На глазах у Ангелины Павловны появились слезы, и гневное, осуждающее выражение исчезло с ее лица. Теперь перед Алексеем стояла глубоко огорченная, растерявшаяся мать, которая обращалась к нему, судье, за помощью и сочувствием.
— Мы подали в суд на хулигана, — тихо сказала она. — Нельзя же так… Я уже не говорю, что неделю назад нас страшно обокрали, — нет, об этом я уже не говорю. Но бить, бить моего мальчика я не дам никому!
— Успокойтесь, Ангелина Павловна. — Кузнецов участливо взглянул на Мельникову. — Ко мне еще не поступало ваше заявление, но обещаю, что…
— А я не хочу, не хочу никакого суда над Колькой Быстровым! — с внезапной горячностью крикнул Володя. — И я просил тебя, мама, не подавать никакого заявления! Зачем ты подала? Ну зачем ты это сделала?
На мальчике не было лица, он стал бледным, глаза его гневно сузились.
— Но как же, как же я должна была поступить? — растерянно спросила мать. — Сегодня тебе сломают руку, завтра, может быть… — Она умолкла и беспомощно повела плечами. — Ведь кто-то же должен обуздать хулигана! Последнее время на нашей улице делается бог знает что!.. Вы судья, товарищ Кузнецов, и ваш долг — бороться с этим, избавить нас от этого ужаса. — Мельникова сделала порывистое движение к машине. — Воля, поехали, мы опаздываем на перевязку!
Она бережно подсадила сына в кабину и, не взглянув более на Кузнецова, захлопнула за собой дверцу.
Машина медленно развернулась. Поравнявшись со все еще стоявшим на месте Кузнецовым, Симагин высунулся, сочувственно кивнул ему головой.
— А ведь и в судьях не сладко ходить… — донеслись до Алексея обращенные то ли к нему, то ли к Мельниковой слова шофера.
В конце той же улицы, на которую выходил дом Кузнецова, чуть отступая в глубь тротуара, стоял старинный двухэтажный особняк. Своим главным входом он был обращен не на улицу, а во двор, где в тени старого тополя притулилась тележка продавщицы газированной воды и вдоль каменной ограды были расставлены длинные садовые скамьи. Здесь, у тележки и на скамьях, собралось довольно много народу. Слышался негромкий говор, заглушаемый веселым шипением водяной струи и звоном стаканов.
Возле тележки, высоко подняв в руке стакан с шипучей влагой, стоял большой, грузный человек в широком фланелевом пиджаке и с тяжелой тростью, картинно закинутой на плечо.
— Маша! — густым, проникновенным басом говорил он, обращаясь к толстой пожилой газировщице с круглым добрым лицом. — Маша, я взываю к твоей совести, к разуму, к твоему чувству долга, наконец! Одумайся! Перед входом в здание народного суда и на глазах у многочисленных свидетелей ты вновь свершила свой грубый недолив.
— Вам нельзя сладкое, Валентин Леонтьевич, — спокойно возразила Маша. — С вашим диабетом такая страсть к сиропу — преступление.
— Ну вот, преступление! — обращая смеющиеся глаза к соседям по очереди, воскликнул Валентин Леонтьевич. — А самоуправством заниматься не преступление? Мне, видите ли, нельзя сладкое, моему коллеге адвокату Петрову нельзя много воды…
— У него сердце, — сказала Маша, — вы же знаете!.. Ох ты, боже мой! — неожиданно всплеснула она руками. — Березка-то эта зачем сюда пожаловала?
Молодая девушка, в строгом сером костюме, быстрая, ясноглазая, с завитками светлых волос, что и в ветер и в безветрие норовят выбиться из прически, торопливо вошла во двор и остановилась, в замешательстве оглядываясь по сторонам.
— Вам куда, гражданочка? — участливо окликнула ее Маша, словно наперед зная, что с девушкой приключилась какая-то неприятность. — Неужто в суд?
— Да, мне нужно повидать судью Кузнецова, — кивнула девушка. — Скажите, пожалуйста, как к нему пройти?
— Развод, не иначе! — громким шепотом произнесла Маша. Забыв о своих стаканах, она сокрушенно подперла рукой щеку.
— Позвольте, позвольте, я вам все сейчас объясню, — поспешно подходя к девушке, учтиво приподнял шляпу Валентин Леонтьевич. — Адвокат Тихомиров.
— Лена Орешникова.
— Ага, Орешникова! Ну вот, дорогая моя товарищ Орешникова, во-первых, на наше с вами счастье, у судьи Кузнецова сегодня неприемный день, а во-вторых…
— Неприемный?.. — разочарованно протянула Лена. — Но почему же на наше с вами счастье? Он мне очень нужен.
