Сидоров торопливо спрятал руки за спину.
— Ну… не знаю… Если бы попробовал, тогда мог бы сказать наверняка…
Людмила Алексеевна пронесла плетёнку между рядами. От фруктов исходил тонкий, едва уловимый аромат.
Художники неохотно открыли свои альбомы, взялись за карандаши.
— То, что это не муляжи, можно уже по запаху догадаться. Итак, приступаем к работе.
Напоминаю, ваша задача: увидеть, прочувствовать, изобразить. Понятно?
— Понятно… — вяло, без особого энтузиазма протянул шестой «А».
Людмила Алексеевна поставила корзину на середину стола и направилась к двери.
— Прекрасно, тогда приступаем к работе. Я оставлю вас минут на двадцать. Пожалуйста, не отвлекайтесь, договорились?..
Класс притих. Началось неторопливое погружение в творчество. Веточкин, пытаясь уловить ускользающие образы, бессмысленно глядел в потолок. Суркова в поисках вдохновения рылась в портфеле. Кашкин, накапливая творческий потенциал, методично пережёвывал оставшийся с большой перемены бутерброд. А Сидоров ушёл в себя. Казалось бы, надолго, но вот ноздри его нервно затрепетали, голова резко дёрнулась.
— Эй, кто ест, поделись кусочком!
Обладатель бутерброда набычился:
— Отвяжись, самому мало! Ещё сидеть сколько, а я позавтракать не успел.
С задних рядов возмутились:
— Интересно, а кто из нас успел?!
Суркова потянула одноклассника за рукав:
— Да ну его! Жадобина! На Сидорова посмотри…
По классу прокатился смешок. Мальчик и впрямь вёл себя странно. Долгие размышления подтолкнули его к активным действиям. Выйдя из ступора, он встал и направился к учительскому столу.
Тут же со всех сторон посыпались недовольные возгласы:
— Отойди, не видно!
— Ты чего, стеклянный, что ли? Освободи горизонт…
С яблоком в одной руке и карандашом в другой он с мученическим видом вновь застыл над своим альбомом.
— Во даёт!
— У Сидорова начисто крышу снесло…
— Положи на место, не порть натюрморт!..
Не обращая внимания на одноклассников, мальчик принялся вертеть фрукт в разные стороны, торопливо хватаясь то за карандаш, то за ластик… Яблоко аппетитно хрустнуло. Сидоров зажмурил глаза, замер. Блуждающая улыбка стёрла с его лица былую сосредоточенность. Класс вознегодовал:
— Эй, ты чего это делаешь?!
— Всё! Скандал, двойку по рисованию и поход в кабинет директора себе обеспечил…
— Ну ты, Сидоров, попал!
Тот, довольный и просветлённый, махнул рукой:
— Отстаньте! Теперь более-менее понятно, как этот несчастный натюрморт рисовать!
Суркова, хихикнув, повертела пальцем у виска и подмигнула подружкам:
— Гений! Эй, Пикассо, яблоко хоть вкусное?
Сидоров, не отрываясь от работы, добродушно кивнул:
— А то! Не мешай, видишь, прёт…
В коллективе нарастала нервозность. Работа не ладилась ввиду полного отсутствия вдохновения. Одноклассники всё чаще поглядывали на Сидорова, увлечённо черкающего по бумаге карандашом.
Первыми не выдержали Веточкин и Кашкин. Не сговариваясь, они рванули к корзине. Схватив по яблоку, одновременно надкусили.
Остальные наблюдали за ними с возрастающим интересом, без тени былого возмущения. Вскоре корзина опустела, а на столе выросла живописная гора яблочных огрызков.
Настроение класса заметно улучшилось, а вместе с ним проклюнулся и творческий потенциал. Работа закипела. Тишину нарушали лишь скрип карандашей и торопливое шиканье:
— Верни ластик, свой надо носить…
— Эй, у кого точилка есть? Карандаш сломался…
— Да тише вы, не мешайте работать…
Веточкин, созерцая разгромленный натюрморт, задумчиво протянул:
— А чего? Очень даже реалистично! Пожалуй, так даже интереснее…
Людмила Алексеевна не заметила явных изменений в «натуре». Просматривая работы, удовлетворённо качала головой.
— Ну что я могу сказать?! Замечательно! Не верю глазам своим — рисунки поражают естественностью! Причём все работы хороши. А Сидоров — так просто превзошёл себя. В этом надкушенном яблоке что-то есть… Необычное решение, я бы сказала, весьма оригинальное. Молодец, Максим!
Класс напряжённо молчал. Сидоров, втянув голову в плечи, тоскливо ожидал развязки.
