Ознакомительная версия.
Люда и в самом деле скоро возвращается, но Ася уже не видит её. Она говорит что-то невнятное, просит помешать угли в печке, называет имена каких-то незнакомых людей, зовёт маму. Потом она совсем затихает. До рассвета Гуля и Люда по очереди дежурят у её койки. А ранним утром, накрыв простынёй умершую Асю, они тихонько выходят в морозную синеву.
Где-то тяжело ухают орудия. Начинается новый день войны.
– Вот и нет нашей Аськи… – говорит Люда и вытирает рукавицей мокрые щёки.
– Как это нет? – строго и даже гневно перебивает её Гуля. – Надо уметь помнить! Помнить всё – каждое слово, каждое движение, каждый стон… Она отдала жизнь вот этой земле, нам, жизни… А ты говоришь – её нет!
Люда с удивлением посмотрела на Гулю.
– Это правда, – сказала она робко. – А всё-таки…
– Я сама знаю, что всё-таки!..
И, закрыв глаза ладонями, Гуля бегом побежала к землянке по хрусткому снегу.
Выпавший в конце октября снег быстро растаял, и наступившая было зима снова сменилась тёмной осенью…
Настал канун двадцать пятой годовщины Октября…
Ночью разыгралась буря. Ветер, казалось, совсем сошёл с ума. Он сшибал с ног, пронизывал до костей. Пробираясь в густом мраке по чёрной, ухабистой, взъерошенной земле, Гуля возвращалась к себе в роту вместе с Кадыром Хабибулиным, уже оправившимся от своей раны, и другим бойцом того же подразделения, Митей Грещенко.
Все трое шли молча, ощупью, стараясь ступать как можно тише. А сверху лило, и вода хлюпала под сапогами и в сапогах.
Гуле казалось, что они никогда не выберутся из этого мрака и холода, и ей хотелось крепче сжать руку товарища, чтобы снова ощутить живое тепло, почувствовать, что ещё есть на земле жизнь.
Точно в ответ на её мысли, большая рука Кадыра нащупала её руку в темноте и уверенно потянула куда-то вправо.
– Айда за мной, – сказал Кадыр. – Пришли.
Гуля ощутила под ногами ступеньку, вырытую в земле, и стала спускаться вслед за Кадыром. Сзади шёл Грещенко.
Кадыр открыл дверь, и весёлый огонёк коптилки, как крошечный маячок, блеснул перед глазами. Пахнуло жилым теплом. Все трое, нагнув головы, один за другим вошли в землянку. Там уже спали – кто на нарах, кто на полу на сене, накрывшись полушубками и шинелями. Не спал только один паренёк. Он возился у печки.
– Ну, как? – спросил он, снимая с огня закипевший чайник. – Живы?
– Сам видишь, – ответил Кадыр.
– Удалось?
– Ещё как!
Гуля выжала на себе юбку и, присев на край скамьи, стала стягивать с ног отяжелевшие от воды сапоги.
– Ещё как удалось! – повторила она и негромко засмеялась. – Вот рассветёт – полюбуетесь!
– Под самым носом у немца пристроили, – сказал Грещенко. – В аккурат перед самыми окопами.
– Ну, завтра обстреливать, подлец, начнёт, – сказал паренёк и налил всем по кружке чаю. – Грейтесь, ребята!.. И что это за девчата нынче пошли бесстрашные! – добавил он, выбирая из горсти сухарей один побелее и пододвигая его к Гуле.
Гуля долго сушилась у печки, обогревалась горячим чаем. Потом она укрылась шинелью и прикорнула в уголке. Но спать ей не хотелось. Чуть только рассвело, она пошла посмотреть на свою работу.
В нескольких метрах от немецких окопов на подбитом танке развевался, хлопая от ветра, советский флаг. Широкое полотнище играло и переливалось мягкими складками. Оно как будто бросало вызов врагу, и немцы, видно, это почувствовали. Из окопа вылез сначала один немец, потом ещё двое. Этого только и нужно было нашим снайперам. Щёлкнул выстрел, другой. Две серые фигуры остались лежать на мокрой земле. Третий немец припал к земле и, чуть заметно пятясь, уполз к своему окопу.
– Нынче нашим снайперам дела хватит! – сказал Грещенко, незаметно появившийся возле Гули. – А ты, Королёва, иди-ка в землянку. Из штаба вызывают.
Гуля сбежала вниз по ступенькам. Ещё за дверью она услышала длинный телефонный звонок.
– Третий раз тебя вызывают, – сказал связист. Гуля схватила трубку.
– Сержант Королёва? – услышала она знакомый голос одного из офицеров первого батальона, Троянова. – С двойным праздником поздравляю.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант… Только почему же с двойным? – спросила Гуля.
– А как же! С годовщиной Октября и с орденом!
– С каким орденом?
– Боевого Красного Знамени.
Телефонная трубка чуть не выпала у Гули из рук.
– Честное слово? Троянов засмеялся:
– Честное пионерское!
– А кого ещё из наших наградили? Всех?
