— Шабаш, девки! — крикнула наконец тетя Паша.
Все собрались у края поля, в тени ивняка. Рядом, в неглубоком овраге, струился ручей. Совсем мелкий, с желтым песчаным дном, а все-таки — ручей. Вода! Девчата спустились в овраг, бродили но щиколотку в воде, умывались, многим хотелось напиться, но тетя Паша не велела.
— Вы что, девки, надумали?! А ну, выходи из воды. Не для чего. Там на взгорке вон стадо пасут, овцы весь ручей ископытили. Экую грязь пить.
Достала из кустов большой молочный бидон, обернутый влажной тряпицей, пару кружек эмалированных. Ксана своей очереди не дождалась, напилась молока прямо из бидонной крышки. Прохладно, вкусно, слегка припахивает жестью. Крышка вся в мелких капельках испарины.
— Работницы тоже, — рассуждала тетя Паша. — Из вас одна только Любаша и годится. Жидкие нынче девки пошли. Я-то, бывало, девчонкой… Эх, чего там! Телегу, бывало, ворочала, не то что… Да ты пей еще, Любаш! Не хочешь? Зря. Молоко свежее. Пейте, девчата, не стесняйтесь.
Тетя Паша стянула с головы розовый ситцевый платок, стала обмахивать распаренное лицо. Усмешливо покосилась на Любу.
— Добрая невестка выйдет. А что, Любаш, сын из армии вернется — пойдешь в невестки, а? Во зажили бы. Верно говорю!
Девочки дружно захохотали, а Иришка, та даже повалилась на траву и ногами задрыгала.
— Не теряйся, Смолякова, жми!
— Пользуйся случаем!
— Да, пользуйся, такой случай когда еще будет!
— Везет Смоляковой!
Люба молчала, ожесточенно терла песком опустевший молочный бидон. А лицо злое, неприступное. Она всегда такая, если задевать начнут. А пошучивали над Любой часто. Считалось почему-то, что Смолякова самая некрасивая девчонка в классе. И самая неудачливая. Почему так считали девочки, неизвестно: ничего в ней такого особенного. Девчонка как девчонка, человек как человек. И учится неплохо. Во всяком случае, получше некоторых. Разве вот рост. Выше Любы ни одной девочки в их классе нет. Да, пожалуй, и в других девятых тоже. Может, из-за этого над ней и потешались. Чуть что, начинается: «Верите пример со Смоляковой!», «Изящна, как Смолякова», «Смоляковой стремянки не надо, с верхней полки книги рукой достает», «Вон правофланговая чешет, становись в затылок, а-арш!..» А Ксана с ней дружила. С самого первого класса дружила, и не было у нее лучшей подруги, чем Люба. С Иришкой тоже дружила, но не так. Иришка насмешница, а Люба, та не подведет. Все у нее всерьез. Ксана устроилась на траве рядом с подругой, поговорить хотелось. И о том, что случилось этой ночью, хотелось рассказать, и вообще… Да нельзя. Дала слово, держись.
— Так пойдешь ко мне в невестки или нет? — не отставала тетя Паша. — Говорю, соглашайся, не пожалеешь!
— Теть Паш! А если муж бить ее будет, тогда как? — крикнула Иришка. Ее прямо корчило от смеха. — Ведь, кажется, в деревне жен бьют? Есть такой пережиток?
— Наша Смолякова сама дерется не хуже, — возразил кто-то. — Кому хочешь накостыляет!
— Отколошматит, будь здоров!
— Ничего, Андрюша мой добрый, драться не будет, — смеялась тетя Паша.
Лицо у нее загорело и все в морщинах, зубы белые, плотные. И в ушах серебряные серпы-серьги.
— Еще как возьмет? — усомнилась Иришка.
Ей что-то надоело смеяться, сидела, расправляя свои бантики.
— Отчего не взять? — Тетя Паша похлопала смущенную Любу по плечу: — Вон какая дивчина! Сам-то Андрюша у меня ростиком не вышел, так больно уж уважает высоких. Так уважает, так уважает!
— Да ну вас, тетя Паша!
Люба вывернулась из-под бригадиршиной руки, побежала к ручью бидон полоскать. За ней — Ксана. Вслед им несся дружный хохот. Вымыли бидон, улеглись в густой траве. Ручей журчал потихоньку, в кустах тенькали какие-то мелкие пичуги. Солнце припекало. Ксана закрыла глаза и сразу ощутила теплый ветерок у щеки, мягкую траву, и земля как будто покачивалась под ней. А ведь ночью было холодно… Звезды холодные, мокрые, собаки лают. Изгородь. И этот Вандышев. Как он тогда сказал: «А ты молодец». Нет, не так. «А ты ничего, храбрая. Молодец». Ловили кого-то. Не поймали… Чудной все-таки этот Вандышев. В десять ноль-ноль, не забыть бы…
— Ксан, спишь, что ли? — подтолкнула ее подруга. — Зря. Спать — хуже.
А голос злой. Переживает, ясно. И что это Прасковье Семеновне вздумалось… А Иришка-то! Туда же. Вообще девчонки всегда рады позабавиться на чужой счет.
