В классе стало очень тихо, слышался только скрип ручек по бумаге и гудение лампы над средним рядом.
Карина определила размер стихотворения, только собиралась поискать тропы, как снова почувствовала тычки в спину. Она посмотрела через плечо на Рому и одними губами спросила:
— Что?
— Какой размер?
— Пятистопный хорей.
— Алмазова! — гаркнула Алла Борисовна. — В свою тетрадь смотри!
Карина испуганно отвернулась. Сердце билось в груди как сумасшедшее, даже руки задрожали — с соседнего ряда на нее хищно смотрела Света. Одноклассница выглядела раздраженной. Она демонстративно перевела взгляд с Карины на доску и откинула длинную бордовую косу за спину, задев пушистым кончиком лицо сидящего позади Жени, с которым флиртовала уже целых три дня.
«Не отвлекаться, — сказала себе Карина, перечитывая стихотворение, — еще не хватало трояк получить…»
Когда сосед с задней парты снова ее ткнул, она сделала вид, будто ничего не заметила, но Рома оказался назойливым.
— Алмазова, — позвал он, — пс-с…
— Ну что? — не выдержала она.
— А это анафора, да? — подчеркнул он карандашом третью строчку.
— Нет, какая анафора, сравнение!
Рома нахмурился.
— А это? — указал он на следующую строчку.
— Метафора, кажется… не уверена, еще не дошла до этого места…
— Алмазова и Грачев, — громыхнул в тишине голос учительницы, — работы мне на стол, сами — за дверь!
— Алла Борисовна… — просительно начал Рома, но учительница его оборвала:
— За дверь, Грачев, я сказала, работу и свой дневник мне на стол.
Рома нехотя начал скидывать вещи в рюкзак.
— Алмазова, — послышался еще один окрик, затем учительница подошла и забрала у них листки с работами. От резких движений литераторши в лицо повеяло холодом.
Карина затылком чувствовала, что все на нее смотрят. Карандаши, линейка, ластик, как назло, падали из рук, создавая лишний шум, а молния на рюкзаке никак не хотела застегиваться.
— Мы долго будем ждать? — раздраженно спросила Алла Борисовна. — Вы отнимаете время у своих одноклассников!
Рома уже подошел к двери, когда Карина неуклюже развернулась и смахнула рюкзаком с соседней парты Светин пенал. Разноцветные ручки разлетелись по полу, одна выкатилась к доске, а две другие улетели под чужие парты.
— Балбеска! — прошипела Света.
— Прости, прости, я случайно, — залепетала Карина, бросаясь собирать ручки, но не успела она выудить даже одну, оказавшуюся под партой двойняшек, как рука учительницы схватила ее за рюкзак и поволокла к двери. Карину выпихнули из класса, точно безбилетника из автобуса. Дверь с грохотом закрылась.
— Психопатка, — негромко сказал стоявший неподалеку Рома, — не боись, на следующем уроке она и не вспомнит об этом.
Карина недоверчиво посмотрела на него. Ее никогда прежде не выгоняли из класса, а то, что при этом вот так накричали и забрали дневник, казалось совсем нереальным.
— А в дневнике что-нибудь напишет? — осторожно спросила она.
— Ага, — беспечно улыбнулся Рома, — фигню всякую, типа, мешала вести урок или даже сорвала урок… — Он задумчиво помолчал. — Наша Алка любит пафосно взывать к родителям. Да чего я рассказываю, урок закончится, сама посмотришь.
Сердце неприятно сжалось. В ее дневнике частыми гостями были пятерки и четверки, очень редкими — тройки, а замечаний вовсе не водилось.
— Ты чего такая убитая? — изумился парень. — Подумаешь, выгнали. Велика беда.
— Может, тебе и не велика…
Он не дослушал и кивком указал на лестничный проход.
— Пошли, на чердаке можно посидеть, здесь дежурные шныряют, а у нас нет пропусков.
Карина молча поплелась следом, разглядывая его взъерошенный затылок и раздумывая о красной записи в дневнике, которую сегодня вечером придется показать родителям.
«Ну и как это объяснить? Мама, просто одноклассник ткнул меня в спину, я повернулась к нему и…» — сваливать свою вину на кого-то ей не нравилось, маме бы это понравилось еще меньше. А папа любил говорить: «Сам пропадай, а товарища выручай». Дедушка был с ним полностью согласен, он наверняка бы вспомнил войну, когда солдаты плечом к плечу сражались за родину и на целый взвод делили одну папироску. Дед терпеть не мог малодушных людей, это только бабушка таких жалела и приговаривала: «Ну трусишка, что с нее взять? Зайчонок — ничего с этим теперь не поделать». И ее ласковое «зайчонок» звучало куда унизительнее, чем десяток обидных слов деда и отца, вместе взятых.
