— На корабле, тебе говорят. Переводи дальше.
— Мы прилетели на космическом корабле для того, чтобы узнать, как вы живете. Это неважно, что мы не похожи на вас, а вы на нас. Главное, мы понимаем друг друга.
Я ткнул Алешку локтем в бок:
— Шпарь дальше!
— Рикогра рекрен грибен, — шпарил Алешка.
— Мы долго летели на Оранжад — тридцать третью планету семьдесят седьмой солнечной системы пятьсот сорок восьмой галактики… Очень долго… Подожди, Алешка…
— «Беркут», — поправил Алешка.
— Все равно подожди. Я не успеваю.
Но Алешка продолжал тараторить по-оранжански:
— Агромен гроген громборей!
Язык у оранжан несложный. Слова рокочущие, потому что в них вставляется часто звук «р». Часто встречается в словах и звук «г». А вот мягкого знака в оранжанском алфавите совсем нет. При разговоре губы надо делать трубочкой. Тогда произношение получается чисто оранжанским.
— Мы рады, что вы встречаете нас цветами, — продолжал я переводить. — «Беркут», а какие у них цветы?
— Оранжанские! — заявил Алешка. — Яркие-яркие. Большие-пребольшие. На кристаллы похожи.
— Может, на кораллы.
— Вот-вот, на кораллы. Большие кораллы. И без запаха.
— Это что же за цветы без запаха?
— Говорю, оранжанские. Сначала у них были запахи. Потом пропали.
— Как так пропали?
— Откуда я знаю? — начал злиться Алешка. — Может, у них катастрофа была?
— Бедные они, бедные! — пожалел я оранжан. — Как же им помочь? А?
Как вернуть запахи оранжанским цветам, не знал ни я, ни Алешка. А что это за цветы без запаха? Все равно что бумажные. Или пластмассовые.
Из задумчивости нас вывел шум под верандой. Там загремели какие-то железяки, гавкнул Дик, раздалось жуткое мяуканье, и тотчас же в комнату влетел взлохмаченный Васька.
Мы насторожились.
Алешка пристально посмотрел в окно и выдохнул:
— Таратута идет.
— Кто? — переспросил я. — Вовка?
— Нет, отец, — забеспокоился Алешка. — Большой Таратута идет. Сюда. Надо скрываться.
Алешка нырнул в комнату. Я оперся локтями о подоконник и стал осматривать улицу.
***
У ограды остановился плечистый дядя с круглой, как футбольный мяч, головой. Маленькие глазки беспрестанно бегали и, казалось, не могли остановиться ни на секунду.
— Тебя, кажется, Германом кличут? — навалившись на штакетник, пропел Таратута.
— Кажется, Германом, — не совсем любезно ответил я.
Большой Таратута поморщился, но продолжал улыбаться.
— Скажи-ка, Герман, не видел ли ты мальчишку? Рыжего такого? Может, видел?
— Рыжего?
— Да, рыжего.
— Всего-всего рыжего?
— Да, всего из себя рыжего. Видал?
— Нет, не видел.
— А мне показалось, он сюда забежал.
— Вам просто показалось, — улыбнулся я.
— Вот сорванец! Куда же он скрылся?
Большой Таратута оттолкнулся от штакетника, потер подбородок и, прищурив глаза, подмигнул:
— А может, вы заодно? А?
— Нет, не заодно, — ответил я и захлопнул окно.
— Вот паршивцы! — донеслось до меня.
Из-за шкафа показался Алешка. Кот Васька шмыгнул под кровать. Под домом зазвенели железные банки.
Я пристально посмотрел Алешке в глаза. У него еще больше стало веснушек.
— Я потом все объясню, — махнул он рукой и достал из кармана синенькое стеклышко. — Вот, смотри, что это?
— Где взял? — спросил я, разглядывая стеклышко.
— Не угадаешь.
— А если без загадок.
— На погребе. Стекло потеряли, когда мы сидели в корабле.
— А может, раньше? Откуда ты знаешь?
— Догадываюсь. Оно лежало прямо на крышке. Раньше мы увидели бы его. А если бы не увидели, оно свалилось бы с крышки. Ясно?
— Не совсем. Почему ты в тот же день ничего не сказал?
— В тот день, в тот день, — передразнил меня Алешка. — В тот день не до стеколок было. Да и не я его нашел. Мама подобрала.
Интересно, откуда могло появиться стеклышко на погребе? Да и вообще, откуда оно? Все края у него неровные, острые.
— Мама говорила, что таких много было на крышке. Кто-то что-то разбил, а подобрать не успел. — Алешка неожиданно замолчал, к чему-то прислушиваясь. В этот момент он был похож на индейца, почуявшего опасность.
— Твои идут! — испуганно прошептал Алешка. Скрипнула входная дверь. Алешку словно ветром сдуло с подоконника.
