Мама раскладывала высушенную траву и делала надписи на бумажках.
— Конечно, первая скрипка есть первая скрипка, — продолжала она. — Но в школьном оркестре все скрипичные места уже заняты. Счастье, что контрабасист в. другой микрорайон выехал. Ну, ничего. Придет время, и Герман сядет за виолончель.
Хотя мама разговаривала, она не переставала работать. А у ее ног растянулся кот Васька. Вдруг он поднял голову и зашевелил ушами.
— Что это? — прислушалась мама.
Я понял, почему задвигал ушами Васька.
Внизу скулил Дик.
Как же он неосторожен! Ведь его тотчас же разоблачат!
Тогда беды не оберешься.
Я соскочил со стула, схватил контрабас и рванул струны.
Папа сморщился, как будто кислое яблоко надкусил, и поспешно вышел из комнаты.
За ним шмыгнул Васька. Мама улыбнулась, погладила меня по голове, сказала:
— Молодец! Я верю в твои способности. — И вышла.
Я остался один. И хотя контрабас гудел на всю деревню и ближайшую березовую рощу, мне казалось, что Дик перебивает его.
Я переиграл все песни, у меня уже болели пальцы, а Дик не умолкал. Казалось, сейчас все сбегутся к нашему дому. Люди увидят такой концерт, какой им и во сне не снился. Представляю, с какой радостью большой Таратута схватит своего Дика. Уж он-то постарается прославить меня. А все Алешка. Это из-за него я потею за контрабасом. Из-за него мне придется краснеть. Из-за него отвечать за Дика.
Все! Больше не могу! Я рванул струну и опустил контрабас. В тот же миг умолкла и собака.
Я прислушался. Дик молчал.
Я взял несколько аккордов. Дик заскулил. Я приглушил струны ладошкой. Замолчал и Дик.
Не зря мама о медведях говорила. Животные тоже любят музыку. Сегодня я открыл еще один талант. Если бы я был композитором, я написал бы концерт для собаки с оркестром. Его с удовольствием слушали бы во всех школах и пионерских лагерях.
Мои музыкальные занятия радовали маму. Она, конечно, ничего не знала про Дика и думала, что у меня появилась любовь к музыке. Но эта любовь пришла вместе с Диком. Я утаивал от обедов и ужинов хлеб, косточки, картошку, по вечерам вылазил в окно и кормил собаку. На день приходилось ставить воду в кастрюльке. Но кастрюлька была нужна маме, и она все время спрашивала то меня, то папу, не видели ли мы светлую кастрюльку. Мы говорили, что не видели.
Папа говорил правду, а вот мне при ответах приходилось краснеть. Хорошо, что меня больным считали. Думали, от температуры краснею.
Однажды вечером на подоконнике снова появился Алешка.
— Ты не обижайся, что я долго не был, — затараторил он. — Мы с папой и дядей Петей в город ездили. За разными покупками. В гостях были. Мне, конечно, не до гостей. Все о Дике думал да о тебе. Но ведь об этом никому не скажешь. К тайнику ходил. Никаких признаков нет. Может, связь пропала? Не знаю, что и делать? Ну, как он?
— В порядке! — заверил я. — Каждый день песни поем. Хочешь послушать? — спросил я, беря контрабас.
— Ты что? — испугался Алешка. — Не надо.
Я прислонил контрабас к стенке. Не надо так не надо.
— Значит, пусто в тайнике? — спросил я.
— Пусто. Хотя бы про хвосты написали, что ли.
— Может, потому и не пишут, что мы не все приказы выполняем? Скажут, зачем писать, если они не выполняют? Ведь писали же они про хвосты?
— Писали, — подтвердил Алешка.
— Ты выполняешь приказ?
Алешка отвернулся.
— Учишь английский?
Алешка уставился куда-то вдаль.
— Ясно, не выполняешь. Вот Центр и отказался от нас. Другим пишут!
— Я пробовал… не получается. Была бы учительница, легче было бы. Приедет из отпуска, займусь.
Я не на шутку рассердился.
— Вот что, «Беркут»! Ты командовал холодными испытаниями. Ты первым выбрал имя. Я молчал и соглашался. Теперь я не буду молчать. Я беру командование на время твоей подготовки в свои руки. Ясно?
— Яснее ясного! — оживился Алешка.
— Выучишь три параграфа и двадцать слов!
— Много, — попытался возразить Алешка.
— За пререкание с командиром выучить еще пять слов.
Алешка аж рот открыл, но возмутиться вслух не посмел.
Так-то! Надо везде, во всем и со всеми твердость проявлять!
— Выучишь параграфы, займемся фонетикой. И не крутись, когда задание объясняют!
— Я не кручусь. Только смотри!
Алешка разжал кулак. На его ладони блеснули стеклышки. Ничего не сказав, я бросился к шкафу, достал из своего ящика синенькую стекляшку, положил ее на подоконник. Алешка подставил к ней свои осколки. Они плотно подошли друг к другу.