— Люб, ты не обращай внимания. Пускай веселятся.
— Да ну их!
— Работать — так не умеет никто. А высмеивать-то — каждый. Плюнь, и все тут. Не расстраивайся.
— Не видала — расстраиваться. Вот еще.
Помолчали.
— Люб. Ты случайно Вандышева не знаешь? — будто невзначай спросила Ксана. — Леню Вандышева из стройотряда.
— Из стройотряда? — удивилась Люба. — А что?
— Да так. — Ксана перевернулась на другой бок, к подруге спиной, притворно зевнула. — Просто слышу вчера — кто-то крикнул: «Вандышев, Ленька!» Вот я и подумала…
— Что подумала? — Люба искоса взглянула на подругу.
— Да ничего не подумала. Так, вспомнилось что-то…
Обе замолчали, задумались, каждая о своем.
— Вандышев — это который блондин? Длинный такой? — вяло спросила Люба.
— Кажется… Впрочем, не знаю. Я ведь не видала его, откуда мне знать.
Люба встала, отряхнула брюки, сердито посмотрела на подругу.
— Ну да! Сама первая заговорила, а теперь будто и не знаешь? Чего темнишь!
— Не темню, — заспорила было Ксана, но тут бригадирша позвала:
— Девки! За дело! А то до обеда всего ничего осталось!
Двинулись гурьбой, каждая к своей борозде, рассыпались по всему полю. Тетя Паша стала посередине, руки в бока, оглянула поле командирским взглядом, серьги-полумесяцы сверкнули, закачались.
— Ну-ка, подравняйтесь, — приказала негромко, — а то не нравится мне. Что это, как горох, кто где. Давай отстающим помогай, чтобы вровень шли!
— Ну да, — закричали с дальних грядок. — Мы старались, выходит, зря мы старались!
— Может, нам поскорее закончить хочется, что же, за всех отвечать?
— Они не торопятся, как черепахи ползут, а нам-то надрываться зачем?! Что еще за новости!
— Что-о?! — прикрикнула бригадирша. — Гляди-ка, торопливые нашлись! У нас, деревенских, привычка такая — артелью с работы идем. С песнями. И — чтобы никаких. У меня чтоб в струночку!
И сама пошла помогать Иришке. Ничего не поделаешь, многим пришлось вернуться назад, к отставшим подругам. Люба перешла на Ксанину полосу, стали обрабатывать грядку с двух сторон.
— Спать хочется, — вздохнула Ксана, — прямо хоть тут же на земле заснула бы. Честное слово.
— Значит, плохо спалось, — усмехнулась Люба. — Мечты. Да ты признавайся лучше, что там с Вандышевым. Влюбилась, что ли?
— Спятила, Любка, — отмахнулась Ксана. — Говорю, спать хочется… Чего это ты? Придумала Вандышева какого-то…
— Как — какого-то? Леню! — не отставала Люба. — Разве я придумала? А может, это ты придумала? Нет, скажем, он сам придумался. Вандышев Леня. Придумался, вот и все.
Ксана, низко пригнувшись, обеими руками выбирала сорняки. «Ну и Любка. Вот не ожидала. Сама виновата. Надо было молчать».
— Погоди, — остановила ее Люба. — Ты не так делаешь. Гляди: сначала надо крупные выдирать, затем уж и мелочь. Ее можно прямо горстями… Видишь? Гораздо быстрее.
— Ой, спина…
Ксана распрямилась, оглядела поле. Отстающие подтянулись, и теперь все девчата работали почти на одном уровне. Пестрая шеренга девушек вытянулась поперек поля.
Прасковья Семеновна взглянула из-под руки, стянула с головы платок, крепко встряхнула.
— Вот это по мне, — одобрительно промолвила она. — Так-то душевнее, дочки. Все в струночку, одна к одной.
— Жарко, — пожаловалась Иришка, — работенка та еще!
— Работенка та, — согласилась тетя Паша. — Да нынче и дождя вдосыт, и тепла. Вот и сорняки, черт нагнал их… Ну, девушки, все. На сегодня кончаем, обедать и — отдыхать!
— Ура-а! — заголосили девчонки.
— А то и впрямь жарко, не сморило бы кого. Да смотрите у меня, после обеда отдыхать чтоб! Всем!
Тетя Паша отряхнула передник, приосанилась.
— А теперь — песню! Чтобы полегчало. В наших краях так говорят: «Громче поешь — спине легче». Давай, Ирина, заводи.
Запели было «Подмосковные вечера», да скоро хор разладился. Угасла песня. Побрели молча.
— Теть Паш, — неожиданно проговорила Ксана, — а почему это так, дождя много, солнца много, а растет так здорово один сорняк? Ведь тогда и капуста расти должна? Раз и солнце и дождь? Должна ведь, а?
— Ну, должна, — согласилась бригадирша.
— А что же тогда капуста? Листики маленькие, хилые, смотреть не на что.
— Она еще вымахает, капуста-то, — хмуро возразила тетя Паша.
— Отчего же не вымахала? — не отставала Ксана.
— А так. — Бригадирша усмехнулась. — Не вымахала, и все тут. Поди поспорь с ней.