Рома взбежал по лестнице, остановился на самом верху и засунул руки в карманы темно-синих джинсов.
— Завтра попросим переписать проверочную, и все хоккей, — беспечно заявил он.
— Ты так уже делал? — полюбопытствовала Карина, осматривая разрисованные граффити стены и скамейку без спинки в углу, возле приоткрытой дверцы на чердак.
— Я всегда так и делаю, — заявил парень и уселся на скамейку, после чего похлопал рядом с собой, чтобы она тоже присела.
— А разве по технике безопасности дверь на чердак не должна быть закрыта? — удивилась она, опускаясь на скамейку.
— Да это мы с пацанами сломали замок! Хочешь, крышу покажу?
— Нет, спасибо.
— А чего так? — Рома насупился. — Вся такая правильная, я просто обалдеваю.
— На улице холодно, без куртки можно простыть.
— Болеть классно, — тут же возразил он, — сидишь себе за компом, играешь в игрухи, чатишься с девчонками, попиваешь куриный бульон. Эх, вот бы заболеть, надоела эта дурацкая школа!
— А мне нравится в школу ходить… — Подумав, она прибавила: — Иногда.
— Какая же ты скучная! — фыркнул Рома. — Ну никому, ваще никому эта школа на фиг не сдалась, уж поверь мне, а ты… вундеркинд, блин… правильно Галька про тебя сказала… — парень осекся.
— А что она сказала?
— Да ничего, забей.
Какое-то время они молчали, потом он неожиданно повернулся к ней и воскликнул, точно его осенило:
— Вот видишь?!
— Что? Где? — завертела она головой.
— А-ай! — Он безнадежно махнул рукой и передразнил: — Что, где — на бороде! Я про тебя говорю. Какая ты. Даже настаивать не умеешь!
— А зачем настаивать, если ты не хочешь говорить? — недоуменно вскинула брови Карина.
— Другая бы на твоем месте попыталась узнать, что же сказала Галька… вон Светка бы душу вынула, но выяснила, что ей нужно, а ты… ты со странностями!
— Аа-а-а, вот о чем ты. Так это не странности, просто передавать слова человека, с которым дружишь, кому-то еще некрасиво. Разве нет?
Рома досадливо скрипнул зубами.
— Некрасиво, скажешь тоже! На-армально, так все делают, не парься.
Она не стала спорить и попыталась перевести разговор на другую тему:
— Ты не знаешь, сколько осталось до конца урока?
Парень отодвинул рукав синего свитера и лениво протянул:
— Пять минут. А что, не терпится дневник получить?
Не терпелось ей другое, но она мудро решила об этом промолчать.
Они поднялись, постояли с минуту, рассматривая граффити на стене, а когда стали спускаться по лестнице, Рома неожиданно предложил:
— Слушай, давай поцелуемся?
Не уверенная до конца, что правильно его поняла, Карина обернулась.
— Не-ет, ты не думай ничего такого, — тряхнул он головой, — просто… так надо. — Его руки легли ей на плечи. — Мы быстренько, — заверил парень, — даже не заметишь.
Карина убрала его руки и поправила свой чуть перекосившийся серый бадлон[1].
— Зачем это еще?
Раздался звонок на перемену.
— Да какая разница? Просто так, раз — и все!
Она отодвинулась от него подальше к стене. Его предложение поставило ее в тупик, даже слов не находилось, чтобы ответить на него достойно и окончательно не покраснеть.
— А как же Света, разонравилась, что ли? — выдавила она наконец из себя.
— Ты не поняла, — поморщился парень, — просто мы чмокнемся у всех на виду, а Светка ревновать станет!
— Ах… вот как.
— Ну да! Чего тебе стоит подыграть мне? — Он самодовольно расплылся в улыбке. — Не каждый день небось такой шанс выпадает! Подумай!
Слово «шанс» неприятно резануло слух.
— Спасибо, нет, — твердо сказала она и, не дожидаясь, пока он станет дальше уговаривать, спрыгнула с последней ступеньки и направилась к проходу в рекреацию, где уже слышались голоса одноклассников.
— Эй, стой! — крикнул Рома. — Я все уже придумал… стой!
Он догнал ее у самого прохода и сжал в объятиях.
У нее перехватило дыхание, даже оттолкнуть его не было сил. Стало страшно и почему-то одновременно радостно. У него оказалось так много длинных ресниц, их кончики печально смотрели вниз, точь-в-точь как у хорошенького щенка. Она никогда прежде ни с кем не целовалась, только в щечку, и то в детском саду. Колени стали деревянными и не гнулись, она стояла, выпрямившись как палка, и пыталась вспомнить, что же нужно сделать, когда грудная клетка, точно мяч, накачана воздухом до предела.
