Холодно было на вершине.
С заставы бойцы выходили в полушубках, но, пройдя три тысячи ступенек, полушубки снимали и прятали в расселину – с каждым шагом становилось теплей.
Пока они хлопотали на продовольственной базе, Елец лежал на теплых камнях и сонно хлебал борщ из алюминиевой миски. К полудню Кошкин оканчивал свои дела.
– Ну, – говорил он, подмигивая Ельцу, – теперь бы окрошечки погонять.
Как-то они возвращались на заставу и тащили на себе большие мешки, а Кошкин нес еще и бидон с молоком.
Бидон сверкал, и издалека казалось – три горбуна ползут по лестнице в облака и несут с собою зеркало.
Издали на пограничников смотрел человек.
А они обливались потом и старались не считать про себя ступеньки. Но ступеньки считались сами собой: сто одна, сто две, сто три, сто четыре…
У тысячной ступеньки Кошкин поставил бидон, достал из расселины полушубок и вытряхнул ящериц, которые грелись в рукавах.
– Катитесь! – сказал он ящерицам.
С вершины дунул ветер, поднял со ступенек горсть гранитной пыли. Елец зарычал.
К запаху ветра, пришедшего с вершины, подмешался запах человека.
– Чужой, – сказал Кошкин.
– Да нет, это Елец так волнуется, от старости.
«Неужто заметили?» – подумал человек, укрывшийся в камнях, и поднял пистолет.
– Чужой! – повторил Кошкин.
И тут же белый сноп ударил его в лицо. Пуля пробила бидон – молочная струя хлестнула по ступенькам.
Нарушителю показалось, что выстрел сшиб всех трех пограничников. Только пес крутился на ступенях. А они отползли со ступенек и повисли над обрывом. Мешки заслонили их.
Нарушитель еще раз выстрелил в Ельца, и пуля – надо же! – снова ударила в бидон. Он прыгнул от удара и со звоном покатился вниз, разбрызгивая остатки молока.
Бидон сорвался в пропасть, и ветер подхватил его, засвистел в дырках от пуль. Бидон падал в пропасть, словно огромный сверкающий свисток.
Кошкин увидел человека, прижавшегося к камню, и выстрелил. Пуля попала в камень – осколки резанули нарушителя по щеке. Он побежал.
Кошкин еще раз выстрелил – нарушитель оступился и сорвался в пропасть, где прыгал еще и бился на дне измятый простреленный бидон.
Как-то сержант Кошкин увидел во дворе продовольственной базы ушастого ишака.
– Это еще что? – спросил он.
– Ишак, – ответили солдаты с продовольственной базы, – мы на нем продукты возим.
– Дела! – сказал Кошкин. – А как его зовут?
– А никак. Ишак, и все.
– Вот что, ребята, отдайте его мне.
– Ну нет, – сказали солдаты, – это наш ишак, а не твой.
– Ладно вам, – уговаривал их Кошкин и объяснял, как трудно таскать на гору продукты.
Пока сержант разговаривал с солдатами, Елец подошел к ишаку и ткнул его носом в бок. Ишак качнул головой.
– Да не пойдет он по ступенькам, – говорили солдаты с продовольственной базы, – этот ишак привык ходить по ровному месту.
– Моя будет забота, – ответил Кошкин.
Он привязал на спину ишаку мешки с продуктами и бидон. Потом хлопнул его ладонью и сказал: «Валяй!»
Ишак потихоньку пошел, покачивая головой.
У скалы, где начинались ступеньки, ишак остановился.
– Так и есть, – говорили солдаты с продовольственной базы (они глядели снизу в бинокль), – этот ишак привык ходить по ровному месту.
– Давай, давай, – подталкивал ишака Кошкин, – валяй!
Ишак не хотел идти наверх. Не то чтобы он упирался или брыкался, а просто стоял, и все.
– Ишак-то наш, – сказал Кошкин, – видно, глуповат.
Тогда Елец подошел к ишаку и ткнул его носом.
То ли нос был у Ельца холодный, то ли, наоборот, теплый – только ишак качнул головой и пошел по ступенькам.
«Да что он? Укусил его, что ли?» – думали солдаты с продовольственной базы.
Ишак медленно поднимался в гору, ступенька за ступенькой. Елец бежал рядом и поглядывал, как бы ишак не свалился в пропасть. Так они и добрались до заставы: впереди ишак, за ним Елец, а следом, налегке, Кошкин.
Прошла неделя, другая, и Кошкин перестал спускаться вниз.
Он навьючивал на ишака порожние мешки, хлопал его ладонью и говорил: «Валяй!» Ишак спускался по ступенькам, а следом бежал Елец. На базе солдаты нагружали ишака, тоже хлопали его по спине и тоже говорили: «Валяй!» Ишак отправлялся обратно.