– Ну вот ещё, всех! Кого следовало, тех и наградили.
– Да разве меня следовало?
– Выходит, что так.
В трубке щёлкнуло. Разговор был окончен. Гуля стояла у телефона взволнованная, растерянная. Дверь распахнулась. В землянку вошла Люда.
– Что с тобой? – спросила она с тревогой. – Случилось что-нибудь?
– Нет… То есть да! Я орден получила! Люда бросилась её обнимать.
– Я так и знала, так и знала! – твердила она.
– А вот мне и в голову не приходило, – задумчиво сказала Гуля. – Ужасно странно…
– Ничего странного, – рассердилась Люда. – Мало ты раненых на своих плечах перетаскала? Мало людей спасла? А сколько раз ходила в разведку? И ведь никто не посылал, по доброй воле…
– Нет, у меня сейчас воля злая, – сказала Гуля. – Только бы наступления дождаться!
Вечером Гулю и Люду позвали в блиндаж к Троянову. Кроме командиров, здесь были и бойцы, награждённые орденами.
На дощатом столе, на земляных полочках было разложено всякое угощение – копчёная колбаса, конфеты, пряники, – всё, что прислали к этому дню в ящиках и кульках из далёкого тыла. В больших жестяных банках желтел густой, тяжёлый мёд. Это Башкирия прислала подарок дивизии, сформированной на её земле.
Эшелон, гружённый подарками, прошёл сквозь пламя фронта и принёс взрослым людям радость – почти детскую. В блиндаже запахло чем-то домашним, уютным, вкусным.
– Праздником пахнет, – сказал кто-то.
Троянов разлил по стаканам и кружкам вино. Ка-дыр Хабибулин, который одновременно с Гулей был награждён орденом, торжественно взял в руки свой стакан.
– Разрешите сказать, товарищ старший лейтенант, – обратился он к Троянову.
– Говори, Хабибулин, говори.
– Не знаю, как сказать… – начал Кадыр задумчиво. – Когда я вот такой был, – он показал рукой на аршин от земли, – я одно слово от отца слышал. А мой отец от своего отца это слово слышал. Будто джигиты наши со своим командиром до Парижа дошли (такой город есть), когда Наполеона гнали. Вот хочу я выпить, чтобы наша дивизия до Берлина дошла!
– Есть такой город! Дойдём до него! – сказал Троянов, и все дружно захлопали в ладоши.
С лёгкой руки Хабибулина все развеселились. Вина было немного, и поэтому чуть ли не каждый глоток вызывал новый тост. Пили за родных, разбросанных по далёким городам и сёлам, за товарищей на других фронтах, за города, в которых выросли или которые прошли с боем.
– Товарищи! – негромко сказал Алексей Топлин, командир артполка.
В блиндаже было шумно, но все услышали его и обернулись.
– Товарищи! – повторил Алексей Топлин. – Давайте выпьем за победу, которая уже не за горами, за то, чтобы эта война была самой последней на земле!
Разом сдвинулись, стукнули одна о другую, жестяные и алюминиевые кружки.
– Пейте до дна! – предложил кто-то. – Лучше Топлина всё равно никому не сказать!
– Погодите, – сказала Гуля, – оставьте хоть по глотку. Это верно, что лучше нашего последнего тоста ничего не придумаешь. Поэтому я и не буду ничего говорить. Давайте молча, без слов, выпьем за тех наших товарищей, которые ещё вчера были с нами и которых больше нет.
– За Асю! – шёпотом сказала Люда.
– И за неё!
В блиндаже стало тихо. Но ненадолго. Дружный и грозный залп потряс воздух. Все станковые пулемёты, все автоматы и винтовки били по немецким окопам.
– Это наш салют большой победе! – сказал Троянов.
– Нет, тот будет громче! – ответила Гуля.
Части 214-й дивизии, стоявшие против излучины Дона, Еместе со всей Донской армией ждали приказа о наступлении. Предстояло прорвать вражеские позиции, на укрепление которых противник затратил три месяца. Он создал здесь чрезвычайно сильную оборону. Иногда на глазах у наших войск гитлеровцы силой сгоняли со всех хуторов людей – стариков, женщин, заставляя их рыть траншеи. Стрелять наши не могли – ведь впереди были свои, советские люди!
Огромное количество вражеских траншей и окопов были прорыты настолько глубоко и широко, что в них помещались даже орудия и миномёты. И при этом
устроены эти траншеи и окопы были с таким расчётом, чтобы вести из них перекрёстный огонь. А перед траншеями и окопами находились всевозможные препятствия: минные поля и бесконечные ряды колючей проволоки с набросанными на неё жестяными банками. Банки предназначались для того, чтобы тот, кто хоть слегка прикоснулся бы к проволоке, сразу выдал себя, подняв трезвон. На случай же прорыва обороны за всеми этими заграждениями громоздились баррикады – подбитые танки, башни, снятые с танков. Из этих подбитых танков и башен вели огонь автоматчики и снайперы.
Ознакомительная версия.