— Знаете ли… — И адвокат взял Орешникову под руку тем простым, свободным движением пожилого человека, которого не поймут худо и не сочтут фамильярным за эту его короткость на первых же минутах знакомства. — Когда идешь к судье вот с этакими плотно сжатыми губами, — адвокат, с поразительной точностью подражая девушке, сделал такое же, как у нее, озабоченное лицо, — то в такие минуты бывает очень хорошо повременить и подумать — авось беда-то и не так велика.
— Да вы, собственно, о чем, товарищ Тихомиров? — улыбнулась Лена. — Мне действительно нужен судья, и я все уже обдумала.
— Скажите, это не развод? — шепотом спросил адвокат.
— Развод? — рассмеялась девушка. — Но я даже не замужем.
Кивнув оторопевшему адвокату, она быстро вошла в здание суда.
Истертые временем пологие ступеньки привели Орешникову в длинный коридор с чинно шествующей уборщицей и секретаршей, выскочившей из дверей какой-то комнаты, казалось, лишь для того, чтобы скрыться через мгновение в комнате напротив.
Лена быстро нашла дверь с дощечкой «Судья 3-го участка А. Н. Кузнецов» и вошла в приемную.
— Доложите, пожалуйста, товарищу Кузнецову: старшая пионервожатая десятой мужской средней школы Орешникова, — сказала она, обращаясь к сидевшей за столом женщине.
— Товарищ Кузнецов на судебном заседании, и вообще сегодня неприемный день, — рассеянно выслушав ее, сухо объявила женщина.
Она неодобрительно посмотрела на девушку, на ее нарядный костюм и новые туфли, и под этим холодноватым, по-женски проницательным взглядом уже немолодой, с бесцветным лицом секретарши Лене стало как-то не по себе и вспомнились утренние колебания: надевать или не надевать для посещения судьи свой лучший костюм и новые туфли.
«Ведь говорила же — не наряжайся!» — с досадой подумала она, чувствуя, как недавняя решимость обязательно повидать судью покидает ее. И все в этой слишком уж скромно обставленной комнате, с такой под стать мебели сухой секретаршей, как бы подтверждало ее сомнения: «И незачем было приходить. Здесь суд. Здесь даже секретарши смотрят по-особенному — сурово и неодобрительно. Поворачивайся и поскорей уходи».
Но Лена не очень-то любила поворачиваться и уходить, так ничего и не добившись. Да и эта постная женщина за столом положительно начинала ее злить.
— Ничего, я подожду, — с вызовом глядя на нее, сказала девушка.
— Но я же объяснила вам: сегодня неприемный день. Приходите завтра.
— Завтра? Ну нет, завтра я не могу. — Лена заметила, как удивленно расширились глаза секретарши, и, довольная, что хоть чем-то расшевелила ее, перешла в наступление: — Если здесь нельзя ждать, то я подожду в коридоре. И вообще, — это «вообще» она произнесла совсем как секретарша: высокомерно-протяжно, — почему у вас тут так хмуро? И мебель какая-то скучная, и вот занавески пыльные…
— Как?! — оторопев, воскликнула женщина. — Это приемная судьи, гражданка! — взорвалась она. — Здесь суд, а не театр. Ясно? И ждать в неприемные дни здесь нельзя. Я занята, мне работать надо.
— Ну и что ж, что суд? — невозмутимо заметила Лена. — В суде как раз и должно быть светло, чисто, просторно. Разве я неправа? — Она вежливо, благожелательно смотрела на секретаршу. — А эти занавески… Неужели так уж трудно вам было их постирать?
Разговор был окончен. Лена не стала ждать гневных слов, которые уже готовы были сорваться с губ вскочившей со стула женщины, и вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь.
«Ну вот, всегда я так! — смеясь и досадуя на себя, подумала она. — Наговорю людям бог знает чего, а потом лезу к ним со своими просьбами».
Она прошлась по коридору, раздумывая над тем, стоит ли ждать, когда освободится Кузнецов, и сколько, собственно, ей еще придется ждать.
В конце коридора за чуть приоткрывшейся дверью послышался чей-то громкий, срывающийся на крик голос. Лена заглянула в просвет между дверными створками.
Она увидела довольно большую комнату, тесно заставленную тяжелыми, дубовыми скамьями, а в глубине ее — длинный стол, покрытый суконной скатертью, и массивные кресла с высокими, украшенными гербами спинками.
За столом, в самом высоком кресле, сидел Алексей Кузнецов, тот самый Алеша Кузнецов, которого Лена хорошо помнила еще по школе, когда он, ученик десятого класса, стал пионервожатым их отряда.
Трудно было поверить, что этот суровый и очень взрослый человек — таким сейчас представился девушке Алексей — и есть их бывший вожатый, их Алеша Кузнецов, которого ребята любя называли между собой «Кузнечиком», не столько за его фамилию, сколько за легкую, чуть подпрыгивающую походку и за легкий же, веселый нрав первого в школе спортсмена и озорника.
