Мы обнялись.
— Конечно, — ответила я. — Далеко мы все равно не уйдем, нас поймают и вернут обратно.
Я улыбнулась, хотя меня грызли сомнения. Как нас вернут со дна реки или моря?
Уилсон Кэйрнс сидел лицом к стене за отдельным столиком и, как всегда, лепил из глины. Лепил он постоянно. Как одержимый. Морин говорила, что это ему полезно: так он воссоздает что-то из своего утраченного детства. Перед ним лежал большущий ком глины, рядом стояла миска с водой. Руки перепачканы, стол тоже. Он вылепил нескольких глиняных человечков. Одного поднес к лицу и подул на него. Потом повел его по столу. Я коснулась плеча Уилсона и сказала:
— Пока, мы ненадолго!
— Может быть, — откликнулся он.
И ведь не шелохнется, только ведет по столу свою глиняную фигурку.
— Чего? — переспрашиваю.
Смотрит на фигурку через толстые очки. Хоть бы моргнул.
— Может быть, — шепчет.
Отпустил человечка, и тот остался стоять.
Таращится на него.
— Видела, как он шевелится? — шепчет.
Я тоже вытаращилась:
— Нет.
Он поднял на меня глаза — будто сквозь меня видно что-то очень интересное.
— Надо смотреть очень внимательно. А то ничего не увидишь.
— Хорошо, — говорю. — Буду внимательно.
И собралась было уходить.
— Я слышал, что ты сказала.
— Что?
— Твои слова. Ты сказала, что мы можем добиться всего, чего захотим.
— Да.
— Я знаю. Я тоже это знаю. Мы можем добиться всего, чего захотим.
Его глаза стали другими. Сосредоточились на мне. Это было совсем не похоже на Уилсона: он никогда нас не разглядывал, никогда так с нами не говорил. Он провел пальцем по глиняной фигурке.
— Чего захотим, — говорит. — Даже я. Хотя вечно сижу лицом к стене и вожусь с водой и глиной. Я могу добиться всего, чего захочу.
Я снова коснулась его плеча:
— Да. Я знаю.
— Даже я. Даже я, Уилсон Кэйрнс. Жирный урод Уилсон Кэйрнс.
Я улыбнулась.
— Ты совсем не урод, Уилсон, — говорю.
— Ты вернешься.
— Да.
— Я буду ждать тебя, Эрин Ло. Буду думать о тебе.
Затаил дыхание.
— Видела? — шепчет.
— Что?
Он приподнял фигурку. Оглядел, подул на нее. Правда ли я видела, что она шевельнулась? Что глиняная рука потянулась ко мне, как живая? Что фигурка подалась вперед, словно вырываясь из рук хозяина? Или на нее просто так свет упал, а пальцы Уилсона дрогнули? Или мне просто очень хотелось увидеть?
— Не знаю, — говорю.
Он внимательно посмотрел на меня сквозь толстые мутные стекла:
— Ты точно увидишь. Я буду ждать твоего возвращения. Уйти-то легко. Весь фокус в том, чтоб вернуться.
Я коснулась его головы. Наклонилась к нему, улыбнулась:
— До скорой встречи, милый Уилсон Кэйрнс!
— Смотри внимательнее! — прошептал он.
— Да. Буду смотреть.
— Отлично. Возвращайся — и тогда увидишь.
Я подошла к Январю. В дверях возник Жирный Кев:
— Надеюсь, вы там ничего не затеяли?
— Вот еще! — говорю.
— Вот еще! — повторяет Ян.
Кев покачал головой и потер нос кулаком. Потом пожал плечами. Ему глубоко наплевать, что там у нас происходит, лишь бы не бегать потом за нами туда-сюда, да зарплата бы шла исправно, плюс ежедневно бесплатный обед с добавкой. Я посмотрела на него и рассмеялась, вспомнив, как он втискивает за стол свой большущий живот и сопит, заглатывая еду. Он в ответ уставился на меня своими свиными глазками.
— Барышня, — говорит.
Я вспомнила, как он ведет себя с теми, кто его боится, как наклоняется к самому лицу и шипит, что вправит им мозги, таким невежам невоспитанным.
— Свинья! — бормочу.
— Что ты сказала?
— Ничего.
Он отвернулся, пробурчал какую-то гадость на мой счет и вышел из игровой.
— Свинья! — выдохнула я. — Свинья, свинья, свинья!
Я поцеловала Макси Росса, и мы с Яном тронулись в путь. Тощий Стью стоял снаружи, привалившись к стене, пряча в кулаке сигарету. Рубашка у него была расстегнута, послеполуденное солнце освещало торчащие ребра. Он откинул со лба сальные волосы.
— Вы чего?
— Да ничего, хотим пикничок устроить, — отозвался Январь.
— К ужину вернемся, Стью, — пообещала я.
