– Митя!
Он изо всей силы захлопнул за собой дверь и в сенях налетел на тётку Лизу.
– Тьфу, нечистая сила! – отшатнулась та. – Носит тебя, окаянного…
– Попробуй меня крестить, – выпалил Митька. – Из рогатки – так и знай – прямо в глаз пальну!
– В тебя бес вселился, – перекрестилась тётка Лиза. И, выскочив на крыльцо, затрясла своей огромной головой: – И думать не смей про рогатку! В поселковый заявлю… милиционеру!
Митька напрямик по картофельному полю побрёл к речке. Перемахнул через жидкий прутяной плетень и сразу затерялся в зарослях речного камыша. Длинные, острые, как сабли, листья качались перед самыми глазами, нацеливались полоснуть Митьку по лицу, но он осторожно отводил их руками. Зато шершавая осока так и впивалась в голые ноги. Пробираясь к реке, Митька всё явственнее слышал успокаивающий шум воды. Возле камней вода рокотала, сердилась, а у берегов всхлипывала, чмокала. Река блеснула из-за камышей воронёной сталью. Большой облизанный водой камень-валун лежал у самого берега. С одной стороны он густо оброс зелёным курчавым мхом. Спугнув с валуна тоненьких пучеглазых стрекозок, Митька с разбега прыгнул, лёг животом на тёплый бок камня и стал смотреть в воду.
Вокруг валуна сновали смешные водяные пауки. Длинноногие, они быстрыми скачками передвигались по воде, как по асфальту. На красном берёзовом листе, будто на плоту, важно проплыл изумрудный кузнечик. Синяя стрекоза попыталась было присоединиться, но кузнечик бесцеремонно спихнул её длинной тонкой ногой.
Тихо на реке. Ухо привыкает к вечному равномерному движению воды и перестаёт его слышать. На одном берегу стоят сосны, на другом – берёзы. Стоят не шелохнутся.
Где-то за мельницей тукает дятел. В гуще камыша ворочается, стрекочет, звенит мелкая прибрежная живность.
Заволновалась осока, по воде разбежались круги. Щурёнок! Митька увидел его. Полосатой палочкой с сучками-плавниками притаился он в тени от кувшинки. Охотится за кем-то. По дну реки непрерывно двигаются, сталкиваются и снова разбегаются жёлтые пятаки. Это солнечные блики. Они освещают осклизлые камни, наносный ил, донную траву. От валуна по течению тянутся длинные, волнистые бороды водорослей. Их ещё называют «ведьмины волосы». Плавают блестящие круглые кувшинки. На них отдыхают водяные пауки. А вот белых лилий не видно. Они там дальше, у мельницы.
Отец, бывало, возвращаясь с рыбалки, всегда приносил матери пучок белых лилий. Мать ставила их в графин. Гибкие стебли шевелились в воде, и Митьке казалось, что в графине – змеи… Опять стало горячо глазам. Как вспомнит Митька про отца, так слёзы. Был бы отец живой, – мигом прогнал бы эту тётку Лизу. При нём она боялась нос в дверь сунуть, а теперь приходит как к себе в избу. Не любил отец этих монашек-богомолок. Терпеть не мог. И Митька не любит. Поэтому он и домой не спешит. Знает, что Головастик там… Плохо стало дома.
Отец был сильным и высоким, как дядя Гриша. Один раз позапрошлым летом он из леса принёс лосёнка. Маленький такой лосёнок, а ноги длинные-предлинные. Митька, увидав лосёнка, так и запрыгал от радости.
– Папа, – спросил он, – лосёнок у нас будет жить?
Но отец даже не взглянул на Митьку. Злой, хмурый, он сдёрнул с головы свою фуражку с медными дубовыми веточками и отёр пот.
– Браконьеры лютуют… – сказал отец. – В прошлый раз лося ухлопали, а теперь – лосиху! Попадись – башку оторвал бы.
Отец подошёл к большеглазому печальному лосёнку, покачивающемуся на своих тонких ногах-ходулях, и погладил его по вздрагивающему загривку.
– Куда теперь прикажешь девать тебя, малыш?
– Отдай мне, – попросил Митька. – Я его воспитывать буду.
– Идёт, – сказал отец, – воспитывай.
Определили лосёнка к корове, в хлев. Смешно подпрыгивая на своих ходулях, лосёнок бегал за Митькой к реке. Митька купался, а лосёнок стоял на берегу и нетерпеливо рыл землю крепким круглым копытом, – дескать, вылезай из воды – поиграем… Только недолго пожил лосёнок в сторожке. Приехал грузовик с большой клеткой и увёз малыша в город. В зоопарк увёз. Митька даже имя не успел ему придумать… Разве узнаешь теперь лосёнка в зоопарке?
Отец был потомственный лесник. Он и родился в февральский буран в лесной сторожке. Тёплой воды под рукой не оказалось, и его выкупали в снегу. Митькин дед-лесник выкупал. После войны отца хотели назначить мастером на лесопильный завод, но он отказался.
