Недели две назад в секцию приехал спортивный журналист, а потом написал в газете, что «чемпион Москвы Козлов, недавно проигравший Званцеву, находится сейчас в прекрасной форме и является наиболее вероятным претендентом на золотую медаль».
Тут меня толкнули в спину и передали записку. Оказалось, ребята придумали что-то вроде референдума. Каждый должен был высказаться насчет подарка Геннадию Николаевичу. В записке было:
«Я предлагаю подарить портфель. Деева. Кто будет писать дальше, подпишись».
«С монограммой. Ершов».
«Ха, ха! Авторучку с золотым пером. Супин».
«Это дело! Большаков».
«Портсигар не возьмет, а с золотым пером возьмет? Гуреев».
«А с пером возьмет. Потому что дешевле. Только это все равно муть. Нужно подарить какую-нибудь картину. Во! Соломатин».
Я обернулся и громким шепотом сказал:
— Нужно решить в принципе. Дарить вещи нельзя. Я вспомнил. Это запрещено Министерством просвещения.
— Верезин! — прервал меня Петр Ильич. — Что за болтовня? Что ты там держишь в руках? Дай сюда!
Нет, нам решительно не везло! Что мы сейчас делали плохого? Думали о том, как выразить свою любовь к классному руководителю. Но разве можно было в этом признаться?
Я не мог отдать записку. Этим я подвел бы не только ребят, но и Геннадия Николаевича.
— Дай сюда записку! — сказал Петр Ильич, направляясь ко мне.
— Я ее уронил в чернила, — невинно ответил я. Скомкав бумажку, я старательно засовывал ее в чернильницу. Сделать это незаметно было невозможно. Скрепя сердце я пошел на откровенное хамство.
Петр Ильич побелел.
— Вон! — закричал он.
— Извините, пожалуйста, — сказал я и, вздохнув, пошел к двери.
Прошел еще урок, а мы так и не договорились, что подарить Геннадию Николаевичу. Когда прозвучал звонок на математику, мы окончательно разругались и в отчаянии разошлись по своим партам.
Геннадий Николаевич вошел в класс хмурый. Ребята сочувственно поглядывали на меня. Было ясно, что Петр Ильич нажаловался.
Геннадий Николаевич проверил нас по журналу и вызвал к доске Сперанского. Урок начался.
Классный не сразу заметил, что мы ведем себя не совсем обычно. Но через несколько минут он огляделся по сторонам, словно ему чего-то не хватало.
Мы сидели так, будто были восьмым «а». Геннадий Николаевич кивнул головой, но промолчал. Однако, отпуская Мишку, он сказал:
— Все равно разговор о Верезине состоится.
— Пусть, — великодушно сказал я. — Согласен.
— Что с вами случилось? — удивился Геннадий Николаевич.
— Ничего не случилось, — обиженно ответил Серёга. — Восьмой «г» шумит — «что случилось?». Восьмой «г» сидит тихо — опять «что случилось?».
— Преподаватели не привыкли к тому, что вы сидите тихо, — улыбнувшись, сказал Геннадий Николаевич.
— Пусть привыкают! — закричали мы. — Только это все из-за вас, Геннадий Николаевич, так и знайте!
— Что произошло? — совсем растерялся Геннадий Николаевич.
— Ничего. Просто мы вас любим. Мы теперь всегда будем такими.
Геннадий Николаевич принужденно рассмеялся.
— Всегда — это слишком долго, — сказал он. — Но я рад, что вам уже этого захотелось. Кстати, раз уж вы признались мне в любви, Верезин, что у тебя вышло с Петром Ильичом?
Я поднялся, но Мишка, который тоже вскочил с места, опередил меня.
— Геннадий Николаевич, — сказал он, — Верезин тут ни при чем…
И коротко рассказал, как было дело.
Задумывались ли вы, как человек выражает самую высокую степень счастья? Может быть, он улыбается? Или смеется? Может быть, морщится, пытаясь скрыть радостные слезы?
Если судить по Геннадию Николаевичу, человек, испытывающий полное счастье, начинает очень быстро тереть подбородок. Когда наш классный наконец опустил руку, подбородок его был совсем красного цвета. Геннадий Николаевич немного побледнел, отчего цвет подбородка стал особенно заметен.
— Вот что, ребята, — сказал Геннадий Николаевич удивительно чистым и ясным голосом. — Мне не нужно другого подарка, кроме…
— Знаем, знаем! — закричали мы. — Чтобы мы слушались… Но мы все равно купим вам что-нибудь!
— Я ничего не возьму, — сказал Геннадий Николаевич сердито и в то же время счастливо.
— Все равно купим! Принесем и убежим!
— Тихо! — вдруг прикрикнул на нас Геннадий Николаевич. (Мы сейчас же замерли.) — Гуреев, к доске!
