— А нам тогда не нужна будет эта милость, мы уже будем в парламенте для взрослых.
Матиуш понял, что получилось нехорошо, и сказал так:
— А собственно, почему вы к нам предъявляете претензии? У вас уже усы, и вы курите. Так идете в тот парламент, пусть они вас туда и принимают.
Самые старшие, у которых уже действительно начинали пробиваться усы, подумали: «В самом деле. Зачем нам этот сопливый парламент? Мы уже можем быть в настоящем парламенте».
А те, кто был помоложе, стыдились сознаться, что они не курят, и тоже сказали:
— Ладно.
И ушли, А когда они шли в парламент взрослых, их не пропустили солдаты, которые стояли с винтовками наготове и таким образом задержали шествие. Бунтари хотели вернуться, но сзади тоже стояли солдаты. Пришлось разделиться — одни вошли в улицу направо, а другие — налево. Потом снова разделились, а солдаты сзади все наступают и теснят. И так их разделили на небольшие группы, и тут полиция начала их арестовывать.
Когда Матиуш узнал об этом, он очень сердился на префекта полиции, — ведь выглядело так, будто король их обманул, Префект оправдывался, что иначе было нельзя.
Тогда Матиуш велел расклеить на всех перекрестках объявления, чтобы выбрали трех самых толковых юношей, и те пришли бы к нему на аудиенцию, он с ними поговорит.
Вечером Матиуша пригласили на заседание министров.
— Плохи дела, — сказал министр просвещения. — Дети не хотят учиться, Когда им учитель дает задание, они смеются: «А что вы нам сделаете? А мы не хотим. А мы пожалуемся королю. А мы скажем нашим депутатам». И учителя не знают, что им делать. А старшие и вовсе не хотят слушаться. «Эти молокососы будут командовать, а мы будем подчиняться? Дураков нет; Если у нас нет своих депутатов, может не быть и школ». Прежде маленькие дрались с маленькими, а теперь взрослые надоедают маленьким и дразнят их: «Иди, пожалуйся своему депутату». И таскают их за уши, и бьют. Учителя говорят, что подождут еще две недели, и, если будет так продолжаться, они учить отказываются. Двое уже ушли. Один открыл ларек, торгует газированной водой, а другой — пуговичную фабрику.
— Вообще, взрослые очень недовольны, — сказал министр внутренних дел. — Вчера один господин в кафе сказал, что у детей в головах помутилось, им кажется, что они могут делать все, что хотят, и так шумят, что можно обалдеть. Скачут по диванам, в комнате играют в мяч, шатаются без разрешения по улицам и так ужасно рвут одежду, что, пожалуй, скоро будут ходить как дикари. Этот господин говорил еще и другие вещи, но я не могу этого повторить. Я приказал его арестовать, и теперь он обвиняется в оскорблении короля, то есть вашего величества.
— Я знаю, что делать, — сказал Матиуш, — пусть все, кто учится, будут служащими. Они так же пишут, считают и ходят в школу, как служащие ходят в свои конторы. Поэтому за их работу им следует плата. Будем им платить. Нам все равно, даем ли мы им шоколад, коньки, куклы или деньги. А дети будут знать, что они должны делать то, что им надлежит, иначе они не получат жалованья.
— Можно попробовать, — согласились министры.
Матиуш совсем забыл, что теперь управляет уже не он, а парламент, и приказал написать такой указ и расклеить его на углах улиц.
Рано утром прибежал журналист, он был страшно сердит:
— Если вы, ваше величество, будете все важные сведения расклеивать, для чего тогда газета?
А за ним Фелек:
— Если вы, ваше величество, сами издаете новые законы, для чего тогда депутаты?
— Да, — подтвердил журналист. — Барон фон Раух прав. Король может только сказать, что хочет сделать то-то и то-то, а потом только депутаты скажут, разрешают ли они это сделать. А может быть, они придумают что-нибудь лучше?
Матиуш понял, что поспешил. Что же теперь будет?
— Пусть ваше величество позвонит по телефону, чтобы пока давали шоколад, потому что может быть революция. А мы сегодня же обсудим это дело на заседании с депутатами.
У Матиуша было плохое, предчувствие, и случилось, действительно, нечто очень плохое. Потому что сперва решили, чтобы все дело передать на совещание комиссии. Но Матиуш не согласился.
— Когда комиссия должна что-нибудь решить, приходится долгов ждать. А учителя сказали, что будут ждать только две недели, после чего уйдут.