Издали странно было видеть, как поднимается по ступеням в облака маленький ушастый ишак, тащит на себе мешки и бидон, сверкающий, как зеркало, а следом бежит старый пес Елец.
Высоко в горах – пограничная застава.
Там совсем не растут деревья. Даже ни одного кустика нигде не видно – все серые скалы и красные камни.
Круглый год над заставой дует ветер.
Летом он несет мелкие камешки и пыль, весной и осенью – пыль, смешанную с дождем и снегом, а зимой – снег, снег, снег…
В тот год зима пришла рано. Горный тугой ветер наметал огромные сугробы, разрушал их и взамен выдувал новые, еще более огромные и причудливые.
Начальником заставы был лейтенант по фамилии Генералов.
– С такой фамилией быть тебе генералом, – говорили ему друзья.
А лейтенант Генералов отвечал:
– Мне и так неплохо.
Рано утром 31 декабря, то есть под самый Новый год, лейтенант вышел на крыльцо и удивился: тихо вокруг и даже солнце светит. Он уже хотел закурить, как вдруг увидел на склоне горы какую-то штуку.
«Это еще что? – подумал лейтенант. – Неужто козырек?»
На склоне горы, над обрывом, висел большой тяжелый сугроб, нахлобученный ветром на камни.
В горах ветер выделывает со снегом всякие чудеса. Вот он смел его на край обрыва – и получился сугроб-козырек. Висит он в воздухе, и, на чем держится, непонятно. А сорваться может в любую минуту.
Было очень солнечно, и козырек светился оранжевым и красным. Под ним лежала ясная изумрудная тень, и в тени этой медленно двигались кривые солнечные зайчики.
Самый край козырька был зазубренный, будто хребет какого-то древнего зверя. Он припал к скале, прижался к камню холодным радужным телом – вот прыгнет вниз и накроет человека широким крылом.
– Да, – сказал старшина Кошкин, подходя к лейтенанту, – противная штуковина.
Они еще поглядели на козырек и решили его разрушить.
– А то ведь что может быть, – сказал старшина, – снегу поднавалит, рухнет козырек и, того гляди, кого-нибудь из наших ребят зацепит.
Лейтенант и старшина надели лыжи и пошли в гору.
Такие козырьки часто обваливаются от громкого звука, поэтому, когда они подошли совсем близко, лейтенант хотел стрельнуть.
– Погодите, – сказал старшина, – чего зря патрон тратить.
Он набрал полную грудь воздуха и вдруг крикнул:
– Полундра-а!
Никакого толку – козырек не дрогнул.
– П-р-ропади ты пропадом! – крикнул старшина.
Козырек опять не дрогнул. Тогда лейтенант достал пистолет и выстрелил. От выстрела зазвенело в ушах и что-то где-то ухнуло в ущелье, но козырек так и не шелохнулся.
– Не созрел, – сказал старшина, когда они шли обратно на заставу.
Солнце быстро пробежало по небу, и день кончился.
А вечером поднялся буран.
Ветер выл, разбрасывал снежинки, крепкие, как пули.
На заставе устроили новогодний ужин. Солдаты пили компот из кружек, потому что вина им нельзя – граница за горами. А горы – вот они. Поиграв на баяне и поглядев новогоднюю елку, солдаты легли спать. А лейтенант Генералов подозвал старшину и сказал:
– Тревожит меня этот проклятый козырек. Как бы не рухнул.
– Буранище крепкий, – ответил старшина, – но будем надеяться, все обойдется.
Ветер еще усилился, все больше наметал снегу.
Козырек вырос, распух и уже еле держался над обрывом. Вот он медленно наклонился – кррр! – что-то скрипнуло у него внутри. Он прополз немного и вдруг рухнул с горы.
Страшная снежная волна помчалась вниз, сметая и расшибая сугробы.
Лейтенант Генералов хотел лечь спать, когда услышал какой-то шум. Вот стена дрогнула перед его глазами. Дернулся пол. Он кинулся к двери, но дверь сама вылетела ему навстречу. В грудь ударило черной волной. И эта черная волна – был снег.
Лавина рухнула на заставу. Снег вышиб окна, ворвался в комнату, где спали солдаты, и забил ее до потолка. Новая волна сшибла дом с места, опрокинула набок и совсем завалила его.
Лейтенант Генералов пробовал шевельнуться и не мог. Его сдавило так плотно, будто не снегом, а студеной жесткой землей. Он забился в снегу, расталкивая его локтями, но холодная тяжесть давила на плечи, и не было сил с ней справиться.
«Ну, все, – подумал лейтенант, – не выберусь…»
Он задыхался. Широко раскрыв рот, он пытался вздохнуть и втягивал в себя снежную труху. Она таяла на губах, на щеках. Он ударил в снег кулаком, и рука его встретила пустоту – окно, выбитое снежной волной.
