— Я бы попросил… — мычит Фемидин папа. — Я бы попросил тебя, Раиса, этот разговор прекратить.
Он снимает с себя салфетку и уходит к себе в кабинет. Но разговор не прекращается. Одна из тетей, которых я всегда путаю, начинает слегка вздыхать, а потом говорит что-то не очень понятное про всегдашнее Юнино легкомыслие, которое как-никак может все-таки отразиться и на других.
— Я, конечно, не говорю о ребенке, хотя, конечно, тебе не следовало поступать очертя голову, и эта странная вызывающая фотовыставка в комнате Юны, уж без этого, кажется, вполне можно было бы обойтись…
И тут крохотная моя тетя Юна встает и делается внезапно большой, почти как Нина-Большой, который, оказывается, Григорий и в чем-то, быть может, замешан. Очи тети Юны сверкают.
— Софья! — говорит она громовым голосом. — Ты всегда была неумна, но это предел! Идем отсюда, Виктория.
Тетя Юна берет меня за руку, и мы с ней уходим в комнату. И у меня почему-то остается туманное впечатление, будто причиной того, что в доме неладно, и того, что Нину-Большого-Григория куда-то вызвали, и того, что страшно хохотать мы завтра будем навряд ли, — что всему этому причиной я…
* * *
Мне разрешили гулять во дворе одной. Это очень хорошо. Я сижу на газоне и лопаткой копаю в Земле дырку. Я копаю уже третий день. Дырка уже большая. Чтобы взрослые ничего не заметили, я засыпаю дырку опилками от попрыгайчиков.
Когда я выкопаю Землю насквозь, я убегу к Антиподам. Потому что здесь мне уже все надоело…
* * *
Я теперь все путешествую и путешествую. И меня все возят и возят. Сперва я жила у какой-то тети Лизы, которая боялась соседей и пила капли, когда ей надо было идти на кухню. А потом у ее подруги Таши, у которой за ширмой, оказывается, пряталась елочка, и по вечерам мы с Ташей завешивали окна и клали под дверь ковер, чтобы никто не увидел, как мы зажигаем на елочке свечки…
А потом за мной приехал мой двоюродный брат Глеб и я жила у него и его жены Люси и у моего племянника Леки. А потом случился пожар и мы стояли с Лекой и Лидой — дочкой нашей хозяйки — и смотрели, как Глеб с Люсей, и с нашей хозяйкой Дашей, и с другими соседями с нашей улицы, выстроившись цепочкой, как будто это у них такая игра, передавали друг другу ведра с водой. Небо было черное, а огонь красный, и искры сыпались в разные стороны, а люди были как фигурки из фотобумаги, которые мне вырезал Нина-Большой…
И вот меня опять куда-то везут. И я все сижу и сижу на столике, смотрю в вагонное окошко на танцы телеграфных столбов и ем бутерброды с котлетами.
А потом опять меня будут передавать и опять передавать друг другу, точно я — ведро на пожаре…
Но вот поезд подкатывает к перрону, и какой-то мой родственник или знакомый родственника берет меня под мышки и передает вниз.
Внизу, на перроне, стоит няня Груша. А с ней рядом, нестерпимо прекрасная, похожая на всех моих ангелов сразу и даже на Плотникову жену в придачу (только более худая), стоит незнакомая мне женщина; на темных ее кудрях «фик-фок на один бок» приткнулся берет с перышком, и пушистый мех накинут поверх жуткого серого ватника…
Часть II
Верблюдские хроники
В свете фар большие грузовики, доверху груженные зерном, мчатся навстречу. Это, наверное, таратонки. А наш — маленький — полутаратонка. Полутаратоночка. Полутаратончик!..
В кузове мы трое — папа, мама и я. В ногах у меня решето с виноградом. Не кисточка, не кулек, а целое решето.
Мамины волосы хлещут по ветру. Возле моей щеки папино плечо. Нужно как можно крепче держать его за руку, за рукав и не разжимать. А то возьмет и окажется, что я сплю и нет ничего: ни дороги под фарами, ни решета с виноградом, ни папиного плеча под щекой.
Мои мама и папа вернулись из командировки. Иликина мама сказала, что это чудо. Что так не бывает. Но это было!
Сначала вернулась мама. И год мы с ней жили одни без папы у разных квартирных хозяек. Потому что няни Грушину комнату забрала себе для своего двоюродного брата их соседка Лизка, а няню Грушу взяла жить к себе Иликина мама.
А потом мы получили письмо от папы. Папа нам написал, что вот-вот приедет. И я сказала Фелику, сыну нашей квартирной хозяйки:
— Вот попробуй только, толкни меня еще раз! Мой папа знаешь как тебе наподдаст!
— Ну и врешь, — сказал Фелик. — Нет у тебя папы.
— Нет, есть, — сказала я. — Вот папино письмо. Он вот-вот приедет.
