— Убирайся!.. Я сам!
Он сделал шаг, другой и присел от боли. Богдан снова протянул руку.
— Держись!.. Не начинать же нам по второму кругу!
И Сергей принял руку Богдана.
Миновав Звездную просеку, капитан Дробовой устремился к поросшему лесом холму, на котором была братская могила.
Плотной массой бежал за Дробовым весь лагерь, а динамики подбадривали, окрыляли отстающих жгучим, призывным, как набат:
Идет война народная —
Священная война.
Последними к пригорку добрались Богдан и Сергей Лагутин.
— Р-равняйсь! — подождав их, скомандовал Дробовой. — Смирно!
Он дошагал до стоявших поблизости подполковника Клекотова и комиссара Клима и отрапортовал:
— Товарищ подполковник! Лагерь поднят по боевой тревоге!
Динамики умолкли. По горизонту на востоке будто мазнули огненно-красной расплавленной краской. Солнце собиралось взглянуть на мальчишек, а они не спускали глаз с подполковника, подходившего к строю. Он остановился и, приподняв руку, посмотрел на часы. Заговорил не сразу, а когда заговорил, была в его голосе боль и еще что-то пронизывающее, берущее за душу.
— Тридцать восемь лет назад в этот самый день и в этот час фашисты напали на нашу Родину!
Точно порыв обжигающего ветра налетел и шевельнул взводные колонны.
И опять замерли мальчишки, вспомнив, что сегодня — 22 июня.
— В эту минуту уже лилась кровь тех, кто первым встретил врага, — продолжал Клекотов, медленно снимая фуражку. — Почтим же память воинов, похороненных на этом холме, и всех советских людей, погибших в Великую Отечественную войну. Постоим молча и подумаем о матерях, которые больше никогда не увидели своих сыновей, о ваших дедах, отнятых у вас войной. Подумаем и о себе — такие ли мы, какими хотели видеть нас люди, шедшие на смерть ради нашей жизни.
Как вкопанные стояли мальчишки. Славка Мощагин чувствовал, как колотится у него сердце. Он знал, что его дед погиб на Курской дуге, но никогда раньше не, испытывал к нему такой теплоты и жалости.
Сергей Лагутин стоял впереди своего отделения, и ему было стыдно за перевязанную ногу. Люди гибли, раненые оставались в строю, а он видите ли, растянул ножку и завалился на койку в санчасти. А еще командир!
Сзади него высился Гришка Распутя. Он горбился, как в первые дни, и, нахмурясь, глядел в землю. Длинное лицо выражало недовольство собой. Казалось, он вспомнил что-то важное и теперь ругал себя за то, что умудрился забыть.
Фимка с Димкой вновь переживали тот момент, когда под их руками щелкнула мина. Наслушавшись сегодня взрывав, они, как наяву, представляли, что было бы, если бы сработал настоящий заряд.
Переживал и Вовка Самоварик. У него были свои огорчения: какие кадры упустил он! Ночная тревога, переполох, бег за факелами, взводные колонны на фоне восходящего солнца! Неужели не могли его предупредить?
А Богдану все его прошлое представлялось в эту минуту глупым, ненужным, мелким — таким, что и думать о нем не хотелось.
До тоненькой щелочки зажмурил глаза Забудкин и не мигая смотрел на солнечный околышек, появившийся из-за горизонта. Под теплыми лучами таял в низинах туман и заблестели слезы на щеках у мальчишки…
Заготовленные вчера инструменты и материалы были тайком от ребят перевезены ночью к братской могиле. После минуты молчания весь лагерь взялся за работу. Предстояло заново покрасить обелиск, восстановить на нем надписи, свежим дерном обложить большую могильную насыпь, поставить новую ограду. Большая часть мальчишек и все взрослые занялись самым трудоемким делом — резали и приносили дерн. Кому достались носилки, те разбились по парам. Капитан Дробовой и комиссар Клим тоже составили пару. Первые носилки с дерном они тащили молча, а когда двинулись с грузом во второй раз, Дробовой спросил не без иронии:
— Что скажете, товарищ комиссар?
— Хочу признаться, — начал Клим и по привычке хотел запустить пальцы в бороду — носилки закачались и чуть не опрокинулись.
— Осторожней! — бросил через плечо Дробовой.
— Виноват! — смутился Клим и, сбившись с ноги, добавил: — Дважды виноват — и сейчас, и тогда, когда был против вашего предложения.
— В ногу, в ногу надо шагать! — отозвался Дробовой и дал отсчет: — Левой, левой, левой! — Клим послушно выровнял шаг, а капитан расщедрился: — Конечно, и вы в какой-то степени подготовили этот успех.