— Как ты думаешь, откуда стекло? — спросил я, глядя на Алешку.
— Из очков, — сообразил он. — Из солнечных очков.
— Из защитных очков, — поправил я. — А такие очки в деревне носят моя мама, мой папа, мать Вольдемара и…
— Ясно! — крикнул Алешка. — Это из его очков. Яснее ясного, из его. Гадать не надо, из его.
— Гадать не надо, а доказать нужно, — собирая осколки, сказал я.
Алешка недовольно закрутил головой.
— Ох, какой ты! Чего тут доказывать? Ты не мог потерять, потому что в погребе сидел. Родители твои быстрее бы лупанку тебе задали, чем крышку запирать. Нечего делать в нашем дворе и Вовкиной матери. Остается…
Значит, опять Таратута? Даже не Таратута, а Таратуты! Отец и сын!
— Зачем они сюда приезжают? Отдыхать?
— Как бы не так — отдыхать! Раньше они недели на две-три наведывались, а теперь от весны до осени живут. Говорят, у них в городе свой дом есть. Они его квартирантам сдают, а сами сюда. Дом купили. Сад. В саду крыжовничек, яблочки, картошечка. Все для базара.
Алешка сцепил пальцы в замок, потянулся, расправил плечи. В глазах промелькнули искорки недовольства.
— У большого Таратуты кислой ягодки не выпросишь. Жадина, каких свет не видывал! Он и Вовку к толкучке хотел приучить, да мать скандал подняла. Сказала, неудобно будущему артисту на базаре красоваться. Всю карьеру испортит. Не знаю, где Таратута работает, но мне кажется, он больше в своем саду пропадает. С Диком живет. Он его у нас отнял.
— Как отнял?
— Нахально. Строились мы. Заняли у него денег. За это он собаку взял. Ненадолго, говорит. Сад посторожить, говорит. Мы долг вернули, а он собаку не отдает. Говорит, за кормежку надо платить. Папа разозлился и поругался с Таратутой. А тому того и надо. Он собаку с цепи не спускал.
Алешка заморгал и отвернулся в сторону.
— И ты решил украсть Дика? — спросил я, отодвигая стеклышки в сторону.
Мой вопрос испугал Алешку. Он покраснел и стал тереть одной ладошкой о другую.
— Мне и в голову не приходило красть, — вымолвил он. — Дик сам убежал от Таратуты. А если Таратута такой, так я ему и деньги отдам.
— Деньги? Где ты их возьмешь? — насторожился я.
— Заработаю. Я в колхоз ходил. На сенокос просился. Не взяли. Говорят, мал. А чего мал? На конях я не хуже других езжу. Скоро опять пойду проситься. Скажу, мне вот так нужны деньги! Принимайте и все!
Нехорошо получается. Хоть Таратута и вредный, но собака-то, выходит, его. Алешка сманил, а я прячу. Вот перемахну сейчас через подоконник и выгоню Дика из-под дома. Пусть бежит на все четыре стороны! А если Таратута опять его привяжет? От Таратуты с цепи сорвался, а тут безо всякой привязи живет. Даже к Алешке не бежит. Наверно, чует опасность.
Я еле сдерживал себя, и Алешка видел это.
— Ты Таратуту не знаешь, — оправдывался он. — Не знаешь! Он такой… Такой… Он ведь и убить может.
— Кого? Дика?
— Да, Дика!
— Как убить?
— Очень просто. — Алешка прищурил правый глаз, сделал руку пистолетом и прищелкнул пальцами. Я представил, как, жалобно взвизгнув, упал Дик.
— В прошлом году, — продолжал Алешка, — Таратута ни разу Дика с цепи не спускал. Днем он сидел в сарайчике, ночью бегал по проволоке от одного забора до другого. Все боялись мимо сада пройти, не то, что за забор заглянуть. У Таратуты привычка была — конфеты ребятишкам раздавать.
Я удивился.
— Чудеса! Ты же говорил, что у Таратуты ягодки не выпросишь, а тут конфеты.
— Чудеса на других планетах бывают, — махнул рукой Алешка. — Таратута без чудес живет. Он не всем конфеты раздавал. Самым отчаянным. Даст конфету, да еще скажет, что ничего не будет, если они ночью в сад залезут. Мальчишки рады стараться. Да напрасно. Дик такой тарарам устраивал, что в темноте только пятки сверкали. На другой день Таратута гоголем вышагивает. Улыбается. Встретит мальчишек, даст еще по одной конфетке, а потом — по затылку. Ну как, говорит, ягодки? По вкусу пришлись? Мальчишки сопят. Синяки растирают. Расхохочется Таратута и подастся вдоль деревни.
Алешка замолчал, уставясь в одну точку. Я проследил за его взглядом и увидел в дверях Ваську. Тот внимательно смотрел на Алешку.
— Иди сюда, — ласково сказал Алешка. Васька послушно прошагал через всю комнату и, бросив на меня презрительный взгляд, вскочил на подоконник.
