— Я тоже так полагаю, — поддакнула я.
Бабушка села на мою кровать.
— Маргарет, дорогая, — начала она, — я только хочу, чтобы ты не сомневалась: мы с тобой не можем отдалиться друг от друга.
— Конечно, — кивнула я.
— Несколько миль ничего не значат, — продолжала бабушка. — И то, что я не смогу забегать к тебе после школы, не помешает мне думать о тебе каждый день.
— Я знаю, бабушка.
— Знаешь, что? Я буду звонить тебе каждый вечер в половине восьмого.
Что ты на это скажешь?
— Каждый вечер необязательно.
— Но мне это будет приятно! И потом, я же буду звонить на свои деньги. — Бабушка засмеялась. — Ты будешь рассказывать мне о том, что происходит у тебя, а я буду держать тебя в курсе нью-йоркской жизни. Идет?
— Конечно, бабушка.
— И еще, Маргарет…
— Что?
— Подходи к телефону сама. Твоим родителям может не понравиться, что я звоню так часто. Но это между нами, ладно?
— Конечно, бабушка. Я обожаю, когда мне звонят.
Остаток дня мы провели в саду. Бабушка вязала мне новый свитер, мама сажала какие-то осенние цветочки, а отец читал книгу. Я загорала, думая о том, как хорошо будет прийти в школу загоревшей.
На ужин мы ели бабушкину еду, и, откусывая от маринованного огурчика, она всякий раз приговаривала: «Ммм… вот это вкуснятина так вкуснятина!»
Мы отвезли ее на вокзал в Фарбрук еще засветло. Бабушка считает, что ходить по нью-йоркским улицам вечером опасно для жизни. Она убеждена, что ее обязательно ограбят. Прежде чем вылезти из машины, она расцеловала меня и сказала, обращаясь к родителям:
— Не волнуйтесь. Обещаю приезжать не чаще, чем раз в месяц. Ну, может быть, два. И не затем, чтоб повидаться с тобой, Херб, или с тобой, Барбара. Я должна приглядывать за моей Маргарет — вот и все.
Она подмигнула мне одним глазом. Потом подхватила свой пакет с тапочками и вязаньем и пошла. Пару раз она оборачивалась, чтобы помахать мне рукой, потом скрылась из виду.
В среду вечером мама помогла мне вымыть голову. Она накрутила мои волосы на большие бигуди. Я хотела спать в них всю ночь, но уже через час они стали мне сильно мешать, и я сняла их. В четверг утром я поднялась рано, но есть за завтраком не могла. Мама сказала, что волноваться в первый день занятий — совершенно естественно. Она сказала, что чувствовала себя точно так же, когда была девочкой. Мама вечно рассказывает мне всякие истории о том, как она была девочкой. Это для того, чтобы показать мне, что она все понимает.
Я надела новое голубое в клеточку платье, купленное специально к школе. Мама считает, что голубой цвет идет к моим глазам, делая их еще ярче. Я надела коричневые туфли на босу ногу. Мама сказала, что это глупость.
— Маргарет, тебе надо будет пройти пешком три четверти мили.
— Ну и что?
— Ты же знаешь, что без носок ты всегда натираешь водянки.
— Значит, придется потерпеть.
— Зачем терпеть? Надень носки!
Вот я и думаю: если мама так много обо мне понимает, то почему бы ей, например, не понять, что мне надо надеть туфли без носок? Я сказала:
— Нэнси говорит, что в шестом классе никто не надевает носки в первый день занятий!
— Маргарет! Не знаю, что делать с тобой дальше, если ты уже сейчас такая!
Вот еще одна любимая ее тема: мой приближающийся переходный возраст. Стой прямо, Маргарет! Хочешь, чтобы потом была хорошая фигура, следи за осанкой. Мой лицо с мылом, Маргарет! А то в четырнадцать будешь вся в прыщах. Я-то сама думаю, что быть подростком та еще радость — вечно бояться этих угрей и думать о том, как ты пахнешь!
Наконец, мама пожелала мне хорошего дня. Она поцеловала меня в щеку и похлопала по спине. Я направилась к дому Нэнси.
К тому времени, как я добралась до восемнадцатой комнаты школы Дилано, ноги мои болели так, что я боялась не протянуть до конца занятий. И почему только во всяких таких вещах мамы всегда оказываются правы? Как оказалось, половина девочек все же была в носках.
Когда мы вошли в класс, учителя там еще не было. Правда, там была девушка, которую я поначалу приняла за учительницу, но оказалось, что она просто учится в нашем классе. Она была очень высокого роста (потому я и приняла ее за училку), и глаза ее по форме напоминали кошачьи. Сквозь кофточку у нее просвечивал лифчик и, если смотреть спереди, можно было с уверенностью сказать, что он не самого маленького размера. Она сидела одна и ни с кем не разговаривала. Я подумала, может быть, она тоже новенькая, потому что все вокруг болтали и смеялись, обсуждая каникулы, новые фасоны стрижек и все такое.
