— Как хочешь.
Юрка резко сел.
— Да ты же сам говорил! Сам говорил, что пасха, бог, водка — это болото! Помнишь? Ты говорил, что я не понимаю. А я понимаю.
— Да не кричи, стариков разбудишь. Ложись.
Юрка не лег, но голос сбавил до шепота:
— Думаешь, я не понимаю? А ты знаешь, что пасха — это божий день? Нам Катька говорила… А знаешь, что всякие попы в этот день всех больше людей обдуривают? Знаешь?
— Знаю.
— Ну и вот.
— Ну и что?
— А то, что я больше не пойду славить. И Валерка не пойдет. Мы с ним договорились. Мы и Катьке запретили.
— Ну и молодцы! А она что?
— Смеется.
— Тоже молодец!.. Ложись.
Мальчишка лег, но тут же приподнялся на локте.
— Мы и к нам никого не пустим. Встанем у ворот с палкой и будем отгонять.
— Зачем же палкой?
— А чем же? Только палкой!
— Попробуйте словами убеждать.
— Словами не убедишь.
Некоторое время братья молчали.
— Ну и потом — я ведь теперь пионер, — сказал Юрка негромко. — Я должен бороться с религией. У нас собрание было, так знаешь, как Нелька Баева раскричалась. Гайворонский с Терениным, кричит, нечестно поступили, что молчали о сектантах, что в одиночку Катю защищали, надо было рассказать всему классу, всей школе, тогда бы мы, кричит, живо расправились со всякими этими… Галине Владимировне пришлось объяснять, что дело было сложное, шуметь было нельзя, а на этом, мол, не закончилась борьба с религией, много еще верующих на Перевалке, так что пионерам хватит работы.
— Верно, — заметил Аркадий.
— И все же я думаю, Аркаша, что на Перевалке стало меньше болота, — со смущением от сознания, что его суждение может оказаться неправильным, проговорил вдруг Юрка.
— Почему?
— А смотри: Поршенникова раскрыта и чуть не посажена в тюрьму — раз. Дядя Вася не лупит Валерку ремнем — два. Да-да, не лупит, он его на киловатты садит. Папка, наверное, научил. Он уже два раза по десять киловатт отсиживал, последний раз — в эти каникулы, когда мы в оперный ходили… Значит, два… Ну, и вообще я чувствую, что меньше стало. Ага?
— Вы завтра славить не пойдете — три, — сказал Аркадий. — В самом деле атмосфера прочищается.
— Вот.
— Знаешь, у тебя мысли верные.
— Мама бы еще не верила богу…
— Она и не верит. Так, было что-то неясное в душе, вот и не выветрилось.
— Зачем же она яйца красит и стряпает всякие эти…
— Чтобы нас накормить лучше да красивей.
— Нас? Мы бы и так поели. — Юрка задумался, потом сказал: — А вообще-то да-а. Помнишь, когда она увидела шкафчик с лентами и узнала эти божьи дверцы, она только головой покачала.
Стало жарко, и Аркадий откинул одеяло. Юрка посмотрел на его голый крепкий торс, ткнул пальцем в бугор грудной мышцы и завистливо произнес:
— Вон какие!.. Твои плечи, наверное, в два раза шире моих. Ты знаешь на кого похож?.. На этого, которые в оперном под потолком вокруг зала стоят.
— На бога?
— Ну. На одного там особенно, у которого рука вот так поднята.
— На Аполлона?.. Ну, спасибо, уважил, брат. Вознес меня в собственных глазах.
А Юрка, стукнув по груди его кулаком, еще раз выразил свое восхищение. Сам же мальчишка, в великоватой майке и с выпирающими ключицами, не представлял особого интереса, как атлет.
— Ну, спать?
— Нет еще, — быстро ответил Юрка и замолчал в какой-то нерешительности.
Дело в том, что мальчишкам показалось мало только отбросить славление Христа. Им хотелось сделать что-то большее, устроить, например, демонстрацию против бога, митинг, которые раньше устраивались против царя. Но их смущало, что, в общем-то, верующих, очевидно, мало, да и те неизвестно кто и где живут. Против кого же митинговать? Но тем не менее мальчишки на всякий случай решили приготовиться. И эту подготовку Юрка взял на себя и кое-что уже придумал — плакат с острой надписью. Но брат мог посоветовать что-нибудь лучше, только вот не осудит ли он всю их затею?.. После некоторых колебаний Юрка все же спросил:
— Что бы ты, Аркаш, написал на плакате или на листовке против бога?
— Против бога?
— Да.
— Длинно?
— Нет. Два-три слова.
— «Долой Христа!»
— Нет, что-нибудь сильнее, чтобы с рисунком.
— Знаешь, я завтра состряпаю, а? Страшно спать хочется.
— Надо сегодня. Сейчас же.
— Тогда «Христос — миф» или «Христос — свинья».
