– Стена в холле не то треснула, не то посыпалась, не знаю точно. И в школу нас сегодня не пустили.
– Вот как? И что теперь? Как же учёба? – мать заговорила возмущённо, будто я это устроил.
– Откуда я знаю?! Там комиссия какая-то. Скажут, наверное.
– А нам ждать? А я гляжу, ты даже не переживаешь! Ничего, что у тебя ЕГЭ на носу? Что тебе поступать?
– Ну а я-то что сделаю? Или мне теперь плакать? Чего ты ко мне цепляешься по любому поводу? – огрызнулся я. – Сама чуть что устраиваешь трагедию, ещё и мне прикажешь? Чтоб мы вместе сокрушались над каждой мелочью, стонали, рыдали и носы друг другу подтирали? Это без меня! Я в твоём дурдоме участвовать не собираюсь.
– А было бы неплохо, если бы ты хоть иногда переживал за кого-нибудь, а не только за себя, – сказала мать и вышла с видом оскорблённого достоинства.
Нет, в самом деле, они что, сговорились сегодня мораль мне читать?! То я о других не думаю, то ни о ком не переживаю. Нашлись праведники!
В довесок ещё и от Инги пришло на почту сообщение:
«Олег, ты – трус и сволочь! В глаза сказать смелости не хватило? Я тебя ненавижу. Нет, ненависть для тебя – это слишком. Я тебя презираю».
Неприятно, конечно, но, в принципе, чего-то подобного я и ожидал. Не удивлюсь, если это её послание не последнее. На всякий случай пометил письмо как спам и удалил.
Мать обиделась и больше ко мне в комнату не заглядывала. Вообще весь вечер не показывалась из их спальни. Даже ужинать не звала, самому пришлось рыскать по холодильнику.
Сперва было не по себе, как-то негладко на душе. Мать всё-таки… Но, поразмыслив, решил, что так даже к лучшему. Пусть себе дуется, зато ко мне не пристаёт, а то правда весь мозг исклевала своими нравоучениями.
Утром продрых чуть не до обеда. Мать так и не трогала меня, хотя обычно если уж она проснулась, то поднимала и нас с отцом. Я прошлёпал в ванную, оттуда – на кухню. На плите томилась каша. Овсяная! Фу-у Нырнул в холодильник, накромсал колбасы и хлеба. Всё ждал, что придёт и снова заведёт свою пластинку про вредную и полезную пищу, но нет, не стала. Ясно: всё ещё в обиде. Ну и ладно, мне же проще, свободнее.
На тренировке Пал Палыч опять зверствовал, хорошо, хоть гонял всех, не меня одного. А под конец огорошил:
– Слушайте сюда, хлопцы. В среду, то бишь завтра, тренировка отменяется, зато в четверг будет игра с «Химиком». Вместо Решетникова нападающим – Богатырёв. Решетников сидит на банке.
Совру, если скажу, что меня это совсем не задело. Но когда наш бессменный голкипер Валера Ледогоров заметил: «Что-то Палыч тебя эти дни гнобит», я равнодушно пожал плечами:
– Ну и пусть. Пофиг.
Палыч у нас вообще с заскоком. То я у него с газонокосилкой гоняю по стадиону, то в запасе просиживаю, то, наоборот, из игры в игру меня выставляет. Нет, в последние месяцы он всегда меня включал в основной состав команды. Ну и если быть честным, то по большому счёту я почти все игры и вывозил. А после хеттрика в недавнем матче с омичами вообще думал, что банка мне уже не грозит. И на тебе! Да ладно бы кем другим заменил, а то как назло Богатырёвым! Представляю, как ликует этот дятел.
С Русланом Богатырёвым мы давно на ножах. Точнее, он мне открыто завидует. С тех пор как Палыч вывел меня в нападающие, Богатырёв только и делал, что полировал скамейку. От злости у него аж крышу сносило. На тренировках как бы случайно пробивал по мне при каждом удобном случае. Я уж не говорю, сколько раз он типа «промахивался» и пинал мне по голени. Иногда до стычек доходило. Правда, Палыч сразу разнимал.
Однажды Богатырёв так достал меня, что я забил ему стрелку после тренировки, но, пока принимал душ, этот баран дал по тапкам. Он, конечно, потом пробовал отмазаться, мол, срочное дело вдруг нарисовалось, не мог ждать и всё такое, но я изрядно поглумился над «отважным» Богатырёвым, и с тех пор он притух. Злился, само собой, ещё сильнее, но уже молча, на рожон не лез. И тут вдруг такая подстава со стороны Палыча! Я даже в душевую с расстройства не пошёл: не хотел видеть победную мину Богатырёва.
Уже на улице меня нагнал Денис Ячменёв – наш капитан.
– Олег, забей. Палыч на тебя просто сердится. Остынет и вернёт. Он же отходчивый.
– А с чего ему на меня сердиться?
– А ты сам как думаешь? – удивился Денис, будто это так очевидно, только тупой не поймёт.
– Никак не думаю, – буркнул я.
Да в самом деле откуда мне знать, на что он там сердится, если мы нигде, кроме как на стадионе, не пересекаемся.
– Ну а кто на той неделе пропустил тренировку?
– И что? Разве я один пропускаю? Ты вон тоже полмесяца как-то не ходил.
– Но я-то по болезни.
– Может, и я по болезни.
– А может, потому, что ты вместо тренировки играл за какой-то банк?
