— Это в старину в цехах запирали, теперь не очень-то запрешь, — усмехнулся парень в синей рубашке.
— Хрен редьки не слаще. Хоть Константин Васильевич, хоть наш Николай Иванович Прохоров — все одной масти. Прохоров-внук от Прохорова-деда недалеко ушел, — сказал Павел.
— Чего это у вас народу так много? — топотом спросила Аришка.
— Да зашли к отцу поговорить…
— Ксень, а мы теперь знаем, где Белоснежка живет. Она, видно, недавно переехала: ведь раньше там доктор Белкин жил. Наверно, она богатая! Даже на лестнице красный ковер лежит. Видела? Важная какая, в карете ездит. А уж ест, наверно, чего только захочет! — Аришка так увлеклась, что заговорила громко.
— Заткните пасть-то, толком послушать не дадут… — озлилась Анна.
— Что, сороки, попало? — пошутил Павел.
Аришка не удержалась и фыркнула.
— А ты откуда, Аринка, взялась? — спросил Егор Петрович и, повернувшись к Анне, добавил: — Невеста у тебя подрастает, женихов сватать пора.
— Невеста без места, жених без куска, — засмеялась Анна. — Досталось нынче от меня невесте.
— Нашим невестам одно место — на фабрику. Тяни лямку, пока не выкопают ямку, — сказал третий рабочий, который до сих пор молчал.
— Это верно, Прохоровки им не миновать. Сунь мастеру целковый, так он сейчас два года девчонкам накинет и на фабрику возьмет. Однако время терпит, пусть еще годик в школу побегают.
Егор Петрович поднялся с табуретки и надел шапку.
— Ну, пошли по домам. Поздно, пора хозяевам отдых дать…
— Через две недели рождество, — передохнем малость, — вставила Анна.
— Как знать! Может, дело так повернем, что и раньше отдыхать придется, — сказал Савельев и переглянулся с Егором Петровичем.
Подруги поссорились.
Аришка предложила не итти в школу, а целый день продежурить на углу Волкова переулка, чтобы непременно увидеть Белоснежку.
Ксенька наотрез отказалась.
— Стану я уроки пропускать!
— Зато Белоснежку увидим.
— Велика радость — издали на нее смотреть. Вот если б знакомство завести!
— А может, и заведем!..
— Вот дура! Станет она с прохоровскими девчонками дружить!
— Сама ты дура! Белоснежка, небось, не докторская дылда. Она добрая, хорошая, как в сказке.
— Ну, и целуйся с ней! А я в школу пойду.
И Ксенька пошла в школу одна.
Скучно, непривычно ей показалось без подруги.
Вечером она сидела дома и дожидалась Аришку. Но та не шла, а первой пойти к ней после ссоры Ксеньке было стыдно, хотя и очень хотелось разузнать про Белоснежку.
„Где ж это Аришка? Чего ж не идет? — думала Ксенька. — Вдруг и впрямь познакомилась с Белоснежкой, и та ее, может, в гости позвала?“
Не вытерпев, Ксенька выскочила в коридор и на цыпочках пробежала мимо Аришкиной двери. За дверью было тихо.
— Нету дома! В самом деле, видно, у Белоснежки.
Но тут Ксенька услышала за дверью голос Анны:
— Аришка, сбегай к Ульке, попроси луковицу.
Ксенька отскочила от дверей и юркнула к себе.
Утром подруги помирились. Еще не было восьми часов, когда Аришка прибежала за Ксенькой; она была уже одета и с сумкой в руках.
— Пошли! — как ни в чем не бывало, сказала Аришка.
По пути в школу она расспрашивала у Ксеньки, как прошли вчера уроки и что задала по арифметике учительница Марья Степановна. Только в классе, усаживаясь за парту, Аришка, не глядя на подругу, призналась:
— А я вчера так и не дождалась… Замерзла, как собака…
* * *
8 декабря на Прохоровской фабрике забастовали рабочие. Теперь из школы девочки бежали прямо домой, мимо притихших фабричных корпусов. Стояли ранние зимние сумерки.
— Словно вымерли все, — сказала Аришка.
И правда, узким темный переулок возле фабрики точно вымер. Ни один человек не попался навстречу подругам. Было пусто и тихо, и только в белом доме фабриканта Прохорова, что стоял на горе, были ярко освещены все окна.
— Верно, Ксенька, чудно́! Придем домой, а все дома, будто праздник наступил.
— А знаешь, чего вчера отец сказал? Если, говорит, забастовку выдержим, то будет по-нашему. Тогда Прохоров жалованья прибавит. Отец обещался мне к лету башмаки на пуговках купить.
— А ткачихам прибавят?
— Неужто нет? Егор Петрович тоже говорил, что Прохорову один убыток, когда забастовка. Уж сколько-нибудь да прибавит…
— Хорошо бы хоть два целковых накинул. Тогда, может, и мне мамка башмаки на пуговках купит. В одинаковых бы ходили…
Дом, где жили подруги, сверху донизу был заселен семействами рабочих с Трехгорной Прохоровской мануфактуры. Только сейчас, когда ни одни человек не пошел на работу, было заметно, как много народу здесь живет.
