Папа вздохнул и заговорщически посмотрел на меня. Да, теперь нам с папой еще больше разных настоек придется пить. И еще больше листиков да корешков есть. Что поделаешь, если мама убеждена, что от них польза! Да и в книжках об этом стали писать. А зря-то ведь не пишут.
Вторая книжка была, наверное, про воспитание, потому что мама так увлеклась ей, что сразу обо всем забыла.
Папа громко кашлянул. Мама оторвалась от книги, подозрительно посмотрела на него и спросила:
— Павел, что с тобой? Почему кашляешь?
— Не волнуйся, Нина, у меня нет никакого кашля. Это так. В горле запершило… Да и Гере гулять пора.
Мама встала, потрогала папино горло и сказала:
— Смотри, горло надо беречь. А ты, Герик, можешь погулять немного. В книге пишут, что занятия предпочтительнее вести на воздухе.
Я бросился к дверям, но мама напомнила про рисование.
Пришлось взять альбом и карандаш.
Я вышел из калитки.
Ничего примечательного рядом с домом не было. Бревна и поленницы я уже рисовал. Сараи да топоры — тоже. Надо что-нибудь поинтереснее найти.
Я побрел вдоль улицы и вдруг повстречался с Вовкой— Вольдемаром. Он важно вышагивал рядом с матерью, выпятив петушиную грудь. Заметив, что Вовка косит в мою сторону, я сделал ему «нос» и скрылся за магазинчиком. Здесь, у груды ящиков, мы лоб в лоб столкнулись с Алешкой.
— Не видел Дика? — выпалил он, переводя дыхание.
— Не-е-е… — протянул я. — Дика не видел, а с киноартистами встречался.
— С какими киноартистами?
Я рассказал про Таратуту-младшего, про то, как он в кино снимался и как в артисты готовится.
Алешка, оказывается, знал его.
— Я хотел с ним подружиться, а он задается. Теперь ясно, почему он нос задирает. Подумаешь, знаменитость! В кино снимался! Вон дядю Петю в кино снимали и по телевизору показывали. На День Победы. Ты думаешь, он зазнался? Как бы не так! Дядю Петю заслуженно в кино снимали. Он воевал. А тут пешком под стол и нате вам — артист. Да что про него говорить, время терять. Испытания проводить надо. Пошли!
— Куда?
— К нам. Погреб не заперт. Папка с мамкой на работе. Чего еще лучше!
Я растерянно посмотрел на альбом.
— Как же быть? Рисовать надо… Развиваться,
— В космосе разовьешься, — заявил Алешка и зашагал вдоль забора.
Я сунул альбом за пояс и пошел вслед за Алексеем.
Мы пробрались во двор, спустились по лесенке вниз и прикрыли за собой тяжелую крышку.
В погребе темно, холодно и сыро. Только один лучик проникал через щель в наш корабль. Я присел на какой-то ящик. Что-то мокрое, скользкое и холодное коснулось моей руки. Я испуганно отдернул ее.
— Ты что? — засмеялся Алешка. — Испугался?
— Ухты, — выдохнул я. — Я думал, лягушка.
— Ну и трус! Нашел кого бояться! Да и не лягушка это, а огурец. Держи. Здесь много их. Целая кадушка.
Острый запах соленых огурцов заполнил весь космический корабль. Аж в носу защекотало.
— Ну что же ты не берешь? — еще раз ткнул мне в руку огурцом Алешка.
— Не хочу. Сам ешь.
Алешка аппетитно захрустел. Мы молча начали выполнять задание. Потом молчанка надоела. Алешка стал рассказывать о космосе:
— Понимаешь, днем воздух защищает землю от горячих солнечных лучей, а ночью тепло бережет. Атмосфера— это как одеяло для Земли. В космосе нет такого одеяла. А теперь представь, воздуха нет, а солнце светит. Что с нами будет?
— Сгорим.
— Яснее ясного, сгорим. И угольков не останется. Чувствуешь, холодает? Значит, в тень попали.
Я действительно стал мерзнуть, но признаваться в этом не хотелось. Еще подумает, что сдрейфил.
Мы опять помолчали, а потом заговорили на самые разные темы, но только не о космосе. Я заметил, что когда говоришь, то забываешь о холоде, и поэтому стал рассказывать Алешке о музыкантах и художниках. Он внимательно слушал меня и очень огорчился, что мои познания в искусстве не так уж велики. Разговаривать стало не о чем.
— Интересно, — сказал я тихо, — скоро мы вылетим на солнечную сторону или нет?
— Скоро, — ответил Алешка и икнул. — Вот, ясное дело. Как поем или попью чего-нибудь холодного, так икаю.
Он пересел на мой ящик.
Еще немного помолчали.
— Наверно, уже солнце село, — проговорил я. — Плохо, часов тут нет. Не знаем, сколько времени летим.
— Тттер-пи, — икнул Алешка. — Космонавтам знаешь какая закалка нужна?
— Ззззна-ю, — икнул я в ответ.
— Ввввот и хорошо, — перездразнил меня Алешка.