Так оно и было. На прошлой неделе у банкиров проходила спартакиада и меня попросили сыграть за «Капитал». У нас вообще такое часто практикуется, в смысле, все так делают, и причём не бесплатно, хоть Палыч и не одобряет. Меня же попросил друг отца, управляющий этого «Капитала», так что я играл просто за спасибо.
– Ну играл, и что?
– И то. Палыч и так-то не любит эти дела, а если ещё ради трёх копеек ты забил на тренировку…
– Дэн, ты что несёшь? Каких ещё трёх копеек? Ай, да пошли вы все!
Я припустил к остановке. Дэн крикнул мне что-то в спину, я даже не оглянулся. Хотел набрать Серёгу, но вспомнил, что вчера с ним разругался. И такое зло на весь мир меня обуяло! Прямо внутри забурлило. Хотелось крушить и ломать что ни попадя. Или нагнуть кого-нибудь. Прямо чувствовал, как дурная силища кипела в руках. Казалось, нарвись кто на меня в тот момент, прибил бы точно. Отыгрался бы на бедолаге за все свои невзгоды по полной программе.
Накрапывал дождь. Я вышагивал посреди тротуара, широко расставив локти и задиристо поглядывая на прохожих, но те, вжав головы в плечи, скользили мимо меня, как тени.
На лицо падали мелкие холодные капли, остужая разгорячённую кожу. Тут меня кто-то толкнул. Я злорадно оглянулся, но это оказалась бабка. Не с бабкой же биться… И как-то внезапно вся ярость схлынула.
У гастронома крутился бездомный пёс, облезлый и мокрый, вынюхивал съестное. И, непонятно почему, мне вдруг подумалось, что я тоже, как этот пёс, брожу неприкаянный и никому не нужный. Сразу стало жалко дворнягу, как самого себя. Купил кольцо краковской. Псина одурела от восторга, засуетилась, мельтеша хвостом, пока я вынимал колбасу из целлофана. Пусть хоть у тебя, лохматый, будет радость.
Ближе к ночи вернулся отец. Усталый, мятый, глаза красные. Но какой бы он ни был вымотанный, обстановка сразу разрядилась. Мать растаяла, довольная, заворковала. Миротворец он у нас, умеет сглаживать углы, даже одно его присутствие действует и на меня, и на мать успокаивающе.
Отец привёз омуля. Всякого – солёного, горячего копчения, холодного. Мать быстренько подсуетилась: рыбу почистила, картошки отварила, заправила маслом, рубленой зеленью присыпала.
Потом мы ужинали, как давно, в детстве, – все вместе, на кухне, за небольшим квадратным столиком. Квартира уже не та, конечно. Раньше, до отцовского директорства, мы жили в двушке-хрущёвке с крохотной кухней. Даже мне, малому, было тесно. Но зато как весело!
Почему-то меня смешило до слёз, когда отец, сидя на табурете, доставал руками всё, что нужно, даже не приподнимаясь. Горчицы? Пожалуйста! Поворачивается вполоборота, открывает холодильник, достаёт горчицу. Перчика? Сколько угодно! Длинная рука тянется вверх, к полке, где стоят в деревянных баночках разные специи. Я смеялся и нарочно придумывал, что бы такого попросить у него. Он, конечно, понимал мои уловки, но безотказно подавал любую мелочь и смеялся вместе со мной. Маму, помню, наши забавы немало раздражали. Она поджимала губы и недовольно цедила: «Некрасиво баловаться за едой. Никакой культуры!»
Теперь мы редко собираемся всей семьёй. У матери – диета, у отца – работа. Разве что по выходным иногда случаются совместные обеды, ну ещё в праздники. Но тогда мать накрывает в столовой большой круглый стол, раскладывает ножи, вилки, салфетки, как положено по этикету. И мы просто едим, тоже по этикету. Даже если при этом разговариваем, то как-то натянуто, неестественно.
И уж точно нет той душевной близости и теплоты, как тогда, в детстве. Может, потому этот незамысловатый ужин с родителями вдруг стал для меня нечаянной радостью. Прямо на сердце полегчало.
Ночью встал в туалет и заметил под дверью родительской спальни полоску света. Подошёл поближе. Они разговаривали, причём довольно-таки оживлённо, но тихо, ни слова не разобрать, только бу-бу-бу. В том, что родители обсуждали что-то среди ночи, ничего такого уж удивительного не было – мало ли, соскучились, может. Однако мне показалось, что говорили они как-то напряжённо. Неужели ссорились?
На моей памяти мать с отцом поссорились лишь дважды. Первый раз он замотался на работе и забыл встретить бабушку. Та, когда ещё жива была, изредка наведывалась к нам погостить. Встречать её на вокзале считалось непреложной обязанностью отца. Так что мать понадеялась на него, и в итоге бабуля промаялась целый час, пока не додумалась позвонить нам домой. Вторая ситуация по сути схожа: опять же из-за работы отец опоздал на мамин день рождения, сорокалетний юбилей. Справедливости ради стоит сказать, что опоздал так, что ещё чуть-чуть, и, считай, вообще не пришёл. Когда он появился, все, кроме официантов, меня, матери и ещё одной подгулявшей пары, уже разошлись. Но эти ссоры были какие-то однобокие: мать обижалась, отец замаливал грехи. А тут оба друг другу что-то выговаривали возбуждённо, хоть и полушёпотом. Думал сунуться к ним, поинтересоваться, что за разборки среди ночи, да махнул рукой. В конце концов, не маленькие, сами разберутся.