В коридорах, на площадках лестниц, но дворе толкались фабричные, курили и обсуждали: сдастся ли Прохоров, или не сдастся?..
Первое время Ксенькин отец. Павел, просыпался по привычке в пять часов утра. Он садился на кровати и курил. В коридоре хлопали двери, — видно, еще кому-то не спалось. Павел вспоминал, что началась стачка, что торопиться некуда, и, докурив, снова ложился спать.
На третий день стачки Настасья сказала мужу:
— Пока свободен, хоть бы дыры в полу забил: крысы одолели. Скоро носы отъедят.
Павел примялся за работу. Он заложит битым стеклом и заколотил крысиные норы, исправил дверную ручку, держащуюся уже месяц на одном гвозде, и починил в комнате у Аришки осевшую дверь, из-под которой дуло.
Во всех углах дома что-то приколачивали, мыли, скребли, морили клопов, точно сейчас впервые прохоровцы увидели, в какой бедности и грязи они живут.
Стуча молотком, Павел вполголоса напевал свою любимую песню:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молния блистала…
Ксенька и Аришка вертелись у Павла под ногами, подавали ему гвозди и разбивали утюгом бутылки.
Особенно старалась Аришка.
— Дядя Павел, я за пилой сбегаю. Ты доски будешь пилить?
— Буду. Сбегай, Ариша!
— Мы с тобой, дядя Павел, пилить будем.
— Хитрая! А я-то что? — сказала Ксенька полушутя-полусерьезно. — Небось, он мой отец!
— Ну, ну, не поделили! Обе пилить будете…
По коридору пробежала с тряпкой и ведром Настасья. Она только что кончила мыть пол.
— Аришка, зови мать. Если каша сварилась, пусть несет. Обедать будем.
Обедали все вместе у Савельевых. Перед щами Павел налил себе и женщинам по рюмке водки.
— Сегодня у нас вроде праздника!
— Все дома, и щи мясные, — засмеялась Аришка.
— Какое уж там мясо! — возразила Настасия. — Довесков да костей купила на двенадцать копеек в складчину с Анной.
— А я сейчас с Баранихой на дворе опять сцепилась. Кричит: „Плевать мне на вашу забастовку! Я место терять не могу. Я семейная!..“ — рассказывала Анна.
— А другие не семейные? — обозлилась Настасья.
— Я ей так и ответила. Она грозится на фабрику пойти. „Подговорю, — говорит, — еще ткачих, и выйдем на работу…“
— Пусть, пусть сунется, — у фабричных ворот наш пикет стоит. Сейчас Егор Петрович за мной зайдет, сменять дежурных пойдем, — сказал Павел.
Все ели не спеша из большой глиняной чашки. Настасья поставила на стол чугун с кашей. Аришка положила ложку.
— Ты чего?
— Сытая…
— Аришка: кашей брюхо не испортишь, — пошутил Павел, но и сам не стал есть кашу.
Вошел Егор Петрович и сказал Павлу что-то на ухо. Павел торопливо начал одеваться.
— Ты, кум, поосторожней там, — завздыхала Анна.
— В баню итти — пару не бояться. Вы меня не ждите. Я, может, поздно вернусь.
Павел с Егором Петровичем вышли из комнаты.
* * *
После обеда Анна пошла в кухню стирать. Ксенька с Аришкой помогли Настасье убрать со стола посуду.
— Мам, — сказала Ксенька, — мы с Аришкой во двор погулять пойдем.
— Очумела? По Пресне казаки разъезжают!
— Ну, ладно, Ксень, будем с Пеленашкой играть, — сказала Аришка.
„Пеленашку“ подарили Ксеньке два года назад на школьной елке.
Это была безрукая и безногая, туго спеленатая кукла из папье-маше.
Ксенька берегла свою единственную игрушку: даже малиновый румянец еще не облез с ее выпуклых картонных щек.
Подруги начали играть в „няньку и барыню“; нянькой была Аришка.
Она завернула Пеленашку в лоскут и пошла с ней к сундуку. Здесь была баня. Положив куклу на сундук, Аришка стала ее мыть — слегка тереть кусочком тряпки.
— Ты, смотри, нянька, ребенка не шибко три, он у меня нежный, и кипятком не зашпарь, — наказывала Ксенька сердитым голосом, как и подобает барыне.
— Будьте покойны, барыня. Я привычная к детям. Двадцать годов по местам служу, — скороговоркой отвечала Аришка и, укачивая Пеленашку, пела:
Баю-баюшки, баю,
Едет тетя с рыбою…
— Всем, Ксень, твоя Пеленашка хороша, вот только жалко, что рук-ног нету. Одевать нельзя… А у Белоснежки, верно, всякие куклы есть!