Людмила Алексеевна с некоторым недоумением обвела взглядом застывшие лица учеников. Уловив всеобщую напряжённость, встревожилась:
— Так… Сидоров, в чём дело?
Наконец Кашкин отважился. Он застенчиво отвёл взгляд в сторону и промямлил:
— Тут такое дело…
Веточкин поддержал приятеля:
— Ага…
— А если чётко и членораздельно: что произошло в моё отсутствие? — В голосе учительницы появился металл.
Сидоров решительно вскочил со своего места и зачастил:
— Это я во всём виноват! Никак не мог прочувствовать натуру, вот и пришлось пойти на крайние меры…
С задней парты послышался сдавленный смешок.
— Что ты такое говоришь, Сидоров?! — с ужасом всплеснула руками Людмила Алексеевна.
Веточкин и Кашкин, перебивая друг друга, поспешили её успокоить:
— Да вы не волнуйтесь! Мы обязательно возместим все причинённые убытки, да, ребята?
В классе вновь повисло неловкое молчание. Голос учительницы задрожал:
— Мальчики, о каких убытках идёт речь? Я что-то никак не пойму.
Проследив за взглядами учеников, Людмила Алексеевна растерянно повернулась. Её плечи беззвучно затряслись. По классу пронёсся вздох облегчения. Робкие, нервные смешки переросли в дружный хохот.
Изнемогая от смеха, учительница села за свой стол.
— Ох, как же вы меня напугали!..
Промокнув глаза платочком, Людмила Алексеевна продолжила уже более спокойным голосом:
— Это же надо было додуматься… Позвольте поинтересоваться: в нашем классе завёлся прожорливый троглодит?
— Ну хорошо. Я признаюсь… Это сделал… — Кашкин самоотверженно решил принять удар на себя, но в последний момент передумал и ткнул пальцем в сторону одноклассника: — Сидоров!
Сидоров моментально отреагировал на признание друга крепко сжатым кулаком из-под парты.
Людмила Алексеевна пробарабанила пальцами по столу, тщетно пытаясь придать своему лицу серьёзный вид.
— Вот уж, Максим, удивил так удивил. От тебя я подобной выходки как-то совсем не ожидала. Дай-ка мне, дружочек, дневник…
— Так, начались репрессии… Кто следующий? — печально прошелестел Веточкин.
— Людмила Алексеевна, а может быть, не надо, а? — жалобным голоском протянула Суркова.
Учительница склонилась над журналом.
— Надо, надо, Суркова! Максим, я жду!
Обречённо вздохнув, под сочувственные взгляды одноклассников Сидоров вернулся на место, открыл дневник и вдруг радостно вскрикнул:
— Ура-а-а!
Класс незамедлительно отреагировал:
— Ну всё, окончательно рехнулся!
Максим распрямил плечи и хриплым от волнения голосом прочёл:
— «„Отлично“ — за оригинальность мышления и нестандартный подход к выполнению поставленной творческой задачи… Подпись…»
Первым опомнился Кашкин. Он торопливо схватил дневник и ринулся к учительскому столу:
— Людмила Алексеевна, минуточку! Я тоже, вообще-то, участвовал в творческом эксперименте!
Вообще-то, Толик парень неглупый, но особой тяги к учёбе не испытывает. Скучно ему на уроках, неинтересно. Географичка, например, только рот откроет, чтобы новую тему объяснить, а Толик уже зевает: учебник от нечего делать ещё летом два раза перечитал.
Он даже с Наткой Симакиной, соседкой по парте, недавно поспорил: сколько абзацев Антонида Ефремовна в своём объяснении пропустит. Всего один. И то по вине опоздавшего на урок Славки Домоседова — отвлеклась.
А что тут удивительного? Пятнадцать лет географию неучам вдалбливать! И от учеников своих требует, чтобы излагали материал по написанному, без всяких вольностей.
По этой самой причине ходит Толик в середняках. И вообще старается лишний раз глаза учителям не мозолить. Все семь лет просидел за последней партой у окошка. А что, очень даже удобно: хочешь книжку листай, хочешь в морской бой играй. Симакина, хоть и девчонка, достойный соперник — проигрывает редко.
— Эй, мыслитель, приготовился к уроку?..
Ну вот, только вспомни о ней — тут как тут. Хорошая Натка девчонка, только вредная. Очень уж правильная, до всего ей деле) есть.
Толик отмахнулся, достал из сумки «Энциклопедию юного историка» и накрыл её географическим атласом.
Урок начался, как обычно, с проверки домашнего задания. Опять Домоседову не повезло. Он вообще по жизни такой невезучий. Теперь географичка, пока весь скудный запас знаний из него не вытрясет, не успокоится.
