А Стасик и Лёша всё шептались в углу, как заговорщики. До Тани доходили только отдельные непонятные слова: «культурный слой… напластования… диаметр…»
Наконец они кончили шептаться. Стасик сказал:
— Будь здоров, боярин Алексей. Значит, завтра у школы к семи ноль-ноль. А там все на трамвае до метро. А там на автобусе до Шумилова.
Он подошёл к Тане:
— До свиданья, свет боярышня, не плачь!
— Сам боярышник! — сердито ответила Таня.
Как только за Стасиком захлопнулась дверь, Таня снова стала просить:
— Лёша, миленький, ну возьми меня!
Лёша насупил брови:
— Опять двадцать пять! Чудила ты, Танька! Вдруг гроза, дождь, мало ли что… Простудишься, захвораешь… Там будут одни наши шестиклассники. Ну при чём тут ты? Ну скажи: при чём?
— Ни при чём! Не простужусь! Не захвораю! И потом, никакого дождя не будет, по радио говорили.
Она замолчала, села на диван и стала тереть пальцем потёртый плюш. Потом она сказала:
— Я знаю: вот если бы папа тебе велел: «Лёша, возьми Таню!», ты бы сразу взял. Да?
Лёша искоса посмотрел на Таню. Она вытирала слёзы чернильными пальцами, и всё её лицо покрылось лиловыми разводами.
Лёше вдруг стало её жалко. Он сказал:
— Ладно, возьму. Только поди умойся, а то ты на зебру похожа!
Таня вскочила с ногами на диван:
— Правда? Возьмёшь?
И прыгнула с дивана прямо на Лёшу. Потом подхватила полотенце и побежала на кухню умываться. А Лёша достал заплечный мешок и начал укладываться.
Он взял еды, мыло, полотенце, компас, рулетку — всё, что полагается путешественнику.
Потом он пошёл на кухню, нашёл в углу заступ и стал его осматривать.
Таня повернула к Лёше намыленное до ушей лицо, приоткрыла один глаз и спросила:
— А мне где лопата?
— Ладно! Будешь копать моей!
И Лёша стал обматывать заступ чистой белой тряпочкой.
Раньше всех поднялась бабушка. Бабушки вообще все мало спят. Она подошла к дивану, на котором, укрывшись с головой, спал Лёша:
— Вставай, Алексей, вставай, не то проспишь всю свою артель.
Бабушка была против того, чтобы Таня ехала с Лёшей невесть куда, невесть зачем на край света. Поэтому она разбудила его одного.
Лёша мигом вскочил и, как был, в трусиках, подбежал к окну.
Вот хорошо! Погода замечательная! Небо синее-синее! Солнце яркое, новенькое и светит изо всех сил прямо Лёше в лицо. Дома, трубы, крыши, деревья — вся Москва освещена сбоку низким солнцем и подёрнута утренней дымкой.
На уличных часах обе стрелки вытянулись в одну длинную стрелу. Одним концом она упирается в двенадцать, а другим — в шестёрку.
Лёша для разминки раза два присел на корточки, подвигал руками, ногами, подышал через нос, как только мог глубоко, и сказал:
— Спасибо, бабушка, что разбудила. А погодка-то, погодка, как на заказ!
Он стал одеваться, прыгая на одной ноге. Время от времени он оглядывался на Таню. Она крепко спала. Её голая пятка высунулась между прутиками. Кровать была детская, с крючками для сетки. Таня из неё уже вырастала. Правая Танина рука с плохо отмытыми чернильными пальцами свешивалась с постели.
— Бабушка, — шёпотом спросил Лёша, — а как же нам с Танюшкой быть?
Бабушка осторожно подняла голую Танину руку, положила на подушку и прикрыла одеялом:
— Пускай спит, нечего ей с вами, с большими, делать. Только устанет.
— Бабушка, но я ведь ей обещал!
— И зря. Танюшку я всё одно не пущу. Лидочка её бы тоже не пустила. Садись-ка лучше да поешь на дорожку, а я в молочную схожу, пока народу мало.
Бабушка набрала полную сумку кефирных бутылок, повязалась старинным чёрным платком и ушла.
Лёша потихоньку, чтобы не звякнуть ложечкой, пил чай, смотрел на Таню и думал: «Как же теперь быть? Не брать — неудобно, а брать — ребята поднимут на смех. „Ты бы ещё, — скажут, — младенца с соской привёл!“ Возиться там с ней ещё, нянчиться… И зачем только я обещал? В общем, так: проснётся — возьму, а проспит — пеняй на себя!»
Но Таня не просыпалась. Она вчера вечером поздно заснула. Она всё лежала с открытыми глазами и думала, как они с Лёшей поедут за кладом, как они его выроют… Ей даже самый клад приснился: огромный зелёный сундук, а в нём всякие диковинки и сокровища.
Лёша допил чай, закинул за плечи лямки вещевого мешка, взял заступ и пошёл к двери. И всё потихоньку, на цыпочках.