Наверху что-то зашебаршило, стукнуло, звякнуло, хихикнуло и умолкло.
Один лучик был и тот погас.
Мы оказались в космической темноте. Только звезд не хватает. Говорят, они там крупные и яркие.
— Алешк…
— А?
— Ты ничего не слышал?
— Ничего. А что?
— Да так. Мне показалось…
— У тебя галицин… галлюцинации… Ну, это когда ничего нет, а ты видишь. В космосе бывает такое.
И все-таки наверху кто-то ходил. Кто-то задраил все щели, а может, и нас.
— Алешк…
— А?
— Мы еще не вылетели на солнечную сторону?
— Пока в тени. От Солнца нас Земля загораживает. Терпи, скоро на солнечной стороне будем, — проикал Алешка.
— А ммможет?..
— Терпи! — отрезал Алешка, плотнее прижимаясь ко мне.
Еще немного поикали.
Не разговаривая.
Молча.
Я потихоньку двигал руками и ногами, сжимал и разжимал пальцы, набирал полную грудь воздуха и задерживал дыхание. Дрожь не проходила.
— Внимание! — торжественно прошептал Алешка.
— Что? — не выдержал я.
— Внимание! — повторил Алешка. — Космический корабль входит в полосу солнечных лучей. Приготовиться к перепаду температур.
Я понял Алешку с полуслова и бросился к лестнице. В темноте загремела какая-то кастрюля, а может, и ведро. Глухо стукнулась бутыль.
Я нащупал ступеньки, поднялся наверх, уперся головой в крышку, поднатужился и нажал на нее. Крышка не поддавалась.
— Алешк… — тихо позвал я. — Люк заклинило.
— Как заклинило? — испуганно прошипел Алешка и надавил рукой на крышку.
Крышка не открывалась. Мы спустились вниз. Присели.
— Главное — сохранять спокойствие! — заявил Алешка. — Нет безвыходных положений. Надо только…
— Надо, надо, надо… — не выдержал я. — Что надо? Не надо было в погреб запираться. Вот что! Не сидели бы тогда взаперти!
— Во-первых, это не погреб, а космический корабль, — начал рассуждать Алешка. — Во-вторых, нас никто не запирал. Просто в аварию влетели. Может, метеорит задел. Может, марсиане пленили.
— На Марсе нет людей, — возразил я. — Пора бы знать!
— Не марсиане, так оранжане.
— Кто? Кто?
— Оранжане. Жители оранжевой планеты, — разъяснил Алешка и добавил — Яснее ясного, оранжане. Они хотят знать, откуда мы прилетели.
— Залезали бы тогда в погреб.
— В какой погреб? — возмутился Алексей, — Это же звездолет.
— Ну, в звездолет пусть залезают. А запирать-то зачем?
— Уж не от страха ли ты дрожишь? — ткнул меня в бок Алешка.
— Конечно, от страха, — усмехнулся я. — Кто знает, что у них на уме? Да и вообще, есть ли у них ум? Может, у них голова транзисторами набита.
Оранжан я не боялся. Просто я давным-давно замерз-перемерз. Да и Алешка зря хорохорится. Зубы как у волка стучат.
— Алешк, а как та планета называется?
— Оранжад.
— Странно. Где-то я слышал такое слово.
— Про Оранжад мало кто знает. А с оранжанами вообще никто не встречался. Может, мы первыми будем.
Уж лучше бы мы действительно на Оранжад попали. Какие-никакие, а оранжане тоже люди. Они посочувствовали бы нам. Они не стали бы так долго держать нас в холоде. Тем более— какая им выгода от того, что мы превратимся в сосульки?
Я пошевелился. Пошевелился и Алешка. Ящик угрожающе заскрипел, и мы очутились на холодных мокрых досках.
— Алешк, — поднимаясь в темноте и ища опору, сказал я, — а может, это твоя мать заперла? А? Пришла с работы, взяла замок и…
— Ну что ты придумываешь? — перебил Алешка. — Какой замок? Да у нас в деревне дома не запираются, не то что погреба. Да и мамка еще не пришла. Говорят тебе, оранжане это…
— Так ведь оранжане-то добрые и ласковые, а тут на зимовку закрыли. Нет, не оранжане.
— Я тоже так думаю, — согласился со мной Алешка. — Не оранжане. Земляне это. Но кто?
Алешка угрожающе засопел и громче икнул.
Тень от Земли оказалась длинной-предлинной, и мы никак не могли попасть на солнечную сторону. Уж лучше бы космическая жара, чем ледяной холод! А впрочем, и жару придется испытать. Бррр!
Рассказ пятый
УРОК ОРАНЖАНСКОГО ЯЗЫКА
Целую неделю я провалялся в постели. Простыл. Меня не ругали, не упрекали: не расстраивали. Меня лечили компрессами, поили микстурами и настоями трав. Меня не выпускали из-под одеяла. Папа и мама редко отходили от кровати и беспрестанно вздыхали. Вздыхали тяжело и часто. Мне даже жалко их стало.