Сам он был убежден, что наладить порядок и дисциплину удалось бы значительно раньше, если бы с самого начала взять мальчишек в ежовые рукавицы. А Клим хоть и признавал себя виноватым, хоть и чувствовал, даже видел, что боевая тревога в такое утро взволновала, подтянула, сплотила мальчишек, но все-таки не рассчитывал на их окончательное перевоплощение и не думал, что все неприятности уже позади.
Подполковник Клекотов был взволнован. Бомбежка, устроенная капитаном Дробовым, напомнила ему грозный сорок первый, когда он восемнадцатилетним парнем ушел на фронт. И он не удивился, подметив в мальчишках перемену. Так оно и должно быть. Лишь бы только не прошел этот заряд бесследно. Ведь как работают! Никаких команд не надо! Все умеют, все знают и, главное, хотят сделать получше, покрасивей. С чувством работают, с душой!
Клекотов еле поспевал за Гришкой, которого он сам пригласил потаскать с ним носилки с дерном. Распутя вроде и не торопился, но его длинные ноги отмеряли такие шаги, что в свои пятьдесят пять лет подполковник чувствовал эту скорость. Несколько раз Гришка оглядывался, точно собирался сказать что-то или спросить.
Клекотов принимал эти взгляды как немой вопрос: не устал ли он? Подполковник бодрился:
— Ничего, Гриша! Ничего!
В паре работали и Богдан с Сергеем Лагутиным. Получилось это так, что и не поймешь — случайно или не случайно. Когда разбирали инструмент, Сергей взял лопату, чтобы резать дерн, но Славка Мощагин отнял ее.
— Сиди со своей ногой! Без тебя управимся.
— Я потихоньку! Отдай! — потребовал Сергей.
Пока они спорили, все инструменты были разобраны. Остался Богдан с носилками. Он держал их за передние ручки и неуверенно покрикивал:
— Ну кто?.. Кто подхватит?
Охотников работать с Богданом не было. Тогда Сергей подхватил носилки. То ли ему стало жалко Богдана, то ли не хотелось оставаться без работы — он и сам не знал. Подхватил и захромал сзади.
Богдан нарочно шел очень медленно, а когда укладывали на носилки дерн, он разместил его так, чтобы Сергею было полегче. Они сделали пять переходов от места, где резали дерн, до братской могилы. И все молча. Нога у Сергея расходилась. Он хромал, но боль становилась терпимой. На шестой раз Богдан опять нагрузил дерн на свою сторону.
— Не мухлюй! — Сергей улыбнулся. — И вообще… Я, знаешь, тоже не сахар!
Он отстранил Богдана и равномерно разложил дерн на носилках.
В паре работали и Фимка с Димкой, и сержант Кульбеда с Забудкиным. Фимке и Димке доверили самое ответственное и тонкое дело — окраску обелиска и прорисовку старых надписей на нем. А Кульбеде и Забудкину достались носилки. У них не возникало спора, на чьей стороне больше тяжести. Сержант весь дерн укладывал к своим — задним — ручкам. Забудкин шел впереди и слегка придерживал носилки за передние ручки. Оба тоже долго молчали. Но знал Кульбеда: и боевая тревога, и короткая речь начальника лагеря запали в душу мальчишке. Недаром у него блеснули слезинки. Не верил Кульбеда, что Забудкин навсегда захочет оставаться бродягой и сиротой при живых родителях. Должно же заговорить в нем сыновье чувство! Кульбеда ждал этого перелома в сознании мальчишки и дождался.
— Почта здесь есть где-нибудь? — очень тихо не то спросил, не то вслух подумал Забудкин.
— Если тебе конверт нужен, — сказал Кульбеда так, словно не придавал этому разговору ни малейшего значения, — у меня есть, дам уж штучку! А если телеграмму хочешь — деньги тоже имеются. Позавчера разбогател случайно. Думал, потерял бумажник, а гляжу — он на тумбочке валяется.
Больше они не разговаривали до самого перерыва, когда Катя, Ната и старшая повариха прикатили к месту работы тележку с двумя большими термосами с чаем и корзиной с бутербродами.
Не забыли они и стаканы.
Вместе с пищеблоком вернулся Вовка Самоварик, которому комиссар Клим разрешил сбегать за фоторужьем.
— Мальчики! Перекус! — крикнула дородная повариха. — А то похудеете до завтрака!
— Перерыв! — объявил капитан Дробовой, и около тележки выстроилась длинная очередь.
— Стаканы не бить! — предупреждала Катя каждого, кому наливала чай и выдавала бутерброд.
Ната молча обслуживала мальчишек. Богдан и Сергей Лагутин оказались около тележки одновременно. Ната подала Богдану чай с бутербродом и спросила:
