Степка так заторопился, что уронил на пол дневник и ручку. Он побежал к доске и скороговоркой начал отвечать. Хорошо, что Слава «на дорожку» успел шепнуть ему: «Правление Октавиана Августа», а то бы Степка не знал, на чем закончил свой ответ Мишка Кутырин.
Урок Степка выучил очень хорошо. Он видел, как Аркадий Аркадьевич одобрительно кивает головой. Это был добрый признак. К тому же Степку подбадривало то предчувствие непременных удач, которое охватило его утром, едва он проснулся.
— Молодец! — остановил учитель Степку, когда он принялся было рассказывать о битве армии Октавиана при мысе Акций.
Нет, предчувствия не обманули Степку. В дневнике у него появилась аккуратная пятерка.
Вторым уроком был немецкий. И Степка сразу сник. Отвечать задания по немецкому языку для Степки было сплошным мученьем. Ни один предмет не казался ему таким трудным. И учительница, Роза Марковна, вызывала его на уроках, как нарочно, чаще, чем других ребят.
Каждый раз, когда Роза Марковна входила в класс и произносила свое обычное «гутен морген», у Степки внутри словно что-то обрывалось. Вот и сейчас, хотя «морген» действительно было очень «гутен», на душе у Степки при виде учительницы немецкого языка стало пасмурно.
А Роза Марковна, выслушав рапорт дежурного, раскрыла журнал и немедленно вызвала Степку к доске.
Неуверенно, словно карабкаясь по страшной крутизне и боясь оступиться, Степка переводил на русский язык текст из учебника.
— Им зоммер… ист… ист ес хейс…
— Не «ес», а «эс». И не «хейс», а «хайсс», — поправляла Роза Марковна. — «С» продолжительное и «а» — «хайс-с».
— Хайсс, — покорно повторил Степка. — Лето жаркое.
— Лето? Им зоммер? — Роза Марковна оглядела класс, чуть прищурив близорукие глаза.
Сейчас же над несколькими партами взметнулись вверх ладони.
— Левченко, — кивнула головой учительница.
Таня Левченко знала немецкий лучше всех в классе. Еще бы! У нее мама преподавала немецкий в строительном техникуме. В классе Роза Марковна всегда говорила с Таней только по-немецки.
— Дас ист фальш, — сказала Таня. — Им зоммер — летом.
— Данке шен, Таня. — Роза Марковна снова обернулась к Степке, и он торопливо поправился:
— Летом жарко… Им зоммер… Дер… Дер зоммер… Бегинт им… им юни…
— Ужасающее произношение, — пожав плечами, как бы про себя, сказала Роза Марковна, — Таня, виеляйхьт хилфст ду Данилов? — снова обратилась она к Тане Левченко.
Степка уже привык к тому, что учительница и Таня во время уроков всегда переговариваются на немецком языке. Обычно он к этим разговорам не прислушивался. Но на этот раз речь шла о нем, и он насторожился. «Виеляйхьт»… Что это за «виеляйхьт»?..
Роза Марковна сказала еще что-то, Таня ей ответила и при этом посмотрела на Степку своими большими, серыми, чуть насмешливыми глазами. С того дня, когда Таня впервые появилась в классе, Степке почему-то становилось не по себе от взгляда этих громадных насмешливых глаз. Никогда не робел он перед девчонками. Даже перед Галей Кочергиной, не робел, хотя у Гали были такие кулачищи, что их побаивался даже Мишка Кутырин. Но стоило Тане спросить его о чем-нибудь или на пионерском сборе в зале очутиться рядом с ним на соседнем стуле, как Степка терялся и краснел.
— Садись, Данилов, — сказала Роза Марковна. — Тебе надо непременно заняться серьезно языком. Учебный год кончается, и с плохой отметкой по языку ты не перейдешь в седьмой класс.
С унынием смотрел Степка, как учительница деловито ставит ему тройку. Хорошо еще, что тройку. А ведь сколько времени он просидел вчера над переводом! Ну, что поделаешь, если у него нет никаких способностей к языку?
Из-за тройки у Степки испортилось настроение. Вот тебе и радостные предчувствия!.. Но вскоре он вспомнил о том, что вечером поедет на вокзал встречать дедушку Арсения, и ему снова стало весело. Когда после уроков Степка выбежал на улицу, его догнала Таня.
— Пойдем вместе, Данилов, — сказала она и лукаво, искоса заглянула Степке в лицо. — Мне надо с тобой поговорить.
Степка тоже покосился на Таню.
— Про что поговорить? — грубовато спросил он, чувствуя, что краснеет.
— Роза Марковна сказала, чтобы я помогла тебе по немецкому.
— Виеляйхьт! — вспомнил Степка. — Понятно.
— Что — виеляйхьт? — удивилась Таня. — Виеляйхьт значит «может быть». Она сказала, что я, может быть, помогу тебе.
