— А почему выгнали?
— Я медлительный. Они говорят, плохо помогаю, только под ногами путаюсь. Настя пошла вместо меня, она быстренькая.
Этот день был самым длинным днем в Гошиной жизни. Трудно было даже представить себе, что еще утром сегодня он спал у себя дома, на своем диванчике. А теперь только середина дня, а так много всего произошло. И совсем далеко был теперь Стас. И Светка была жутко далеко.
На днях она выманила у Гоши увеличительное стекло.
— Дай посмотреть на минутку. Жадный! Смотри, Стас, зажал и держит.
— Да на, возьми. — Кому приятно, когда называют жадным? Особенно это задевает, если на самом деле жадничаешь. И он тут же притворился, что ему нисколько не жалко. — На, Светка, возьми. Я верю, что на минутку.
Она цапнула увеличилку, гладенькую, холодненькую, тяжеленькую. Выпуклое стеклышко, такое приятное. Она схватила его своей тощей куриной лапой. И тут же отбежала.
— Обманули дурака! Моя теперь! Мне давно такая нужна! Эх ты, тяпа!
Она умчалась в свой подъезд. И Гоша хлопал глазами.
Так и осталась увеличилка у Светки. А через эту увеличилку можно прожигать бумагу и даже деревяшку. Если, конечно, удастся поймать солнечный луч.
Гоша бредет по коридору. Встретилась ему озабоченная Лидия Федоровна.
— Ну что, привыкаешь? Ты один не ходи, будь с коллективом.
Можно было ей не отвечать, она спешила.
— Эй, новенький! Пошли обедать, — позвала девочка.
Она уже входила в столовую и манила его рукой.
Это была необыкновенная девочка. Гоша никогда таких не видел. Она была какая-то золотистая. Светло-коричневые глаза в пушистых золотых ресницах. Волосы, как листья кленов за окном. И щеки, и руки тоже золотятся, когда на них попадает солнце.
— Садись за наш стол, сюда, сюда. — Она тянула его, золотистая девочка. — У нас как раз место свободное.
Гоша не сразу сел. Конечно, ему больше хотелось туда, где сидели мальчишки. Но они его не звали, а торчать посреди столовой у всех на виду тоже было ни к чему. И так все на него пялились, так ему казалось — и большие, и малыши все глазели на Гошу, во всяком случае, так ему казалось. Гул стоял в столовой, все разговаривали, и Гоше чудилось, что только — о нем.
Он сел за стол золотистой девочки. Там сидели еще две девчонки — Ира Косточкова стреляла черными глазищами по всей столовой, кому-то кивала, кому-то улыбалась, кому-то махала рукой. Свои роскошные волосы Ира собрала теперь пучком на макушке и стала похожа на взрослую девушку. Другая девчонка, Алла Шикляева, сидела подчеркнуто отрешенная от всех. Она глядела мимо поверх всего — тарелок, голов, Гоши. Сказала все-таки:
— Тебя зовут Гоша? А меня Алла Шикляева. Будем знакомы, очень приятно.
Золотистая засмеялась:
— Алка строит из себя. Ты чего, Шикляева?
Но Алла уже опять смотрела мимо них, гордо вздернув подбородок.
Гоша исподлобья оглядел столовую — никто его особенно не разглядывал, и он стал есть. Щи оказались вкусными, бабушка дома редко варила первое.
Золотистая девочка тихо сказала Гоше:
— Меня мама в субботу домой возьмет. Может, в цирк пойдем с мамой. Она в прошлую субботу тоже хотела меня взять, но не смогла. А теперь уж возьмет обязательно. Я предчувствую.
Гоша кивнул. Возьмет и возьмет. Его, Гошу Нечушкина, мама совсем заберет отсюда, но он не станет заранее говорить об этом.
Золотистая продолжала:
— Она меня всегда на выходные берет, моя мама, — Золотые глаза мягко светились от счастья. — Моя мама, как освободится на фабрике, так сразу едет за мной через весь город. Она без меня жить не может — очень ко мне привязана. Мама ни за что меня в интернат бы не отдала, но у нее на фабрике работа в две смены, у моей мамы.
Ей, этой девочке, было необходимо произносить слово «мама», она его повторяла, повторяла. Гоша ее не прерывал.
— Знаешь, моя мама на меня похожа. Ой, что я говорю? — Золотистая замахала руками, в одной была ложка, в другой — хлеб. — Не она на меня, конечно, а я на маму похожа! Ты, Гоша, летом в лагере был? — Она говорила настойчиво: не отвлекайся, слушай. Даже за рукав его подергала.
— Да, слышу, слышу. Был я в лагере три смены. — Он жевал котлету, картошку, а она, рыжая-золотистая, все нашептывала ему в самое ухо:
— Я тоже три смены. У нас очень хороший лагерь. Никто не дразнил меня. Кому какое дело, интернатская я или нет. Ни один человек не обзывался. Правда, я скрывала, — лицо у золотистой стало лукавым, — говорила всем, что я домашняя, а не интернатская. Их же не касается, правда? Ты слушаешь меня?
