— За что же, Лёша? — спросил я, едва не забыв, что изображаю Анну Аркадьевну.
— За то, Анна Аркадьевна, что позвонили… Времени не пожалели. Я очень… Анна Аркадьевна! Вот что я спросить хочу, — вдруг вспомнил он: — вводные слова в предложении всегда запятыми выделяются? Я в диктанте выделил.
Этот совсем неожиданный вопрос меня затруднил. Дело в том, что за лето я позабыл некоторые синтаксические правила. Я никак не думал, что сейчас, в каникулы, они мне зачем-нибудь понадобятся.
— Видишь ли, Лодкин, — промямлил я с таким сомнением, какого у педагога быть не должно, — всё зависит от случая, понимаешь ли… Правила без исключений бывают редко, так что…
Тут, к счастью, Вера заметила, какой у меня стал нерешительный тон, и затараторила в трубку:
— Ваше время истекло! Заканчивайте разговор! Истекло ваше время! Разъединяю вас!
Когда я положил руку на рычаг телефона, Вера и Владик захлопали в ладоши. Но я был не особенно доволен собой. Мне и раньше приходилось подражать голосам других людей — например, в школе во время перемены я «показывал» иногда ребятам нашего учителя физкультуры или чертёжника. По тогда это была просто шутка, и мне нравилось видеть, как все ребята смеются. А сейчас получилась путаница.
— Надо объяснить Лёшке, что я его разыграл, — сказал я, — а то он… — И я потянулся к телефону.
Но Вера отвела мою руку:
— Хорошо, скажешь ему, скажешь, но только не сейчас. Завтра скажешь, ладно? Или, ещё лучше, мы с Владиком ему скажем. Вот он удивится, представляешь?
Владик тоже стал меня уговаривать подождать до завтра. Он сказал, что завтра всё равно зайдёт к Лодкину, потому что следит за его занятиями, и заодно уж ему всё объяснит. В конце концов я согласился.
IIНаутро я проснулся оттого, что кто-то орал мне прямо в ухо:
— Над кроватью, Володя, — суффиксы прилагательных, над столом приставки висят, а в простенках — причастия снизу доверху!.. Доброе утро!
— Какие причастия? Доброе утро! Почему в простенках? — крикнул я, спросонья немного перепугавшись.
— Как — какие? Слева — действительные, а справа — страдательные. Столбиками.
Я открыл глаза и увидел Владика.
— Да проснись же, Володька! — снова закричал он. — Лёшка взялся за ум, понял?
— А, так ты был у Лодкина? — догадался я.
— Дошло всё-таки. А где же ещё!
— Удивился, наверно, Лёшка, когда узнал, что это я его вчера разыграл? — спросил я.
— Он-то, наверно, так бы удивился, что и представить нельзя, — сказал Владик, — только я ему, конечно, ничего не сказал. Сам понимаешь…
— Ничего не понимаю! — перебил я его. — Как же, когда…
Но тут Владик тоже меня перебил:
— Слушай, это даже спящий поймёт! Со вчерашнего вечера Лёшка стал заниматься на совесть. После твоего звонка он решил обязательно выдержать переэкзаменовку. Хочешь, чтобы ученик нашего класса остался на второй год?
— Если хочешь, тогда иди к нему и расскажи, что вчера разыграл, — добавила Вера, появляясь на пороге.
Я вскочил с постели и сказал, что мне нужно подумать.
— Думай, — согласился Владик, — а мы пойдём отнесём Лёшке орфографический словарь. Думай…
Я остался один.
Лёшу Лодкина я знал давно.
Он был известен не только в нашем классе, но и в параллельных. О нём говорили на сборах звена и отряда, на родительских собраниях и на педсовете. Я думаю, что о нём слышали и в роно.
Лёша Лодкин делал огромное количество ошибок в диктантах. Его диктанты хранились в методических кабинетах. Ему удавалось иногда сделать несколько ошибок в одном слове. Из-под его пера выходили часто слова совсем без гласных. Учителя говорили, что было бы лучше, если бы он делал ошибки на какие-нибудь определённые правила. Тогда с ними было бы легче бороться. Но, к сожалению, Лодкин совершал ошибки не на правила. Главное — Лёшка даже не верил, что сможет запомнить всё то, что нужно, чтобы стать грамотным. Лёша считал, что только случайно может написать диктант сносно. Поэтому запятые, например, он ставил без всякого разбора. Я видел однажды, как Лодкин расставлял их в уже написанном диктанте. Он обмакнул перо и, прошептав: «Была не была!» — принялся за дело.
То, что Лёшка решил во что бы то ни стало сдать переэкзаменовку, было, конечно, очень хорошо. Я отправился к Лёшке.
Мать Лодкина — она открыла мне дверь — сказала торжественно:
— Лёша занимается! — У неё был праздничный вид.