Стью стряхнул пепел. Показал пальцем на небо:
— Видали?
— Что? — спросил Январь.
Стью рассмеялся сухим дребезжащим смехом:
— Летающую свинью, сынок!
Затянулся снова.
— Ладно, до ужина!
Мы подошли к железным воротам. Когда мы проходили через железные ворота, я обернулась. Хотелось увидеть в окне Морин. Чтобы она смотрела нам вслед и плакала. Но там был только Уилсон. Он прижался носом к окну игровой и сквозь толстые очки смотрел на нас — или сквозь нас, на что-то далекое. Солнце скатывалось за крыши. Мы топали между домов. Вот и улица над рекой, где я жила с мамой. Мы прошли мимо нашего дома. Сад совсем зарос. Входная дверь вся искорябана — собака скреблась или еще что. Изнутри доносится музыка. Я отвела глаза, и мы зашагали быстрее. За рекой шумел город. Мосты сверкали на солнце. Поблескивала вода. Мы вышли из Сент-Габриэля на огромный пустырь, где склады и жилые дома давно снесли.
Январь вскинул кулаки и замахал ими. Я топнула ногой, подняв вихрь пыли.
— Свобода! — орем оба. — Свобода!
Мы наперегонки понеслись вниз к реке. И тут раз дался голос Мыша Галлейна:
— Эрин! Январь! Вы чего? Вы куда?
Сидит на старом поребрике, копается в грязи сплющенной ложкой.
Январь чертыхнулся:
— Его тут не хватало! Пошли, не обращай внимания!
Мыш как подскочит:
— Эрин! Январь!
И бегом к нам. Руки перепачканы, лицо все забрызгано грязью. Пискля сидит, вцепившись, на плече.
— Смотри, что я нашел, Эрин!
Синий пластмассовый динозаврик.
— А еще вот что! — говорит.
Достает из кармана игрушечную машинку. Без колес, внутри все забито присохшей грязью, краска облезла.
— И деньги! — Так и расплылся, показывает пятипенсовую монету.
— Здорово! — говорю. — Отличные находки, Мыш!
Он вечно копается в земле, выискивая что-то. Его комната забита вымытыми, вычищенными, аккуратно разложенными по полкам и по полу находками. Говорит, что земля полна всяких древних вещей и что однажды он выкопает из холодной темной почвы что-нибудь действительно ценное, настоящий клад.
Январь снова чертыхнулся.
— Пошли! — говорит.
— Возьмите меня с собой! — говорит Мыш. — Вы сбежать решили, я знаю.
— Мы не можем, — говорю.
— Ну пожалуйста, Эрин!
— Это опасно. Мы собираемся плыть по реке. Можем утонуть, на фиг.
— Ну пожалуйста, Эрин!
Январь потянул меня за локоть и еще раз чертыхнулся.
— Отвяжись! — зашипел он на Мыша. — Эрин, пошли!
Мы повернулись и зашагали дальше. Мыш упорно шел за нами. Мы перебирались через огромные завалы щебня — все, что осталось от складов и мастерских. Переступали через пятна почерневшей земли и золу — дети жгли здесь костры. Под ногами было сплошное запустение, рытвины и ямы. Вороны копошились в кучах мусора. Дорогу нам перебежала крыса. Кое-где нас встречала колючая проволока и надпись «Вход воспрещен». Мы перелезали через заграждения и двигали себе дальше.
— Сюда, — командовал Ян. — А теперь сюда.
Мы шли быстрым шагом, размахивая руками. Мыш почти сразу отстал. Мы подбирали обломки кирпичей и цемента, подбрасывали в воздух и слушали, как они с грохотом разбиваются о землю. Солнце скатилось еще ниже. Дальние пустоши темным контуром обозначились на горизонте. До нас доносился шум реки — до нее оставалось метров сто, не больше. Река билась и плескалась о заброшенные причалы. Мерцала в лучах заката. Блестела, как чеканный металл, а неспешные длинные волны катились в сторону далекого моря.
Наконец Ян произнес:
— Здесь.
Скрючился у кучи битого кирпича и щепы. Начал раскидывать ее.
— Давай!
Я подключилась к делу.
— Вот он, — прошептал Ян.
На поверхности показался угол двери, угол плота. Январь засмеялся:
— Ну, покажись, красавец мой!
Копаем. Откидываем мусор в сторону. Потом приподняли плот за угол и наклонили, чтобы остальной мусор просто свалился. Наконец мы вытащили плот на поверхность и с грохотом уронили на землю.
Январь как рассмеется от радости. Стал руками сметать песок с досок.
— Красавец, правда, Эрин?
Плот был сделан из трех дверей, приколоченных к раме. На дверях облупившимися золотыми буквами было написано:
Через весь плот шла красная надпись рукой Яна:
— Красавец, правда?
— Да. — Я отвернулась к темнеющей в сумерках воде. — Красавец!
