В баню, как всегда, шли строем. Кирюша и Артем — в одной шеренге. Когда Голиков обнаружил часы, Артем не подошел вместе со всеми к нему. «Конечно, это хорошо, что все так получилось, — думал Каменюка, с остервенением выколачивая матрац, — но ведь раньше, когда Кирюшка поднял крик, могли подумать и на меня».
Каменюка шагал рядом с Голиковым, сжав кулаки и хмуря брови. Праздничное настроение давно исчезло. Они подходили к бане.
— Рота, стой! — скомандовал Беседа — Вольно! — и, приказав подождать его, прошел в ворота.
Артем решил сказать Голикову о том, что мучило его:
— Ты на меня думал? — повернулся он к Кирюше.
— Ну, что ты! — смутился Голиков, сразу поняв, что имел в виду Артем, и протестующе замотал головой.
— Не думал? — повеселев, переспросил Каменюка.
— Да никогда! — убежденно ответил Голиков.
— А ну, покажи, какие они, — облегченно вздохнув, попросил Артем.
Кирюша с готовностью протянул ему часы.
— Хочешь, после бани надень, — предложил он и, видя, что друг колеблется, великодушно сказал:
— Да ты хоть сейчас бери… После ужина отдашь. Бери, бери… Когда хочешь, носи, — и они, обнявшись, вышли было из строя, но издалека раздался строгий голос Беседы:
— Кто разрешал покидать строй? Старший воспитанник Голиков, наведите порядок.
Вечером, незадолго до отбоя, Беседа вызвал к себе Каменюку. Воспитателю было уже известно, что часы найдены. Ему очень хотелось показать как-то Артему, что он жалеет о своих несправедливых подозрениях, но он твердо знал: делать этого нельзя.
— Ну, Тема, как день сегодня провел? — весело спросил капитан.
— Как дома раньше! — воскликнул Каменюка. И неожиданно сказал, глядя воспитателю прямо в лицо синими глазами:
— Я, товарищ капитан, раньше сомневался: может, вы меня ворюгой считаете… Хотел вас об этом спросить, да побоялся. Если бы вы сказали, что на меня думаете, — он говорил через силу, словно преодолевая препятствие, — я бы из училища убежал… и ни за что не вернулся… хоть по кускам меня резали бы… Если б и вы обо мне так думали…
— Артем! — встал офицер, сдерживая волнение. — Я уже сказал тебе однажды: я тебе верю! Я в тебя верю! — с силой повторил Алексей Николаевич — Ну, иди, родной, спать.
ГЛАВА XXVII
«Вы стали лучше»
Боканов собрал отделение в саду за стадионом и, усадив на молодую, похожую на зеленый бархатный ковер траву, достал из полевой сумки последний номер «Правды». Не спеша повернул газету заголовком к воспитанникам:
— Вчера вышла в Москве, а сегодня самолетом доставлена нам. Обратите внимание на цифру под заголовком—9872. Это порядковый номер. Когда же вышел самый первый номер?
— Я знаю! — привскочил с бугорка Пашков.
— Тех, кто «якает», не спрашиваю, — нахмурился Боканов. — Достаточно поднять руку. Пожалуйста, Сурков.
— Первый номер вышел 5 мая, а вот какого года, не помню…
— 1912 года.
— Значит, скоро «День печати», — опять выскочил Геннадий.
Боканов осуждающе покачал головой, и смущенный Пашков стал внимательно разглядывать что-то в траве.
— Вот я и хочу рассказать вам, как родилась большевистская «Правда».
Он говорил неторопливо, несколько даже скупо, но сама эта сдержанность придавала повествованию особую силу. Когда Боканов закончил, Ковалев спросил с любопытством:
— Товарищ капитан, а ротационные машины — это в типографии?
— Да…
— Вот нам бы пойти как-нибудь в типографию, очень интересно посмотреть, как печатают…
— Хорошая мысль, — одобрил Боканов, соображая, когда это можно будет сделать.
— Только не осрамиться, как во время экскурсии к артиллеристам, — ввернул ядовито Пашков.
— То есть? — не понимая, спросил капитан.
— Там Гербов с коня свалился, а здесь может о станок споткнуться, — сострил Геннадий. С довольным видом он откинулся назад и, опершись спиной о деревцо, состроил озабоченную физиономию. Кое-кто заулыбался.
Сергей Павлович внимательно посмотрел на Геннадия:
— Вы напрасно, Пашков, так самоуверенно считаете себя наездником лучшим, чем Гербов. Когда вы услышите, почему Семен упал с коня, то…
Гербов поднял было на офицера удивленные глаза, но тотчас опустил их.
