Наконец квадратный обратился к Гоше:
— Умеешь в эту игру играть? «Логика» называется. Тебя спрашиваю, новый.
— Его Гошей зовут, — сказал худенький и повернул к Гоше узкую кошачью мордочку. — Он будет в нашем четвертом «Б». Его фамилия Нечушкин, а в той школе звали Чушкой.
Гоша вытаращил глаза, оба парня засмеялись.
— У нас секретов нет, и у тебя теперь не будет, — сказал квадратный. А худой смотрел довольно нахально, бровь изогнул углом.
— За Чушку в лоб, — с некоторым опозданием заявил Гоша.
— Разберемся, — спокойно отозвался квадратный. — Ты в лоб или тебе в ухо. Разберемся. Ты же не на один день пришел.
И непонятно было — угроза? Утешение?
— У нас Климова отец на усыновление берет. Ты будешь на его месте в спальне. А может, я — на его, а ты — на моем. Мое место тоже ничего. В «Логику»-то умеешь?
— Не умеет, — высунулся худой. — Совсем новая игра, ее недавно изобрели. Откуда она у него-то?
Каждый котенок из себя ставит.
— Есть у меня «Логика», только научиться не успел. Недавно подарили. И гоночный велик, и штаны-варенки. Мать на день рождения купила.
Ребята равнодушно глянули. Не поверили, кажется. Неглупые были мальчишки. Если у тебя мама есть и она тебя так обожает, чего же ты не живешь дома? Зачем очутился здесь? Это каждому понятно. Обмануть интернатских ребят трудно.
Мальчишки все передвигали цветные фишечки. Что за игра? Гоша ни разу такой не видел, но он научится. Не дурее их.
— А они уже документы оформили? — спросил квадратный. — Скоро его усыновят-то?
— Нет, еще не оформили. — Худой, видно, все про все знал. — Там, оказывается, суд сначала будет. Климов говорит, что скоро. А Ирка говорит — долгая история. Бюрократы кругом.
Гоша встал на низкую скамеечку и стал глядеть в окно. Прошла за белым забором девочка в красной курточке, чем-то похожая на Светку-Сетку. Наверное, спешила домой, размахивала сумкой.
Зря он так сурово простился с бабушкой. Теперь она к нему и не приедет никогда, будет бояться. Бабка у него — настоящая прогульщица: где ей трудно, туда она не пойдет. Да и чем виновата перед ним бабушка? Трудно, наверное, на старости лет одной растить такого оболтуса. Мать отказалась, а бабушка не обязана. И так не отдавала до одиннадцати лет. Гоша слышал, как она говорила своей подруге Маргарите Терентьевне: «Замучилась я от такой жизни. Почему я выпиваю? А потому что надо снимать нервное напряжение, которое по-научному называется стресс». Все врала — стресс какой-то. Мало ли у кого стресс, не все же пьяницами становятся. А только прогульщики. Напьется, одуреет и про главные дела забудет.
Других-то бабушка судила строго. Себя — никогда.
Гоша не обижался на бабушку, когда она бывала пьяненькой. Он только одного терпеть не мог — когда она ругала маму. А бабушка все равно ругала, обзывала облезлой гусыней, размахивала кулачком: «Какое право она имеет бросить родного ребенка и забыть родную мать?» Чуть не каждый день бабушка повторяла эти вопросы, на которые не было ответов.
…За окном игровой летят кленовые листья, солнце просвечивает их насквозь. Здесь тоже люди живут. И на обычную школу очень похоже. И пожить здесь недолго совсем нестрашно. И мама никакая не гусыня. Она добрая, она заберет его отсюда. Совсем скоро.
Он думал обо всем сразу. О Стасике, друге, который остался там, в другой жизни. О маме, она представлялась ему красавицей, какой вовсе не была. О каком-то незнакомом Климове, о котором все говорили, не скрывая зависти.
Две девчонки влетели в игровую. Одна красивая с распущенными темными волосами и черными глазищами. А другая бледненькая, светленькая. Обе стали беззастенчиво разглядывать Гошу, а он смотрел в окно.
— В окно смотрит, — засмеялась красивая.
— Отстань от него, Ира, — заступилась бледная.
«Не кормят ее, что ли, — подумал Гоша, — совсем прозрачная».
Примчалась еще одна, невысокая, складненькая, глаза ясные, утренние:
— Ой, девочки, девочки, на гимнастику опаздываем! Ой, скорее! Где моя физкультурная форма? Ира, ты не видела?
— Да ладно, Настя. — Темные волосы мягко мотнулись вперед и опять за спину. — Не положишь на место, а потом мечешься. — Высокая Ира быстро отыскала в шкафу черную майку и переоделась тут же, при мальчишках. Нисколько их не стеснялась. Гоша схватил со столика «Мурзилку», уткнулся в пеструю страницу. — Настя, вот твоя маечка, держи! — Ира кинула Насте маленькую, почти кукольную майку.
