Дмитро Ткач - Шторм и штиль

Боцман пренебрежительно улыбнулся.

— Вяжешь… Да у тебя пальцы еще как дубовые, не гнутся. А ну-ка, принеси мне из шкиперской два шкертика потолще, сейчас я тебя проверю.

Ой, Мартын Здоровега, снова ты влип в неприятность! Ну и служил бы себе тихонько, выполнял приказания боцмана, так нет же — словно тебя вдруг в бок кольнуло: «Хочу стать классным матросом, как Аркадий Морозов!» Вот и получай. Сиди теперь с боцманом да показывай, как ты умеешь морские узлы вязать! Но все-таки в шкиперскую сходил, шкерты принес, сел и мрачно насупился.

— Шлюпочный узел! — вдруг приказал Андрей Соляник так твердо и громко, что Здоровега вздрогнул.

А пальцы не слушаются. Вяжут, вяжут эти злополучные шкертики, а шлюпочный узел никак завязать не могут.

Наконец-то справился.

— Вот.

«Вот, вот»! — передразнил его боцман. — А ты знаешь, в каких случаях такие узлы вяжут?

— Когда шлюпку к причалу или какое-нибудь судно на буксир берут.

— Точно, — похвалил мичман, но тут же и пристыдил: — Разве можно так долго копаться? А если шторми тебе нужно судно на буксир взять, а шлюпка и на месте не устоит? Бросает ее, как щепочку, из стороны в сторону? А ты с узлами возишься, никак связать их не можешь. Ох, матрос, матрос! Одним словом, двойка с минусом. Теперь давай рифовый узел.

Вязал бедняга Мартын и рифовый, и шкотовый, и «удавку», и еще много других — даже лоб вспотел, но все будто не своими руками. Боцман и тот устал, на него глядя.

Однако хоть и устал, но отобрал у Здоровеги шкертики и приказал:

— А теперь ты командуй.

— Может, хватит? — взмолился Здоровега. — Я же знаю, что вы умеете, товарищ боцман.

— Командуй, говорю! — блеснул черными сердитыми глазами Андрей Соляник. — На вот мои часы и засекай по секундной стрелке все, что я буду делать.

И вот бывший неудачливый кок, а теперешний бездарный матрос следит за стрелками часов и — невиданное на корабле — командует боцману, как подчиненному.

— Шлюпочный узел!

— Шкотовый!

— «Удавку»!

— Двойной беседочный!

Все команды Мартына Здоровеги боцман Андрей Соляник выполнял, а сам тем временем мрачнел, сердился и, наконец, бросил шкертики на палубу.

— Стопори! Давай сюда часы.

Помолчал немного, успокаиваясь. Потом обратился к Здоровеге:

— Я — еще так-сяк, а ты вовсе безрукий… Но мысль у тебя хорошая… О классности для боцманских матросов я, конечно, подумаю, но — звание отличного матроса надо зарабатывать. Это тоже немало. И значок тебе на грудь дадут, и честь да почет будет… Попробуй-ка, посоревнуйся, как радисты…

— С кем же мне соревноваться, товарищ боцман?

— С тем, кто захочет скорее морские узлы вязать, скорее кранец сплетать… Есть в чем соревноваться. Слушай, Здоровега, а не посоревнуешься ли ты с матросами того корабля, что рядом с нами стоит? Пришкурь их, матросов боцманской команды. И тебе будет жить веселее.

Мартын Здоровега взглянул на соседний корабль, призадумался.

— Сейчас, конечно, нет. Сами же видели. А через некоторое время, почему же?

— Ясное дело, не сегодня. Я поговорю с командиром корабля, расскажу ему, как мы с тобой морские узлы вязали… А ты так и знай, если не станешь лучшим матросом боцманской команды, спишу на берег бычков ловить. Будешь так себе — ни матрос, ни солдат. Вытурю! Мне безрукие матросы не нужны.

— Слушаюсь, товарищ мичман, — тоскливо сказал Здоровега.

— Слушать ты слушай, но и запомнить не вредно. Как только выпадет свободная минута, так и садись за морские узлы. Вначале вяжи, гляди на свои пальцы. Потом вяжи с закрытыми глазами. А уже потом и во сне.

— Как же это я смогу — во сне?

— Ну, не совсем во сне, а так… спросонья. Ложишься спать, шкертики под голову клади. Случится проснуться среди ночи, хватай шкертики и лежа узел вяжи, да не один, а штук десять, чтобы тебе это в плоть и кровь вошло. Понял?

— Понял, товарищ боцман.

— На, возьми, носи в кармане. А когда научишься все узлы вязать, тогда шкертик возврати. В нашем корабельном хозяйстве все пригодится.

Тихо на рейде.

