Иришка вздохнула. На любовь балетмейстера она особенно не надеялась. Любят красивых и талантливых, а некрасивых и бесталанных в лучшем случае уважают, как часто говорил папа, подшучивая над их соседкой Элеонорой Львовной, некрасивой старой девой, стремящейся выйти замуж.
В пятницу уроков не было, а на воспитательном часе им раздали табеля. Иришка заглянула в свой: математика — пять, русский — пять, остальные четверки. Потом они с Надей побежали смотреть на елку. Елка стояла в темном пустом зале, еще не убранная, пахнущая смолой и хвоей. Они начали гоняться друг за другом вокруг елки, потом прибежали еще две девочки из их класса, и они решили сыграть в прятки. Наде выпало водить. Она закрыла глаза ладонями и через минуту крикнула:
— Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, кто не спрятался — я не виноват!
Иришка все еще металась по залу. Наконец она взобралась на сцену и нырнула под занавес. Сцена была пуста, и только в дальнем ее углу светилась открытая дверь и слышны были приглушенные голоса. Иришка подошла ближе к двери, стараясь ступать осторожно и бесшумно, чтобы ее не услышала Надя.
В маленькой комнатке, где хранился всякий хлам — использованный реквизит, старые, пришедшие в негодность костюмы, которые было все же жалко выбрасывать, — сидели старшие девочки и разбирали елочные игрушки. Они доставали их по одной из большого ящика, стоявшего на полу, и привязывали к ним длинные нитки.
— Лизавета, дай ножницы! — сказал кто-то из девочек.
И Лизин голос ответил ей:
— Возьми.
Иришка медлила. Она слышала, как по залу бегала Надя, крича: «Спорим, я вас в два счета найду!» Иришке не хотелось уходить, и в то же время ей было неловко — ведь старшие девочки могли заметить ее и подумать, что она подглядывает за ними. «А что, если я войду, — вдруг подумала Иришка. — Вот просто так — возьму и войду. Скажу: «Может, вам помочь? Чтобы было быстрее?» И представила себе, как она заходит и садится возле Лизы. Просит у нее ножницы, передает ей нитки…
— Эти малявки такие смешные, — вдруг услыхала Иришка Лизин голос. Вот сегодня подходит ко мне одна и говорит: «Скажите моей подружке что-нибудь хорошее, а то она очень переживает, что она некрасивая и вообще неспособная, а вам она поверит, она вас любит». Такая девчонка забавная, на хомячка похожа…
— Твоя вздыхательница?
— Да нет, — ответила Лиза погодя. — Эта совсем особая. Может, ты обратила внимание? Худенькая такая, угловатая. Какая-то словно немножко испуганная.
«Это обо мне, обо мне! — колотилось в испуге Иришкино сердце. — Она меня знает, она меня заметила! Запомнила!»
— Там есть неплохие девочки, — сказал чей-то голос. — Одна особенно. Видно, будет красавицей. Глазищи такие огромные, и фигурка точеная.
— Ага. (Иришка опять прислушалась: говорила Лиза.) Но эта моя вздыхательница… это совсем не то. Она… ну, как тебе сказать… Это гадкий утенок! Понимаешь? Уже видно, уже проглядывает что-то, когда она смотрит на меня как-то сбоку, словно лягушонок, и думает, наверное, что я не замечаю…
Дальше Иришка не слушала. Глотая слезы, она побрела через сцену, уже не беспокоясь о том, что ее могут услышать. Это было все. Это был конец. Конец мечтам, конец иллюзиям и самообману, конец любви. С залитым слезами лицом, перепачканная пылью, она вылезла из-под занавеса и предстала перед изумленной Надей.
— Упала? Ушиблась? Больно? — всполошилась Надя, отряхивая Иришкину форму.
Иришка замотала головой, подавив рыдание.
— Пойдем, надоело, — самоотверженно сказала Надя и обняла Иришку за плечи. — Подумаешь, в прятки играть! Не маленькие. Лучше поиграем в настольные игры, да?
— Она сказала знаешь что? — еле выдавила Иришка. — Она сказала — я… я… гадкий утенок!
— Подумаешь! — с наигранной беспечностью сказала Надя, избегая смотреть Иришке в глаза. — Меня вот Витька Корзинкин коровой назвал. Подумаешь, на всех обижаться! Он меня коровой, а я его бегемотом! А ты молчала, да? Ее обзывают, а она молчала! Надо было ее крокодилой назвать. Или мартышкой!
— Кого?! Лизу?! — ужаснулась Иришка.
Надя опешила.
— Подумаешь! — сказала она, но уже менее уверенно. — Красивая она, вот и задается. Но зачем же других обзывать? Скажи, зачем?! — грозно потрясая кулаком перед Иришкиным носом, вопрошала Надя, а Иришка тихо всхлипывала, комкая в руках носовой платок.