— А что мне помогать? Ты лучше Мишке Кутырину помогай. У него и совсем по немецкому двойка.
— Кутырину уже помогает Оля. А тебе буду я. Хорошо? Мы можем заниматься у нас дома.
— Сам справлюсь, — хрипло и упрямо сказал Степка. У него отчего-то пересохло в горле.
— Я знаю, что ты можешь сам, — убежденно тряхнула головой Таня, и золотые кудряшки запрыгали у нее на лбу. — Но одному трудно… И потом… Ну, в общем давай будем вместе заниматься.
— Сам справлюсь, — не глядя на Таню, повторил Степка.
— Эх, ты… Эх, ты… — проговорила Таня.
Степка с недоумением увидел, как дрогнули ее губы, а глаза наполнились слезами.
— Эх, ты… — еще раз сказала она и побежала вперед, не оглядываясь.
Поезд подошел к перрону. Паровоз отдувался и пыхтел, словно ему не терпелось поскорее отдохнуть и отдышаться после долгого пути. Второй вагон, в котором, как сообщала телеграмма, ехал дедушка Арсений, проплыл мимо, и Степке с отцом пришлось бежать по платформе вдогонку.
Рядом бежали вслед за вагонами другие встречающие. Вытягивая шеи, привставая на цыпочки, они вглядывались в окна, в темные проемы тамбуров, которые загораживали проводницы со свернутыми желтыми флажками в руках.
— Вон он! Смотри, Степка! Вон он стоит! — закричал отец.
Степка даже подпрыгнул, чтобы лучше видеть. Но какой-то толстяк совсем загородил от него подходивший к перрону поезд.
А когда толстяк махнул кому-то рукой и побежал вдоль вагона, Степка увидел, что отец уже обнимается и целуется с дедушкой Арсением.
— А это никак Степан?! — воскликнул дедушка, посмотрев на подходившего Степку. — Нет, ты мне скажи, Егор, чем ты его кормишь? С чего он у тебя так растет? Ну-ка, дай я тебя поцелую! Ну-ка… Ну-ка… — приговаривал он, крепко обнимая Степку и чмокая его в обе щеки. — Ишь, вымахал! Скоро меня перерастет!
Конечно, дедушка Арсений шутил. Перерасти его было невозможно. Огромный, плечистый, с жилистыми сильными руками, он даже над отцом возвышался почти на целую голову. А отец у Степки был роста немаленького. На вид этому могучему старику никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет. Держался он прямо, голубые глаза под седыми насупленными бровями смотрели живо и задорно.
— Ну, пошли, — сказал дедушка Арсений и взял чемоданы. Их было два. Один — перевязан веревкой. Дедушка смущенно объяснил, что еще на вокзале в Москве случайно сел на него и продавил крышку.
Когда шли к автобусной остановке, когда дожидались автобуса и после, всю дорогу до самого дома, дедушка Арсений удивлялся, как изменился город с прошлого года, пока он тут не был.
— Ты смотри, Егор, — говорил он отцу, с изумлением оглядываясь по сторонам, — сколько домов вокруг понастроили! Не узнать Вокзальной площади! И вон там еще один начали!..
Для Степки эти новые дома вокруг вокзала давно уже не были диковинкой. Они росли у него на глазах. Но даже и он порой удивлялся. Так был он поражен, когда весь класс осенью ездил на экскурсию в городской краеведческий музей. В этом музее Степка был, когда учился в четвертом классе. С того времени ему ни разу не доводилось бывать на улице Чехова, где стояло здание музея — большой серый дом с колоннами. Тогда вокруг этого здания жались друг к другу низенькие деревянные домики, уцелевшие в дни войны, с палисадниками. И вдруг оказалось, что домиков больше нет. Новые корпуса жилых домов окружили здание музея, и оно рядом с ними само стало казаться старым и неуклюжим.
Ясно, что дедушке Арсению, который помнил город, когда в нем были одни лишь деревянные дома, сейчас в диковинку эти многоэтажные домищи!
Но особенно разошелся дедушка, когда автобус покатил по улице к центру.
— Это что же, театр новый? — кричал он, показывая в окно.
— Клуб, дядя Арсений, — отвечал отец, смущенно поглядывая на пассажиров. — Клуб кондитерской фабрики.
— Ну да! Я же и говорю — клуб. Не было его тут в прошлом году. А это что за башня? Ретрансляционная вышка? Телевиденье, значит, будет?
Пассажиры оглядывались на шумного соседа и украдкой улыбались.
Дома, едва войдя в комнату, дедушка Арсений занялся распаковкой чемоданов.
— Это старуха моя положила, — говорил он, вытаскивая и выкладывая на стол какие-то банки и свертки. — Будто в голодный край еду, право слово!..