За круглым иллюминатором покачиваются синеватые волны. Гладкая поверхность моря успокаивает. Юрию и в самом деле надо успокоиться, потому что Лавров снова принялся за старое. «Давай не сердиться друг на друга. Будем откровенными: тебе просто повезло, что твой отец — Герой Советского Союза. Ну, героически погиб. Так ведь многие погибли, но не все они герои. Были, конечно, герои, но безымянные…»

«Какое кощунство! Какое равнодушие к памяти погибших! Пусть и так: одного наградили посмертно, другого награда не нашла, хотя он и жив, третьего, может быть, никогда уже не найдут, но разве же наградами измеряется преданность своей Родине и решимость идти на смерть ради жизни и счастья своего народа? «Тебе повезло», — говорит Лавров. Повезло, что погиб мой отец? Чему завидовать? Если бы у отца и не было посмертной Звезды, я все равно гордился бы им, потому что он воевал, как подобает сыну своего народа, выросшему на этой вот советской земле!»

Юрий долго смотрел в иллюминатор на синеватые волны с чуть заметными чистыми, как первый снег, короткими вспышками белых бурунов. Когда море спокойно, оно убаюкивает, навевает беззаботность, умиротворение. А если появляется на гребне волн белая пена, это признак того, что море живет, дышит, волнуется. Юрий любит такое море. Не штиль, а это пенистое кружево на волнах, таящих в себе неизведанную силу.

Он отходит от иллюминатора и обращается к Лаврову, словно он здесь, рядом.

«Я горжусь, что мой отец — Герой Советского Союза. Горжусь его героической смертью, но буду строить свою жизнь собственными силами. Он завещал мне любить Родину, любить море. Я выполняю его завещание, всеми силами стараюсь выполнять».

«Гм… — иронически кривит губы невидимый Лавров. — А разве ни за что ни про что посадить Андрея Соляника на гауптвахту, а потом сделать его боцманом и звание мичмана дать, тоже завещано твоим отцом?»

«Были ошибки…»

Юрий Баглай снова подходит к иллюминатору. Видит, что море все больше хмурится, волны вырастают и уже не покачиваются подвижным белопенным кружевом, а горбатятся, набирают силу.

«Были у меня ошибки. Но я ищу себя, поэтому, случается, бросаюсь из одной крайности в другую. Очень важно найти себя. Кто ты? Что? Может, ты и не человек вовсе, а какой-то жучок на земле? Живешь, ползаешь, ну, дышишь, конечно, солнце тебе светит, а все равно ты — жучок… Да, заносило меня иной раз. А ты — ровный всегда одинаковый, у тебя не бывает ни взлетов, ни падений, ты просто служишь. Служишь, носишь морскую форму, кичишься ею…»

Лаврова тут нет, но Юрий Баглай отчетливо видит ироническую улыбку в уголках его губ и слышит самодовольный баритон:

«Угадал! Ей-богу, угадал! Служу… Служу по уставу. И команда мной довольна. Конечно, поблажек не даю, но и лишнего не требую. А зачем, что от этого изменится?»

«Середнячком» хочешь быть? Мол, мой корабль в передовых не ходит, но и в хвосте не плетется. Верно?»

«Почему же «середнячком»? Заметный я. Были и поощрения».

Вошел вестовой, доложил:

— Старший лейтенант Лавров!

— Просите, — сказал Юрий Баглай, встряхнув головой и оглядываясь: ведь ему казалось, что Лавров тут давно.

Лавров грузноват, но походка у него легкая, вошел в каюту, как юноша, весело поблескивая белыми крепкими зубами.

— Принимаешь гостя?

— А я уже тут с тобой наговорился, — улыбнулся Баглай.

— То есть как? — удивленно вскинул брови Лавров.

— Ну… спорил я с тобой. Мысленно.

— О чем же спор?

— Я сказал тебе, что ты хочешь ходить в «середнячках», а ты ответил, что это неправда.

— Действительно, неправда. Середнячком быть я не хочу. Зачем это мне? Ну, а что касается инициативы… — он откинулся на спинку кресла и то ли улыбнулся, то ли скривился: — Скажу откровенно — боюсь.

— Почему?

— Ты забыл, как однажды мы должны были вдвоем атаковать лодку «противника»? Я сделал это собственными силами и, не дождавшись тебя, возвратился на базу. — Я проявил инициативу и за это получил от Курганова нагоняй. Следовательно, делай точно, как приказано. Не больше и не меньше. И самому легче, и у начальства в почете… Может быть, и меня когда-нибудь увенчают лаврами славы…

— Дались тебе эти лавры! Ну, хватит, хватит, наконец. Это становится невыносимым. А дальше что? Что дальше?

Снисходительная улыбка все еще таилась в уголках розовых губ Лаврова.

— А ты как думал? Мы с тобой не вечны на этих катерах. Кому-то захочется нас куда-нибудь перебросить, а на новом месте служба пойдет по-иному. На каждом корабле свои порядки. А к ним надо приспосабливаться. И опять-таки выполняй их, не рассуждая, не выскакивай впереди не плетись в хвосте. Ну чего ты кипишь? Это же не твой собственный корабль, а государственный.