. Дёзё двинулся за мной, по дороге одеваясь, натягивая поверх пижамы что попало — свитер, тренировочные штаны. Ботинки он завязал уже на лестнице, потому что я уходила, не обращая внимания на уговоры, даже с Малышом толком не попрощалась.
Но на улице роли переменились, Дёзё почти бежал впереди меня, так что я едва за ним поспевала. А он непрерывно ругал меня почем зря и, вот что интересно, вовсе не запинался в поисках слова, как обычно.
— Не лети! Тебе-то куда торопиться? — попробовала я умерить его пыл.
— Мне холодно! — огрызнулся он, чуть не скрипнув зубами.
— А зачем пошел за мной?
— Будь спокойна, не затем конечно, что прогуляться захотелось.
— Я тебя не звала.
— Хорошо еще, что не пригласила по всем правилам: пойдем вместе куда глаза глядят. Словно детишки из детсада.
— Я пришла к такому решению, а ты мне — детишки из детсада! Считаешь, что это глупо?
— Да уж куда глупей!
— Уходи прочь! Сейчас же! Оставь меня! Уйди немедленно! — закричала я громко, остановясь под фонарным столбом и даже уцепившись за него в знак того, что мое решение бесповоротно.
Дёзё незаметно огляделся, я видела, что ему стыдно за меня, но вокруг никого не было.
— Пошли, — сказал он тихо.
— Ну нет! С тобой ни шагу!
— Слушай, кончай истерику, ладно?
Это подействовало. Я терпеть не могу девчонок, по всякому поводу и без повода закатывающих истерику, и очень горда была, когда мои друзья-мальчишки дружно признали, что я не истеричка и это самая лучшая моя черта. Не сказав ни слова, я поплелась за Дёзё, чувствуя себя беспомощной и совершенно разбитой.
По дороге Дёзё изучил плакат о найме рабочих на очистку улиц и выяснил, где находится контора нашего района. Мы повернули туда, я тихонько, с убитым видом шла за ним следом.
— Все равно ведь несовершеннолетних не берут, — буркнул он, когда мы были уже перед входом.
В эту минуту дверь распахнулась, и на улицу вышел целый отряд; все были тепло одеты, в больших рабочих рукавицах, с лопатами: они действительно подготовились к ночной вахте.
— А я не скажу, сколько мне лет, — отозвалась я неуверенно.
— Документы потребуют.
— Думаешь?
— Ясное дело.
— Как же быть?
— Пойдем домой по-хорошему.
— Домой я не пойду.
— Не дури. И Малыша мы бросили одного. Наверное, ревет там в три ручья.
— Ой, правда ведь!
— Еще как правда!
— Бежим скорей!
Мы повернули назад. Вышли на мостовую и припустились бегом, держась рядом.
Навстречу шла машина, ярко освещая дорогу фарами.
— Ваша машина, — сказал Дёзё очень выразительно.
Вел машину Помощник пилота, ты сидел рядом, и оба ожесточенно курили. Дёзё тотчас бросился к машине и, не дожидаясь приглашения, сел на заднее сиденье, я, как побитая, неловко влезла за ним.
— Как вы нашли нас здесь? — спросил тебя Дёзё; его во всяком деле интересует самая суть.
— Твой братишка подсказал нам. Сперва мы позвонили тебе, надеялись застать Мелинду, и он сразу сказал, что она была у вас. А когда мы приехали, Малыш пересказал ваш разговор насчет снегоочистительных работ со всеми подробностями.
— Я-то думал, он сказку слушает.
— Видно, ваши сказки были ему интересней.
— А сейчас что он делает? Ревет небось?
— Нет. Только просил поскорее возвращаться, а то он в одиночку не очень-то понимает детектив.
Помощник пилота проводил Дёзё наверх, мы остались с тобой в машине вдвоем. Мотор продолжал работать; выключать его на такое короткое время не стоило, он вообще прогревался с трудом. Ты курил, не оглядывался. Было совсем плохо. Когда же Помощник пилота вышел из подъезда и направился к нам, ты бросил сигарету и сказал:
— О твоем бегстве больше никаких разговоров. И маме не расскажем, ее это очень обидело бы. Об удочерении тоже говорить больше не будем.
Голос у тебя был резкий, строгий, совсем непривычный. Больше ты ко мне не обращался, ни в машине, ни дома. Мне было отчаянно стыдно, особенно когда я услышала, что по радио передают последние известия — значит, ты все еще не спишь, хотя уже полночь…
12. Мелинда была невнимательна на уроке
(Ф., учительница географии)
Это замечание, как видишь, я даже не дала никому на подпись. Все равно ведь они как близнецы, слово в слово повторяются, что же докучать вам ими…
Конечно, это неправда. Просто не хотелось показывать тебе эту тетрадку: начнешь интересоваться каждым замечанием, когда получено да за что, — плохо, промолчишь — еще хуже. Я и сама не знала, чего хочу; счастье еще, что доброй феи, исполняющей три заветных желания, не существует. Когда я злилась на тебя, было куда проще: ведь тебя я считала виновником всего, как прежде Тантику; но теперь меня часто мучили угрызения совести. Даже сбежать домой, в Тисаар, уже не казалось выходом, там мне все напоминало бы тебя и маму — все, даже самый воздух, — уж себя-то я знаю.
И еще мне было неприятно показывать тетрадку для замечаний из-за Помощника пилота — вот я и засунула ее в вышитую подушку. Берцике следил за этой операцией с большим любопытством и что-то подчирикивал мне очень убежденно — очевидно, высказывал свое мнение. К счастью, я не понимаю Берцике, да и никто не понимает, кроме тети Баби, она у нас всегда за переводчика. Сначала я решила попросить расписаться под замечанием тетю Баби: она ведь уже привычная и меня, конечно, не выдаст. Но потом расхотелось делить с нею свой обман, да и получилось бы так, будто я вступаю в заговор против тебя. И