Мальчишка понял, что от брата ничего дельного не добиться — он почти спит. Юрка вздохнул.
— Согласен? — тихо спросил Аркадий, не открывая глаз.
— Да.
— Тогда спать?
— Спать.
Юрка выскользнул из-под одеяла, выключил лампу, натянул в темноте штаны и вышел в кухню. «Ну что ж, — подумал он, — изображу свою фигуру». Он зажег свет, достал пол-листа ватмана, тушь с кистью и задумался, как все это лучше совершить. Фигурой его была фига, гениальная комбинация из трех пальцев, громадная фига с надписью «Вот вам, на пасху!». Рисовал мальчишка плохо, а кукиш — вещь непростая, живая кисть живого человека, а не многогранник и не круг с выступами… Но задача решилась просто и блестяще. Юрка поставил табуретку прямо под лампочкой, спроектировал свою левую руку, собранную фигой, на лист ватмана, так что она занимала почти весь лист, и обвел тень карандашом. Дорисовать детали с натуры было уже делом не столь трудным, и часа через полтора готовый плакат подсыхал на остывающей печке. Кукиш общим очертанием напоминал голову старухи с толстым мясистым носом и с запавшим ртом, в платке, торчащем надо лбом. Юрка подумал, что если бы не этот торчащий платок и не запавший рот, то фига походила бы на Поршенникову. Вверху было написано «Вот вам», а внизу «на пасху!». Долго сох восклицательный знак, особенно точка. Когда наконец тушь потускнела, мальчишка свернул ватман рулончиком, спрятал его, прибрал за собой и, радостный, отправился спать.
Вскочил Юрка спозаранок, спросил тревожно Василису Андреевну, не приходил ли кто из «христосников», быстро оделся и, захватив с собой плакат, помчался к Валерке. Тот был уже на ногах.
— Где же твой «Христос воскрес»? — спросил вдруг Василий Егорович.
Юрка вопросительно глянул на друга, мол, как это понимать: в шутку или всерьез? Валерка улыбнулся.
— Он испытывает. Я все рассказал.
— У тебя, парень, что-то уверенности нет.
— Есть! — весело ответил Юрка. — Еще как есть. — Он хотел было развернуть перед Василием Егоровичем ватман, но в последний миг раздумал.
Когда вышли, Валерка спросил:
— Готово, значит?.. Ну-ка. Аркаша придумал?
— Сам. Ты сейчас упадешь! — Юрка сорвал газету и показал рисунок.
Валерка даже отшатнулся от кукиша, а потом схватился за шапку и расхохотался.
— Пойдет?
— Что ты! Замечательно! Как напечатано. Слушай, Юр, а как мы его пристроим?
— Потом решим. Пошли к Катьке.
За ночь подстыло, но по всему было видно, что зима отступает. Тысячи миниатюрных дзотов, миллионы бастионов вытаяли горячие лучи в снегу — солнце вооружало весну.
Юрка сунул в рот один палец и пронзительно свистнул. В четырех-пяти соседних домах отозвались собаки. Испуганно спрыгнул в сугроб сидевший на заборе кот, осыпал с шуршанием льдинки и, испугавшись еще сильнее, большими прыжками помчался по огороду. Ворона, тяжело и низко летевшая над домами и голодно посматривавшая вниз, каркнула и отпрянула в сторону.
Но всего этого мальчишки не заметили. Они ждали Катю.
Они всегда ждали ее с боязливой напряженностью: а вдруг не выйдет, вдруг Поршенничиха не отпустит? Катя выбежала, на ходу застегивая пальто.
— Христос воскрес! — сказала она мальчишкам, улыбаясь.
— Я те дам Христоса! — пригрозил Юрка, тоже улыбаясь. — Вот мы какую пилюлю ему приготовили.
Мальчишка огляделся по сторонам и развернул плакат. К сожалению, фига не оказала на Катю такого действия, которое произвела на Валерку. Наоборот, она вроде бы нахмурилась, рассматривая рисунок. Юрка даже сам сбоку глянул на него — уж не превратился ли кукиш каким-нибудь чудесным образом во что-то иное. Нет, все было на месте.
Прочитав подпись, Катя подняла глаза на Юрку:
— Это кому?
— Это?
— Ну.
— Как — кому? Всем, кто… это… верит богу.
— Прячь! — быстро прошептал Валерка. — Дядька.
Юрка живо свернул плакатик. И ребята медленно пошли вдоль улицы, так и не решив, что же они будут делать с этой фигой и что они вообще будут делать. Юркин боевой дух был несколько сбит Катиным холодком и тем, что все, еще вчера казавшееся таким определенным и четким, стало вдруг совсем неопределенным и нечетким. Они должны были выйти и врезаться в толпу богопоклонников и начать с ними драку. Но вот они вышли, а на улице ни души. Кого ошарашивать кукишем? С кем драться? Что за самообман за такой случился?