Журналист подошел к Фелеку и сказал ему что-то на ухо. Фелек улыбнулся очень довольный и, когда Матиуш кончил, попросил слова.
— Господа депутаты, — сказал Фелек. — Я ходил в школу и знаю, что там творится. В течение одного года я стоял за партой несправедливо семьдесят раз, в углу стоял несправедливо сто пять раз, за двери был выставлен несправедливо сто двадцать раз, и вы думаете, что так было только в одной этой школе? Ничего подобного. Я учился в шести разных школах, и везде было то же самое. Взрослые не ходят в школу, поэтому не знают, как там все несправедливо. Я думаю, что если учителя не хотят ждать, не хотят учить детей, то можно издать закон, чтобы они учили взрослых. Когда взрослые увидят, как это приятно, не будут все время усаживать нас за книжки, а учителя тогда увидят, что со взрослыми хуже, потому что они не поддаются воспитанию, — и перестанут на нас наговаривать.
И посыпались жалобы на школу и учителей. Этого несправедливо оставили на второй год, тот сделал только две ошибки, а получил плохую отметку, этот опоздал, потому что у него болела нога, и был поставлен в угол, другой не мог выучить стихотворение, потому что младший брат вырвал эту страницу, а учительница сказала, что он просто выкручивается.
Когда депутаты уже устали и проголодались, Фелек поставил проект на голосование:
— Комиссия обсудит, как сделать, чтобы в школе все было справедливо, и платить ли детям за занятия, как служащим. А тем временем в школы будут ходить взрослые. Кто согласен, пусть поднимет руку.
Несколько депутатов хотели что-то к этому добавить, но большинство присутствующих подняли руку, и Фелек сказал:
— Парламент закон принял.
Невозможно описать, что началось твориться в государстве Матиуша, когда люди узнали о постановлении детского парламента.
— Что это за новые порядки! — сердились одни. — Почему дети должны нами распоряжаться? У нас свой парламент, и мы можем не соглашаться. Пускай их парламент решает, что должны делать дети, а указывать, что делать нам, он не имеет права.
— Ну хорошо, мы будем ходить в школы, а кто будет работать? — спрашивали другие.
— А пусть теперь дети делают все, если так распорядились. Увидят, что это не так легко, как им кажется.
— Посмотрим, — говорили более спокойные. — Может быть, все к лучшему. Когда дети убедятся, что ничего не умеют, что без нас обойтись не могут, они будут нас больше уважать.
А безработные даже радовались. Потому что вышел закон, что за учение будет выплачиваться жалованье, что учение — это тоже работа. И вышел закон, что дети будут все делать, а взрослые будут ходить в школу. Было очень много волнений, потому что мальчики в большинстве хотели быть пожарными, а девочки хотели быть продавщицами в магазинах игрушек и в кондитерских. А некоторые, как это всегда бывает, говорили глупости: один мальчик хотел быть палачом, один хотел быть индейцем, а один — сумасшедшим.
— Ведь все не могут делать то же самое.
— Так пусть кто-нибудь другой делает. Зачем мне делать то, чего не хотят другие.
И в семьях было много споров, когда дети отдавали родителям свои книжки и тетради.
— Вы испортили книжки и испачкали тетради, а теперь учительница будет нас ругать, что мы неряхи, — говорит мама.
— Ты потерял карандаш, теперь мне нечем рисовать, и учительница будет сердиться, — говорит отец.
— Завтрак опоздал, напиши мне сейчас же подтверждение, что я из-за завтрака опоздала в школу, — говорит бабушка.
А учительницы очень радовались, что смогут хоть немного отдохнуть, потому что взрослые гораздо спокойнее.
— Мы подадим детям пример, как надо учиться, — говорили взрослые.
А были и такие, которые смеялись надо всем этим, были веселы и радовались этому, как чему-то новому.
— Все равно так долго не продлится, — говорили все.
Очень странно выглядел город, когда взрослые шли с книжками в школу, а дети шли в конторы, на фабрики и в магазины, чтобы там их заменить. Некоторые из взрослых были смущены, даже печальны, другие относились к этому спокойно.
— Ну так что? Мы снова дети. Разве плохо быть ребенком?
Вспоминали прежние времена, встречались товарищи, которые сидели когда-то на одной парте. Вспоминали старых учителей, разные игры и шалости.
— Помнишь старого латиниста? — спрашивает у своего товарища инженер с фабрики.
— А помнишь, как мы раз подрались, — из-за чего это вышло?
— А-а, знаю. Я купил перочинный нож, а ты сказал, что он не стальной, а железный.