— Володя, ты уж… — Лёшка посмотрел на меня виновато и дружески. — Я сейчас с тобой разговаривать не буду и на улицу не пойду. Не обижайся, ладно? Дело, Володя, в том…
И он заговорил о том, что должен теперь заниматься так много, как только может, потому что Анна Аркадьевна даже на отдыхе о нём не забывает и вчера звонила из Кисловодска.
— Может быть, она ещё позвонит. Я её тогда обязательно хочу порадовать, — сказал Лёшка. — Ведь она же может ещё позвонить?
— Может, — ответил я, глядя не на Лёшку, а на стену, увешанную суффиксами и приставками.
— Слушай, она сказала, что во мне уверена… — Лёшка помолчал. — Я не могу провалить переэкзаменовку! Раньше бы мог, а теперь… — Лёшка сжал кулаки. У него сильно заблестели глаза.
Я продиктовал Лёшке страничку из хрестоматии, поправил ошибки и ушёл, не сказав, что вчера разыграл его.
IIIЧерез несколько дней ко мне пришли Владик и Вера, чтобы вместе ехать в Парк культуры и отдыха.
— Вы зайдёте или сразу поедем? — спросил я с порога.
— Зайдём, — сказал Владик.
Они оба сели, но Владик сейчас же встал.
— Я должен сообщить тебе… — начал он.
— Сообщай, — сказал я.
— Ты не возражаешь, что я при Вере?
— Нет.
— Если она тебя смущает, я её в два счёта могу выставить.
— Не надо.
— Как знаешь, — проговорил он немного разочарованно и наморщил лоб. — Одним словом, Володя, дело в том…
— Ну? — сказал я.
— …что Лодкин приуныл.
— Лёшка?.. — Я почему-то не ожидал, что Владик о нём заговорит.
— Его нельзя оставлять без присмотра! — вздохнула Вера так, словно приходилась Лодкину бабушкой и он давно уже отравлял ей спокойную старость.
— Молчи… — сказал Владик. — Понимаешь, Володя, Лёшка опять стал меньше заниматься. Говорит, не осилить ему всей премудрости. Прямо старая песня… Его всё время вдохновлять надо.
— И подгонять, — добавила Вера.
— Кто же его будет вдохновлять? — спросил я.
— Ты, — ответил Владик сразу.
— Я?..
— Ты.
— Как это?
— Так. Позвонишь, как в тот раз.
— За Анну Аркадьевну? Ну нет!
— Позвонишь! — сказал Владик внушительно. — Это будет иметь огромное воспитательное значение!
Я призадумался. В своей жизни я ещё не совершал поступков, которые имели бы огромное воспитательное значение. Пожалуй, что и поступков, которые имели бы просто воспитательное значение, пусть даже не огромное, мне тоже совершать как-то не приходилось…
Пока я припоминал свои наиболее важные поступки, Владик говорил Вере:
— Тебе необходимо держать язык за зубами. Если ты хоть кому-нибудь расскажешь то, что знаешь, это может дойти до Лодкина и…
— Для чего ты мне втолковываешь? — запричитала Вера громко, но не очень обиженно. — Что я, трепаться собираюсь, да?
— Да, — ответил Владик. — Когда у тебя чешется язык, я это замечаю по твоим глазам. Но знай: если Лёшка узнает, он провалит переэкзаменовку и останется на второй год. И тогда, — Владик произнёс это с расстановкой, — весь наш класс… вся школа… весь район…
Верины глаза широко раскрылись. Она со страхом ждала, что же произойдёт с классом, школой и районом. Но Владик только грозно спросил:
— Понятно?
— Я не проболтаюсь, — быстро сказала Вера.
Владик кивнул.
— Ты поговоришь с Лёшкой вечером, от нас, — сказал он мне. — И не забудь, что он может задать тебе какой-нибудь вопрос, как тогда… — Владик озабоченно покачал головой.
Кончилось тем, что они с Верой отправились в Парк культуры и отдыха, а я, чтобы вечером не оплошать, решил взяться за грамматику и синтаксис.
Я принялся искать эти учебники, но, как назло, мне никак не удавалось их найти. Я знал, что они никуда не могли деваться, но всё-таки их нигде не было. Я заглянул даже в сундук, где лежали пересыпанные нафталином зимние вещи, однако и там никаких книг не оказалось. Второй раз обшаривать квартиру я не стал, а, чтобы не терять времени, отправился в районную детскую библиотеку. В библиотеке мне выдали «Грамматику» и «Синтаксис», но почему-то решили, что у меня самого переэкзаменовка, и это мне было очень неприятно. Кроме того, наверно от нафталина, мне всё время хотелось чихнуть, но из этого ничего не выходило, и я то и дело гримасничал, так что женщина, которая наблюдала за порядком в зале, сделала мне замечание.