— Угу. — Гоша допил компот, вытряхнул из стакана в рот сморщенную сушеную грушу. Эта странная девочка почти не ела. Торопливо рассказывала, волновалась.
— Все было очень хорошо, но тут пришел родительский день…
Девочка рассказывает, она говорит веселым голосом, но Гоша чувствует, как ей несладко, этой золотистой. И голосок радостный, и глаза сияют, и румяная она, и красивая, и сытая — вон котлету не съела и компот оставила. А все равно — плохо ей, и сразу это слышно.
Щебечет, щебечет золотистая, не ноет, не канючит. И молодчина.
— Представляешь, Гоша, все стоят у забора, встречают родителей. И я стою со всеми, маму встречаю. Я же знаю, она приедет обязательно — никого, кроме меня, у нее нет. Она же соскучилась, моя мама. И я, конечно, соскучилась. Смотрю на дорогу, когда же покажется автобус с нашими родителями. И вот он едет, автобус. Мы все прямо заплясали. Едут, едут! И автобус большой, полно мам, бабушек, отцов даже. Все с сумками, с гостинцами. Всех ребят разбирают. А моей мамы нет. Ну нет, и все. Представляешь? Они своих хватают, вместе уходят. И я одна там осталась, у забора. Я все равно верю и жду — приедет мама позже. Что такого? Работа у нее, у мамы моей. Стою, стою. Девчонки подходят, жуют свои конфеты, спрашивают: «Лида, а Лида, что же она не едет, твоя мама?» Без ехидства, просто интересуются. А я говорю: «Не волнуйтесь, приедет. Я свою маму знаю».
Столовая пустеет, а Лида все щебечет, золотая птица. Гоше интересно — приехала к ней мать или нет? Хорошо бы приехала. Он и сам не заметил, как начал сочувствовать Лиде. И не сразу обратил внимание на Иру и Аллу, которые подталкивали друг дружку, посмеивались и показывали глазами на Лиду. Ира Косточкова подмигнула Алле, Алла прыснула в ладошку.
Откуда знать Гоше, что Лида в сотый раз рассказывает свою историю про родительский день. В сотый — пятисотый. И все здесь знают ее наизусть. А новенький слушает, разинул рот, развесил уши.
Лида отодвигает от себя почти полный стакан компота. Она так благодарна Гоше за участие. Она твердит:
— Приедет, приедет моя мама, — я девочкам говорю. А сама вдруг спохватилась: дура я дура! Ну просто совсем дуреха! Как же может мама приехать! Она же адреса не знает! Откуда ей адрес-то знать? Моя мама меня в лагерь не провожала. Их-то всех провожали до самого лагеря, а я одна приехала. Ну, так получилось. Не знает мама адреса, и не сможет она приехать. Расстроилась я жутко, чуть не плачу. И потом думаю: а почему не могла она узнать адрес? Пошла на завод, от которого этот лагерь, и спросила. Моя мама очень толковая. Когда ей надо, она все может узнать. Надежду не теряла. До вечера стояла я у ворот, даже обедать не пошла. И вожатая ко мне не приставала. Она понимала: я же маму жду!
— Приехала? — Гоша даже привстал и наклонился к Лиде. Так чего-то жалко ему стало эту позолоченную. Уж больно весело она рассказывала свою невеселую историю. Так и видел Гоша рыжую голову в летний вечер у забора. Шумит большой лагерь, кто в футбол играет, кто на танцы собирается — дискотека каждый день. И все жуют сладости. А она, эта Лида, там маячит, верит. — Так приехала она или нет?
Девчонки хихикали:
— Прямо, приехала, разлетелась, — басом сказала Ира Косточкова. Алла Шикляева заливалась, откинув голову. Мальчишки за соседним столом тоже смеялись. Театр! Денис Крысятников тряс большой головой. Славка Хватов приговаривал: «Ой, помру». И еще там был один с торчащими ушами и приплюснутым носом. Этого Гоша еще не видел. Но сразу заметил: взгляд был больно нахальный, придирчивый какой-то взгляд.
Золотистая Лида перестала щебетать, резко дернулась, будто ее ударили. Погасшим голосом сказала:
— Не приехала. Ну и что? Была уважительная причина: мама, оказалось, в тот день выпила холодного пива, у нее распухла щека. У моей мамы. Куда она в таком виде поедет? — Лида приложила кулак к щеке, показала, какой здоровенный флюс был у ее мамы.
Гоша рявкнул на девчонок:
— Чего смешного-то? Хихикают, как крысы.
— Причем здесь крысы? — Ира Косточкова перестала смеяться и сердито поглядела на Гошу. — Она же всем вот так надоела, эта Лидка Федорова. Замучила нас своей мамой. Пудрит нам мозги, правда, Вова?