— Па-адумаешь, письмо!.. — протянул Фелик.
Но больше он меня не толкал.
Мы с мамой долго-долго ждали, когда папа вот-вот приедет. Мы вычистили и отгладили папины брюки и отдали починить ботинки, а папы все не было. А потом…
А потом пришло второе письмо. Папа в нем написал, что к нам не приедет, потому что у него минус сто.
«Минус сто чего?» — спросила я маму.
Но мама не объяснила и стала читать письмо дальше. А дальше в письме было про то, что папа поступил на работу преподавателем иностранных языков и переводчиком в такое место, которое называется Верблюд!
«И обязательно скажи Витьке, — писал папа, — чтобы брала с собой зонтик. Потому что верблюды шастают здесь по улицам и жутко плюются».
И еще — чтоб мы быстренько собирались и приезжали.
И мы собрались и поехали. Мы приехали в город Ростов, и папа нас встретил. Под мышкой у него было решето с виноградом, так что целоваться папа мог с нами по очереди. А шофер полутаратонки стоял рядом и ждал, пока мы нацелуемся. Потом ему надоело ждать, он забрал у папы решето, меня вместе с решетом посадил в кузов и помог залезть маме. А папа залез сам. И мы поехали.
— Папа, — говорю я сонным голосом. — А зонтик мы забыли купить.
Папа покачал головой.
— Да, это плохо. Но на первый случай мы наденем противогазы.
— Пап, а где мы будем жить? У квартирной хозяйки?
— Мы не будем жить, а уже живем, ибо у меня там уже стоит мой сидор, в домике на улице Специалистов, где есть две комнаты, кухня, терраса, чердак, подвал, два стула и диван. И ванна в проекте. Диван — чудовищный. Ты, Мага, испугаешься. Как у зубного врача.
У мамы глаза делаются большие-пребольшие.
— Левка, ты врешь!
— Клянусь! Но не спрашивай, как мне сие удалось.
— А как тебе сие удалось? — немедленно спрашивает мама.
— Тайна!
Я не верю своим ушам.
— Мы, что ли, будем квартирная хозяйка?
— Вот еще! — удивляется папа. — Зачем нам?
— Мы будем жильцы? — спрашиваю я, стараясь не выдать своего отчаяния.
Мама отлично меня понимает. Она притягивает меня за плечи и прижимает к себе.
— Мы будем не жильцы и не хозяйки. Просто мы будем жить там.
— А разве так бывает?
— В стране под названием Верблюд, — гордо говорит папа, — бывает все! — И шепчет таинственно: — А сейчас держи решето крепче! Мы проезжаем поселок под названием Злодейская. Имей в виду, пользуясь тьмой, злодеи могут напасть в любое мгновение…
Я смеюсь. Что мне теперь все злодеи Злодейской?! Мы будем Ни-Жильцы-Ни-Хозяйки! Мне не страшно решительно ничего!
Мирно побрехивают в темноте злодейские собаки. Редкие огоньки уснувших злодеев остаются позади. Я прижимаюсь к папиному боку и засыпаю.
* * *
«А я утверждаю, Маргарита Викторовна, что Вика брала мой будильник! Я утверждаю, что она его заводила. В противном случае почему же он прекратил играть? Ведь до этого же он играл, не так ли?..»
— Нам совсем недалеко, Витек. Вот мы сейчас перейдем рельсы — видишь, поезда нет, можно идти. А потом лес, а за ним уже и дом, где мы теперь будем жить. Ты не смотри на эти огоньки. Это не волки, это собаки, они тоже любят гулять в лесу. Они добрые, они нас не тронут.
— Мам, а зачем ты зажигаешь спички? Мама, смотри, собаки уходят. Собаки, что ли, не любят, когда зажигают спички?
«Ваши документы, гражданка. Можете войти в дом, забрать свои вещи. Дом опечатывается…» — «А как же наша хозя…» — «Ваша хозяйка пре-про-вождена. Пре-про-вож-де-на-пре-про…»
* * *
— Витька! Витька, проснись скорее! Смотри, лиса на дороге!
Я приоткрываю один глаз.
Освещенная фарами, самая настоящая лиса, рыжая, как на картинке, перебегает дорогу. Полутаратонка рявкает на лису. Лиса прибавляет ходу и, уже в безопасности, из кустов, обиженно тявкает нам вслед.
Вот это да! Еще и лиса в придачу!
Утром я просыпаюсь, скатываюсь с дивана, кое-как напяливаю ботинки и, ударяясь о наши чемоданы и стопки книг, мчусь к окну: надо ж увидеть наконец живых верблюдов! Что они меня оплюют, я очень уж не опасаюсь. Что-то мне вчера показалось, будто папа у меня иногда врет…
Я распахиваю окно и сажусь на подоконник. В Москве, когда мы уезжали, было уже холодно, шел дождь, мы были в пальто и галошах, а здесь солнце шпарит вовсю.