— Дика береги! — крикнул он на прощанье, скрываясь за углом сарая.
В комнату вошли мама и папа. Из-под кровати вылез Васька и бросился маме под ноги.
Мама очень удивилась, увидев, что я не сплю. Она поправила одеяло, дала отвар какой-то травы и немного водички. Папа внимательно осмотрелся.
— Здесь никто не был? — растягивая слова, спросил
он.
— А что? — спросил я, усиленно думая, как мне вести себя.
— Да так, ничего. Впечатление такое, как будто ты с кем-то разговаривал.
— Разговаривал, — неожиданно сознался я.
Васька терся около мамы. Так и хотелось запустить в него подушкой.
Папа стоял надо мной, ожидая ответа.
— Разговаривал, — повторил я. — С большим Таратутой разговаривал.
— Знаю, — кивнул папа. — Знаю, что ты был нелюбезен с ним. Он жаловался на тебя. Говорит, я думал, что ваш сын — это ты, значит, — культурным человеком растет, а он грубиян.
— Так и сказал — грубиян? — Я даже задохнулся от возмущения.
— Да, так и сказал: грубиян! — повторил папа и присел у кровати.
— Что здесь произошло? Объясни, пожалуйста!
— Он обозвал нас сорванцами и паршивцами.
— Кого это — нас? — насторожилась мама, отталкивая Ваську в сторону.
— Меня, — замялся я. — Ну и других мальчишек.
— Каких мальчишек? — продолжала допытываться мама.
— Всех мальчишек. Всех, которые есть на свете! — выпалил я.
— Он, наверно, погорячился, — попытался вступиться за большого Таратуту папа. — Дело в том, что у него пропала собака.
— Дик! — вырвалось у меня.
— Ты знаешь, где он?
Я ничего не ответил. Я сделал вид, что страшно устал. Мне трудно слово сказать. Я могу только смотреть. Смотреть на кота Ваську, который презрительно сощурил свои большие зеленые немигающие глаза.
Папа встал, взял маму за локоть, и они вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.
Я схватил коробочку с витаминами и с силой запустил ее в Ваську. Коробочка пролетела мимо, а витамины горохом рассыпались по полу.
Васька неторопливо встал, махнул хвостом и залез под шкаф.
Это еще больше меня разозлило, но под рукой ничего больше не было, и я отвернулся от Васьки.
Неужели Алешка действительно украл собаку? Что же теперь будет?
Странное дело: Дик молчал все время, пока рядом стоял Таратута. Здесь что-то неладно. Во всем этом надо хорошенько разобраться. Пусть что хотят, то и думают, а про Дика я никому не скажу. Не скажет про него и Васька.
Я крепко сжал ладонь и ойкнул. На безымянном пальце выступила кровь. Про стеклышко-то я совсем забыл.
Рассказ шестой
Я ОТКРЫВАЮ ТАЛАНТ
Дик — собака исключительно умная. Днем он тихо лежал под верандой, а ночью убегал за деревню. Ему давно надоело молчать, но он понимал, что лаять нельзя. Не время. И он молчал.
Иногда слышалось его напряженное дыхание и тихое поскуливание. Видно, ему было очень тоскливо, и он думал о чем-нибудь жизненном.
Он не мог объяснить, почему убежал от Таратуты. Не появлялся и Алешка. Родителей моих боялся. Боялся, видно, что его сочтут виновником моей болезни.
А болеть я устал. Так устал, что трудно сказать, как устал. Еле вылечился. Градусник показывал правильную температуру, голова не кружилась, кашель прошел, но из дома меня не выпускали. Рано, говорят. Окрепнуть надо.
Местный учитель пения настроил контрабас, и я по нескольку раз в день играл гаммы.
Мама ходила довольная-предовольная. Наконец-то ее сын стал «художественно развиваться».
Сам. Безо всяких понуканий.
Дивился и папа. Мои музыкальные занятия настраивали его на веселый лад. Он отпускал шутливые замечания и неизменно спрашивал маму:
— Не понимаю, почему вы выбрали контрабас?
— А ты что выбрал бы? — спрашивала она.
— По крайней мере — барабан! — заключал папа, делая выразительный жест, словно в его руках была колотушка. — Знаете, как соседи обрадовались бы?
Мама привыкла к подобным выпадам, не улыбалась и не злилась.
— Тот, кто не любит музыки, потерянный человек, — говорила она. — Медведи и те музыку чувствуют.
— Как же, как же! — подхватывал папа. — Медвежьи ансамбли всех восхищают!
— Так вот, медведи и те музыку чувствуют. Не улыбайся, барабан — тоже музыкальный инструмент. Без него ни один оркестр пе обойдется. В оркестрах они большим уважением пользуются.
Мама раскладывала высушенную траву и делала надписи на бумажках.