– На заводе слишком шумно, – объяснил он председателю сельсовета, другу своему, дяде Грише. – Был лесничим и останусь лесничим.
И дом себе новый построил на берегу у самого соснового бора. Пока жив был отец, Митька любил лес. С отцом он мог всю ночь до зари просидеть у костра в глухой охотничьей заимке. И совсем было не страшно.
Не стало отца – не стало для Митьки и леса. Чужими и враждебными стояли за домом сосны и ели. Когда перед грозой они начинали раскачиваться и скрипеть, Митька забирался на печку и там отсиживался, пока гроза не уходила дальше. Первое время ребята, проходя ранним утром мимо Митькиного дома, кричали под окном:
– Айда по грибы!
Митька переворачивался на другой бок и ещё крепче сжимал веки. Постучат-постучат ребята и уйдут, а Митька накопает червей и весь день с удочкой сидит на берегу. Умер Для него лес…
Опять всплеснуло. Громче. Митька увидел, как от запруды к камышам разбежались большие круги. Видно, здоровая бултыхнулась. Там бездонный омут, в который, кроме Тритона-Харитона, никто не ныряет. Прошлым летом Стёпка выволок оттуда на лягушечью лапку увесистого большеголового сома. А Митька в этом месте рыбу ловить не любит. Вода тут чёрная, тихая, и кажется, что со дна на тебя круглым выпуклым глазом сам водяной смотрит. Смотрит и пузыри пускает, – мол, уходи, пока цел!
Рядом булькнуло, и брызги попали Митьке на щёку. На берегу (лёгок на помине!) стоял Тритон-Харитон с удочкой и улыбался во весь свой широкий рот. Вихры у Стёпки светлые, вьющиеся и всегда торчат в разные стороны. Мать по утрам заставляет его смачивать волосы крепким чаем. Придёт Тритон-Харитон в школу, а вихры высохнут и начинают ещё больше топорщиться. И стоит Стёпке головой тряхнуть, как с волос на Митькину парту начинают сухие чаинки сыпаться. А глаза у Стёпки отчаянные.
Ребята боятся задевать Стёпку. Сильный он и увёртливый, как настоящий тритон.
– Ты чего на камне лежишь? – спросил Стёпка. – Брюхо болит?
– Не-е, – сказал Митька, – не болит.
Тритон-Харитон прихлопнул в траве удилищем какую-то букашку и снова спросил:
– Ты филина видел?
Митька промолчал.
– Он как сова – только с ушами и сам побольше, – сказал Стёпка. – Ночью его в жизнь не поймаешь. Филинов надо днём ловить… Даром что у них глазищи большие – ни шиша не видят. Поймаем, а?
– Удочкой? – ухмыльнулся Митька.
– Силок сварганим.
– А куда мы этого филина денем? – спросил Митька и спустил с камня ноги в воду.
– В школу притащим, – сказал Стёпка. – Вот все рты разинут!
– Неохота, – сказал Митька, Он поднялся и прыжком махнул с камня на берег.
– Пошли на плотину рыбу ловить? – предложил Стёпка.
– На червя?
– Можно и на хлеб.
– На хлеб не берёт.
– Давай на червя…
Митька посмотрел на мельницу. Сквозь камыш и кусты виднелась покрытая замшелой дранкой крыша с круглым чердачным окошком. Крыша просвечивала, как решето. Толстущий кряжистый дуб подхватил своими железными ветвями бревенчатый потемневший пятистенок, будто спасти его хотел от медленного разрушения.
– В футбол гоняли? – спросил Митька.
– Ты же ушёл… – сказал Стёпка.
Митька с хрустом сорвал молодую камышовую трубку, пожевал белый сладкий стебель и мотнул головой.
У меня под крыльцом целая банка червей припасена!
Первый урок был география. Митька нервничал. Он не успел уроки выучить. До вечера со Стёпкой рыбу проловили, а потом к матери пришла тётка Лиза, и Митьку отправили за полог спать…
Вера Павловна раскрыла журнал. Митька вытащил из портфеля учебник, решил всё-таки малость подчитать, но тут учительница, как нарочно, вызвала его первым.
Митька медленно поднялся с места и переступил с ноги на ногу. Зло взяло: один раз не выучил – и на тебе – спросила!
– Что ты знаешь про тундру? – спросила Вера Павловна.
– Ничего, – сказал Митька, исподлобья глядя на неё.
В классе стало тихо. Вера Павловна вытерла розовой промокашкой перо.
– Урок не выучил?
Митька молчал.
– Я тебя спрашиваю.
– Ну, чего?
– Кто обитает в тундре?
Митька хотел сказать, что не знает, но тут повернулся Стёпка и подсказал: «Звери!».
– Звери, – угрюмо повторил Митька.
– Какие звери?
– Разные…
По классу пробежал смешок.
– Садись, – сказала Вера Павловна.