Все резко умолкли, когда в класс вошел мужчина: он кивнул нам и написал на доске имя:
МАЙЛЗ ДЖ. БЕНЕДИКТ, МЛ.
Повернувшись к нам, он откашлялся и, указывая на имя на доске, произнес:
«Это я». Потом, еще раз прочистив горло, — «Я ваш новый учитель».
Нэнси толкнула меня в бок и шепнула: «Ну и ну!» Весь класс шептался и обменивался ухмылками.
Мистер Бенедикт снова подошел к доске. Он написал шесть строчек. Потом повернулся к нам. Он заложил руки за спину и слегка покачивался на ногах вперед-назад. Он прочистил горло. «Сейчас опять что-то скажет», — подумала я.
— Ну вот… э-э… как меня зовут, вы знаете. Скажу немного о себе. Э-э… Мне двадцать четыре года. Я закончил педагогический колледж, и… это мое первое место работы. А теперь я хотел бы… познакомиться с вами. Если вы спишете с доски эти шесть строчек и закончите их, будет… ээ… очень хорошо.
Он закашлялся. Я подумала, что у него, наверно, очень болит горло.
Мистер Бенедикт сам раздал листки бумаги. На доске было написано:
Меня зовут…
Пожалуйста, зовите меня…
Мне нравится…
Мне не нравится…
В этом учебном году я хочу…
Я думаю, учителя-мужчины…
Я помусолила кончик карандаша. Первые два пункта были легкими. Я написала:
Меня зовут Маргарет Энн Саймон.
Пожалуйста, зовите меня Маргарет.
Следующие два были потруднее. Есть миллион вещей, которые мне нравятся и не нравятся. Откуда я знаю, что ему нужно. Но он сказал, что отвечать на вопросы не будет. Он сидел за своим столом и смотрел на нас. Иногда он начинал барабанить пальцами. Ноги были скрещены под столом. Наконец я написала:
Мне нравятся длинные волосы, жареный тунец, запах дождя и все розовое.
Мне не нравятся угри, печеная картошка, когда мама бесится и религиозные праздники.
В этом учебном году я хочу, чтобы было не скучно.
И еще прибавить знаний, чтобы можно было перейти в седьмой класс.
Я думаю, учителя-мужчины…
Вот это было хуже всего! Откуда я знаю? Все учителя разные. Но что можно написать в анкете? Я написала:
Я думаю, учителя-мужчины — это не то, что учителя-женщины.
Ну и ладно. Сойдет. Глупый, конечно, ответ, но и вопрос, по-моему, был глупый.
В половине третьего Нэнси сунула мне записку. Я прочла:
«Встреча Тайного клуба сегодня после школы у меня дома — никаких носок!»
Я пошла домой переодеться, чтобы идти к Нэнси. Мама уже ждала меня.
— Давай перекусим и ты все мне расскажешь, — предложила она.
— Не могу, — ответила я. — Сейчас мне некогда. Надо идти к Нэнси. Я вступаю в Тайный клуб.
— Интересно, — проговорила мама. — Ну расскажи хотя бы о вашей учительнице. Как она выглядит?
— Это он, — бросила я. — Его зовут мистер Бенедикт, и мы его первый класс.
— Ну вот! Почти что практикант! Что может быть хуже?
— Он, вообще-то, неплохой, — сказала я. — Он показался мне довольно приятным.
— Посмотрим, чему вы научитесь, — проворчала мама.
Я надела шорты и тенниску и пошла к Нэнси.
Остальные были уже в сборе: Дженни Лумис, Гретхен Поттер и Нэнси. Мы устроились на веранде, и Нэнси принесла нам коктейли и пирожные. Когда Гретхен взяла себе шесть пирожных сразу, Нэнси спросила у нее, сколько она прибавила в весе за лето. Гретхен положила четыре назад и сказала: «Не много».
— Ты видела, как сегодня заявилась Лора Дэнкер? — спросила Дженни.
— А какая она из себя? — поинтересовалась я.
Они прыснули. Нэнси обратилась ко мне таким тоном, как будто она была моей матерью.
— Маргарет, дорогая, Лору Дэнкер ни с кем не спутаешь. Большая блондинка с большим, ну ты знаешь чем!
— А, я сразу ее заметила, — сказала я. — Она очень симпатичная.
— Симпатичная! — фыркнула Нэнси. — Советую тебе держаться от нее подальше. У нее плохая репутация.
— Что ты хочешь сказать? — не поняла я.
— Мой брат говорит, что она ходит за супермаркет с ним и с Мусом.
— И, — добавила Дженни, — она носит лифчик с четвертого класса, и, я готова спорить, что у нее уже есть месячные.
— А у тебя есть? — спросила Нэнси.