На пороге он остановился, подумал, вернулся, вырвал из записной книжки листок и крупно, чтобы Таня смогла разобрать, написал:
«Таня, ты не обижайся, а только ты спала, вот и получилось. Только смотри не реви. Вернусь из Шумилова — сходим с тобой в кино».
И подписался: «А.». И точку поставил.
Куда бы это пристроить, чтобы Таня сразу увидела? Вот сюда, пожалуй.
Лёша положил записку на подушку, возле Таниного носа, подхватил заступ, взял его на плечо, как винтовку, и вышел из комнаты.
А Таня всё спала. Потом бойкая весенняя муха вздумала прогуляться по Таниной пухлой губе.
Таня мотнула головой, дунула и повернулась на другой бочок. Но тут она сквозь сон вспомнила: сегодня что-то надо сделать важное. Ну да, сегодня надо ехать с Лёшей за кладом!
Она сразу открыла глаза. Ой, как светло! Значит, уже поздно. Что же это Лёша ещё спит.
Она откинула ногами одеяло и позвала:
— Лёша!
Молчит.
— Лёша!
Опять молчит. Видно, крепко спит.
Таня приподнялась на локте и посмотрела на диван. На диване Лёши не было.
Где же он? Таня сразу почуяла недоброе. Да нет, не может быть! Просто он пошёл на кухню умываться.
И Таня закричала изо всех сил:
— Лёша!..
Тишина.
И тут только Таня увидела на подушке записку. Она схватила её, прочитала, сначала не поняла, потом поняла, бросила записку, уткнулась носом в подушку и заплакала. Мамочка! Да что же это! Не могли разбудить! Им бы только потихонечку позвать: «Таня», и она бы сразу вскочила и быстренько оделась. Не надо ей никакого кино. Подумаешь, кино! Ей надо клад копать. А теперь они будут копать клад без неё!
Таня подняла голову. Нет, нет, не может этого быть, чтобы без неё! Не может этого быть!
— Бабушка, — позвала она, всхлипывая, — ба…бушка!
Бабушка тоже не отвечает. Значит, они её оставили совсем одну. Одну-одинёшеньку.
Таня пододеяльником вытерла глаза и босая подбежала к окну. Было семь часов и ещё немного.
А Стасик, помнится, вчера сказал: «У школы к семи ноль-ноль». Ноль-ноль — это ничего не значит; значит, просто к семи.
Можно ещё поспеть. Пока они там будут собираться, договариваться… Только надо всё очень быстро. Лёшина школа недалеко, в переулке, рукой подать. Таня побежит, схватит Лёшу за руку: «Что, хотел без меня уйти?!»
Таня живо оделась, наскоро причесалась, сунула в рот кусочек сахару, выбежала из квартиры и захлопнула за собой дверь.
Она быстро-быстро, прыгая через две ступеньки, сбежала по лестнице. Кое-где она даже на перилах прокатилась, как мальчишки.
На улице хорошо. Длинные тени от домов лежат на мостовой. Народу ещё мало. Сегодня воскресенье, все отдыхают. Таня побежала по тротуару. И вдруг, как нарочно, развязался шнурок на тапочке и потянулся за ногой, как хвостик. Но поправлять некогда. Надо скорей к школе, пока они не уехали.
Таня добежала до переулка. Издали ещё она увидела высокое новое здание мужской школы с большими окнами и колоннами. Дворничиха в белом фартуке поливала асфальт перед школой. Вода шипела. Над ней стояла маленькая радуга.
— Тётенька… — Таня еле переводила дух. — Тётенька…
— Берегись — ошпарю! — крикнула дворничиха.
Шланг был кое-где проколот. Из его боков со свистом вырывались тоненькие блестящие струйки. Холодные капельки, как бусинки, отскакивали от асфальта и падали на Танины ноги.
— Тётя, вы не видели… Тут мальчики не собирались?
— С лопатами, что ли?
Таня изо всех сил закивала головой:
— Да-да-да, с лопатами!
— Были, дочка. На трамвай пошли, на двадцать второй, что ли.
Вода снова зашипела. Таня вздохнула, нагнулась и стала завязывать намокший шнурок.
— Тётенька, а давно они ушли?
— Да только что.
Только что? Значит, их можно ещё захватить на остановке. Это тоже недалеко. И Таня пустилась бежать к трамвайной остановке.
У чугунного столба народу было немного: женщина с ребёнком, старик с удочкой, два солдата с медалями. Но ни Лёши, ни Стасика, ни других ребят из Лёшиной школы не было.
Всё пропало! Они уехали и теперь будут копать клад без неё. Что же теперь делать? Теперь надо идти домой, к бабушке.
Но тут со звоном к остановке подошёл новенький двадцать второй трамвай. Яркая вишнёвая краска так и лоснилась на его боках и круглом «животе». И звон у него был чистый, высокий, тоже как будто новенький.
Трамвай остановился подле Тани. И Таня недолго думая вскочила в вагон. Может быть, Лёша там?