— Настя Быкова плохо пела! — уткнувшись в журнал, сказал вдруг Гоша. — Выкрикивала! А надо напевно!
Маленькая Настя уставилась на него ясными глазами.
— Вот это да! Не успел прийти — все знает!
— У нас секретов нет, — серьезно ответил Гоша. Все засмеялись, и Гоша тоже.
Ира с Настей умчались на гимнастику, а прозрачная беленькая осталась и стала пилить мальчишку, похожего на котенка:
— Ты, Хватов, всегда за игрой. Удивляюсь. Почему я должна чистить твою куртку? Стирать твои джинсы? Ну почему?
Хватов стал оправдываться. Делал он это смешно. Говорил обрывочные фразы, получалось бестолково. И видно было, что он это специально:
— Сначала пробовал, а потом как раз. И проехали. Тут Ангелина Ивановна, и пришлось скорее. Раз-два — взяли.
Гоша чуть не фыркнул. Здорово этот Хватов прикидывается дурачком. Но девочка не поддалась:
— Опять бормочешь, хитренький Славочка Хватов? Нашел глупенькую? Будешь за меня завтра дежурить, не отвертишься. Бормочи, бормочи, сколько хочешь. В «Логику» он, видите ли, играет. Каждый может в «Логику» играть.
— Именно не каждый, Вера. Вот как раз только очень, очень. И совершенно прекрасный случай.
Вера махнула рукой и перестала сердиться. Гоше понравилось, как она сразу подобрела. Села за столик, развернула альбом, стала разглядывать фотографии. И незаметно посматривала на Гошу.
Гоша не любит, когда его разглядывают, он отвернулся к окну. Но через минуту он многое знал. Квадратного с большой головой зовут Денис Крысятников, а котенка — Слава Хватов. Красивая с длинными волосами — Ира Косточкова, маленькая складненькая — Настя Быкова, а прозрачная — Верочка Стеклова.
Верочка и мальчишки опять заговорили об усыновлении Климова. На Гошу перестали обращать внимание, он вышел в коридор. Надоели ему этот Климов и его усыновление.
— Ты новенький? — Голос мягкий, теплая рука легла на Гошин затылок. Удивительно приятно, но он отдернул голову.
Невысокая девушка в длинной клетчатой юбке. Глаза спокойные и немного грустные. Почему? А на щеке такая складочка — кажется, что девушка улыбается. Почему?
— Новеньким быть трудно. Правда? Я тоже новенькая. Второй день здесь работаю. Ты как, ничего?
— А чего? — буркнул он. — Терпимо.
Не станет он ей рассказывать, какая тоска в этом большом доме. От всего — от игрушек, в которые никто не играл, потому что они такие чистые и целенькие. Разве такими бывают настоящие игрушки? От песни за дверью, которую прерывают сердитые замечания. От игры в какую-то «Логику», которую не поймешь. От Климова, которого усыновляют, а тебя никто не усыновляет. Как объяснишь, что сегодня произошло страшное — жизнь переломилась пополам. В той половине осталось все, что было раньше: бабушка, Стасик, диванчик с лопнувшей спинкой, двор между высокими домами, Светка-Сетка — всего этого больше нет. А в другой половине — интернат, и все чужое, и все чужие. Он чувствует сиротство — никому не нужен. И мама далеко. Он ей напишет. Ответит ли она? Сомнения мучают Гошу.
— Ты молодец, — вдруг говорит она, — сразу видно, не трус. Ходишь себе, приглядываешься. А я, знаешь, ужасная трусиха. Всего боюсь. Вот теперь я в ужасе и ночами не сплю. Вдруг не справлюсь? Окончила технологический факультет, и в дипломе написано «инженер-технолог». Поработала в одном институте, вижу — не мое дело. Послали вожатой в лагерь, вижу — мое. И перешла в интернат. Все считают — глупость. Нервная работа. А я теперь дрожу — справлюсь? Не справлюсь?
Гоше стало жалко ее. Но он виду не показал, хмыкнул:
— Ой, не могу! Вам-то чего бояться? Не понравится — уйдете. Вам-то можно в любую минуту в кино сниматься. Вон вы какая. — Хотел сказать: «красивая», но не стал. — Прибедняетесь?
А она? Должна была возмутиться — как ты разговариваешь с воспитательницей? С тобой по-человечески, с доверием, а ты что же? Но она не обиделась, смотрела спокойными и печальными серыми глазами. А потом вдруг как расхохочется.
— Правда, что это я? — И погладила его по голове. Он, конечно, отстранился. Но не сразу, чуть помедлил.
У воспитательницы Галочки, то есть Галины Александровны, плечи узенькие, брови тонкие, пушистые волосы похожи на шапочку из нежного какого-то меха. Глаза человека, готового огорчиться, если вдруг придется столкнуться с грубостью жизни.