— Дело в том, товарищи, — продолжал Боканов, — что Гербов узнал тогда на плацу палача своего отца. Палач был в одежде курсанта. Он предстал сейчас перед нашим судом. — И капитан коротко рассказал то, что ему было известно.
Побледневший Пашков поднял руку:
— Прошу Гербова извинить меня за глупую шутку…
— Да я и не обиделся, — добродушно успокоил его Семен.
— Сейчас идите в спальню, — обратился ко всем Боканов, — будем перебираться в нашу новую квартиру — более светлую и теплую. Думаю, указывать ее вам не надо, да с вами будет и старшина. Вещи перенесете сами. Я через час проверю.
Новоселья ждали давно. Рядом со старыми, малоприспособленными для жилья спальнями, рабочие восстанавливали корпус, разрушенный бомбежкой. Сказочно быстро вырастали стены. Воспитанники помогали расчищать площадку вокруг строительства, надоедали прорабу расспросами — «скоро ли?». Теперь тем приятнее было переселяться в красивое, с высокими окнами здание.
Началась веселая кутерьма: разбившись по двое, тащили кровати; обхватив руками свернутые в рулоны матрацы и подушки, протискивались с ними к двери; облюбовывали себе место, договаривались о соседстве. В разгар новоселья старшина Власенко принес овальное стенное зеркало. Ближе всех к старшине оказался Павлик Снопков.
— Вот раздобыл в квартирном отделе, — передал ему зеркало Власенко, — повесьте над койкой.
Старшина оглядел спальню и, довольный размещением, ушел. Снопков начал примерять зеркало в простенке над своей койкой. К нему вразвалочку, держа руки кренделем, подошел Лыков:
— А ну, дай-ка, — потянулся он к зеркалу.
Павлик, зная повадку Лыкова забирать себе лучшие вещи, повиновался неохотно. Василий повертел зеркало, пощелкал для чего-то по ореховой рамке короткими пальцами и сделал было движение, словно собирался унести, его, но что-то вспомнил и, возвращая, хозяйски посоветовал:
— Два гвоздика снизу вбей… Для устойчивости…
Не прошло и часа, как спальня приняла обжитой вид. В ровную шеренгу выстроились тумбочки, равнялись на правофланговую подушку Лыкова все остальные подушки. Широким пунктиром пересекали комнату полосы простынь, подвернутых на койках в ногах.
На окнах развесили гардины, в простенках поставили небольшие пальмы, а Савва Братушкин успел даже ввинтить розетку для электрического утюга — великую тайну и гордость первой роты.
Когда, казалось, все уже готово было для доклада капитану. Ковалев, спохватившись, закричал:
— Ребята, а койка Андрея!
Заболевшего Андрея Суркова положили недавно в госпиталь, и его постель оставалась в старой спальне, об этом как-то забыли в суматохе.
Тотчас Гербов и Ковалев побежали за койкой Андрея. Снопков и Лыков перенесли его вещи. Пришлось снова производить перестановку, Андрею решено было предоставить лучшее место, между окном и печкой — и летом и зимой хорошо.
— Братцы, — возбужденно поблескивая глазами, предложил Пашков, — давайте послезавтра отрядим делегацию в госпиталь к Андрюшке.
— Гениальная идея!
— Соберем пончиков, «по одному с дыма».
— А если всем отделением пойти?
— Н-ну! Всех в госпиталь не пустят…
Делегатами выбрали Геннадия, Савву и Володю.
— Вы сейчас, идите к командиру роты, заранее попросите, чтобы в воскресенье увольнительную дал, — предложил кто-то.
— Отставить! — воскликнул Лыков предостерегающе. — Надо сначала обратиться к нашему капитану.
Василий всегда стоял на страже военной законности, и за ним признавался в этих вопросах непререкаемый авторитет.
….. Верно, — поддержал Лыкова Володя.
Решено было «через голову непосредственного начальства не действовать» и здесь же стали обсуждать, о чем следует рассказать Андрею.
— Скажите, что наше отделение в кроссе первое место заняло…
— Что наше отделение генерал за учебу хвалил…
— На строевой всех гонял, а нас на час раньше отпустил.
— У воробья Гришки соседский кот «Маркиз» полхвоста выщипал!
— Отделение, смирно! Товарищ гвардии капитан!.. — В дверях спальни появился Боканов.
… На следующий день, в большой, часовой перерыв, Боканов подозвал к себе в коридоре Пашкова, спросил, не занят ли он? Сможет ли пройти с ним сейчас в парк, побеседовать?
— Пожалуйста, — любезно, но с некоторым удивлением согласился Пашков, по привычке то и дело расправляя гимнастерку. Они выбрали дальнюю аллею парка. Сели на скамейку.
— Не удивляйтесь, Геннадий, тому, что услышите, и поймите правильно мои слова, — без обиняков начал воспитатель.