Сашка, захватив дневник, пошел к учительскому столу.
— Гуреев докажет нам теорему… — начал Геннадий Николаевич. Но, взглянув на Сашку, он неожиданно спросил: — Что это у тебя за галстук?
Под кителем у Сашки сегодня действительно красовался галстук. Темно-зеленый, с золотыми пальмами, с обезьянами и даже с голой женщиной.
Этот галстук подарил ему Григорий Александрович: Сашка вчера пропустил занятия, чтобы выстоять вместо нашего тренера очередь за телевизором.
Гуреев очень гордился подарком, но немного стеснялся его. На уроках он тщательно прятал галстук под кителем, а на переменах расстегивался и давал нам разглядывать пальмы, обезьян и голую женщину. Когда подходили девочки, Саша смущенно прикрывал женщину ладонью. Ребята одобрили подарок. Только Синицын страдал от зависти и уверял, что Сашке с его бритой головой такой модный галстук совсем не идет.
К концу школьного дня Гуреев обнаглел и даже на уроках сидел в расстегнутом кителе.
— Что это за галстук? — насторожившись, спросил Геннадий Николаевич.
— Да так! — замялся Сашка.
— А чего? — сказал Володька Герман. — Покажи. Эх, и галстук у него! Я себе такой же заведу.
Сашка неуверенно оглянулся на ребят и распахнул китель.
— Ух ты! — насмешливо сказал Геннадий Николаевич. — Тебе нравится?
— Мексиканский, — буркнул Сашка.
— Где ты выкопал такую красоту?
— Почему это «красоту»? — обиженно возразил Гуреев. — При чем тут красота? У вас у самого пиджак с разрезом.
Геннадий Николаевич вспыхнул.
— С ума сошел?! — закричали на Сашку ребята. — Спятил, да? Геннадий Николаевич, не обращайте на него внимания! Эти боксеры из-за своего Званцева совсем спятили.
Ребята наперебой стали рассказывать, что Сашка весь вчерашний день простоял за телевизором.
— Из-за этого ты пропустил школу? — сердито спросил Геннадий Николаевич.
Сашка промолчал.
— Вызовешь завтра отца.
— Как металлолом собирать — пожалуйста, пропускай сколько угодно, — проворчал себе под нос Сашка. — А один раз для себя пропустил, так сразу и родителей.
— Саша, — тихо спросил Геннадий Николаевич, — это Званцев научил тебя так говорить?
— Никто меня не учил. Говорю, что думаю. Не всем же повторять, что в газетах пишут.
Это в самом деле много раз говорил нам Званцев. Я тоже запомнил его слова, но еще не успел щегольнуть ими. Не подвертывался удобный случай.
Геннадий Николаевич помрачнел. Заметив это, ребята с еще большим азартом набросились на Гуреева. Кобра крикнул, что боксеры вообще стали слишком выделяться.
Урок был сорван. Тот самый урок, на котором мы так искренне обещали Геннадию Николаевичу, что всегда будем его слушаться.
Когда первый час тренировки закончился, Званцев хлопнул в ладоши и сказал:
— Пять минут отдыха. Потом начинаем спарринги.
Спаррингом называется учебный бой боксеров. Почему-то принято считать, что он не настоящий, не такой, как на соревнованиях. Я с этим решительно не согласен. На спарринге дерутся так же безжалостно и самоотверженно, как на любом состязании.
Сегодняшние бои были первыми в жизни нашей секции. Для меня это была вообще первая драка. Точнее говоря, удары мне уже приходилось получать. Но наносить их самому пока еще не случалось.
С некоторых пор я понял, как важны кулаки для формирования мужского характера. Недаром тех ребят, которые не умеют драться, в школе дразнят девчонками.
Через пять минут должно было выясниться, мужчина я или еще существо неопределенного пола.
В зале сразу сделалось шумно. Некоторые ребята (в нашей группе занималось двадцать пять человек из разных школ) достали из шкафа перчатки и выскочили на ринг. Одни ждали первого спарринга как праздника, другие, которые, подобно мне, несколько тревожились за исход этого праздника, изо всех сил шумели и старались казаться веселыми.
Мне, «мухачу», полагалось быть особенно храбрым и задиристым. Боксерские соревнования всегда открывают «мухачи». Из-за того, что я вырос таким легким, мне теперь всю жизнь придется первым пролезать между тугими канатами ринга.
Пятиминутный перерыв, объявленный Званцевым, не был для меня отдыхом. Гуреев и Володька Герман надевали мне перчатки. Несколько ребят топтались возле и обсуждали мои шансы на победу. Я весил меньше, чем мой противник. Но зато прямые удары у меня были точнее, чем у него. По мнению ребят, моя победа не вызывала сомнений.