Дома, в ее книжном шкафу, стояли книги по занимательной математике, жизнеописания знаменитых людей и оранжевые тома детской энциклопедии, но никогда-никогда не читала ей мама добрых и немного печальных сказок о маленькой девочке, появившейся из тюльпана, о прекрасном ледяном дворце Снежной королевы и о бедном невзрачном утенке, который стал потом белоснежным лебедем.
А день продолжался и нес с собой новые неожиданности. Когда они сидели за обедом, к Иришкиному столу подошла Нина Васильевна и сказала, указывая на Иришку испачканным зеленкой пальцем:
— Пантелеева, замените в «Танце маленьких лебедей» Гавришову. У нее разболелся зуб, она не может. Одеваться за полчаса до начала концерта.
— Поздравляю, — сказала Надя, а Иришка лишь улыбнулась в ответ.
Потом было ожидание. Иришка слонялась по корпусу, не зная, куда себя деть. До начала концерта оставалось еще почти три часа, а время тянулось так медленно! Начало темнеть, и к шести за окнами была сплошная чернота. Во всем чувствовалось приближение праздника: и елочный запах в спальном корпусе, и мерцающие гирлянды на фасаде здания напротив, и полуодетые старшеклассницы, шушукающиеся в гладилке, и Гипотенуза с накрашенными губами, смущенная и похорошевшая, — все это было преддверием праздника, а ожидание его, таинственное и волнующее, было чуть ли не лучше, чем сам праздник.
Елка уже позванивала и серебрилась игрушками. Всюду был праздник, и, когда, пробегая по вестибюлю, Иришка увидела вошедших с улицы, румяных и запыхавшихся маму с папой, она не особенно удивилась, а только радостно рассмеялась, уткнувшись лицом в мокрый, почему-то пахнущий апельсинами мех маминой шубки.
Время между тем приближалось к семи. Прошли на сцену ребята из соседней музыкальной школы и стали настраивать инструменты. Разноголосое пиликанье доносилось и на второй этаж, сопровождая Иришку в полутьме длинного коридора. Иришка не была первой — в костюмерной уже звучали голоса. На плечиках аккуратно висели пачки — по размерам, в несколько рядов. А на низеньком стульчике сидела девочка, завязывая тесемки туфель. Это была Гавришова.
— Привет, — сказала она. — Проклятый зуб. Вроде перестал. Я уж думала — не приду. Так что тебе уже легче.
Иришка кивнула и вышла. Снизу доносились нестройные звуки настраиваемых инструментов, кто-то засмеялся, кто-то хлопнул крышкой рояля. Ей совсем не хотелось плакать. Просто было как-то все равно. Она даже не оглянулась, когда услышала за спиной быстрый топот и голос Гавришовой:
— Ирка! Ирка! Ты чего психуешь, скажи? Ты обиделась, да? Ты за что обиделась, слышишь? Почему ты так смотрела, Ирка? Я что-то не так сделала, да? Ты скажи!
Иришка пожала плечами, отводя глаза. Отвечать у нее просто не было сил.
— Да? — вдруг поняла Гавришова. — Ты хотела?..
Иришка высвободила плечо из ее цепких рук и начала спускаться по лестнице.
— Стой, подожди! — Ее опять догнала Гавришова, и Иришка послушно остановилась, глядя куда-то в сторону. — Ведь никто не знает, — зашептала, оглядываясь, Гавришова. — Я пришла первой, и Нина Васильевна тоже не знает. Если ты хочешь… Я бы тоже хотела… Но если ты так хочешь… — И она протянула Иришке накрахмаленную пачку, которая топорщилась у нее в руках.
Уже после выступления, сидя в тесной, душной раздевалке, Иришка вдруг расплакалась. Она сидела, сжавшись в комочек у теплой батареи, и лишь комкала в потных ладонях жесткий тюль пачки. В раздевалку вбегали девочки, веселые и разгоряченные, но, покосившись на Иришку, затихали, обмениваясь недоуменными взглядами и пожимая плечами.
— Отчего ты плачешь? — спрашивала какая-нибудь из них. — Ну, скажи…
Иришка молчала. Она не знала, что ответить. Она не понимала, почему плачет, когда ей так хорошо. Она еще не знала, что плакать можно и от счастья.
— Ну, маленький, теперь ты отдохнешь от своего балета, — сказал папа за завтраком.
— Дочь, ты должна провести каникулы с пользой, — немедленно откликнулась мама и поправила Иришке бант. — Стриженая ты мне нравилась больше. После завтрака — гулять, а потом будешь подтягивать математику. Ноги ногами, а голова головой.
— Никакой пользы! — запротестовал папа. — Каникулы нужно отдать развлечениям. Объявляю программу действий: три билета на елку… Могу и больше. — Он вопросительно посмотрел на Иришку. — И все, что захочешь: зоопарк, каток, ТЮЗ, гости и в гости, — в общем, простор фантазии!
