Дмитро Ткач - Шторм и штиль

— Мой корабль! — воскликнул Баглай, не дав Лаврову договорить. — С каждым человеком, с каждым винтиком — мой! Пусть я что-то не так сделал, но он — мой, мой! Меня назначили командиром, и я за все отвечаю. Взгляни в иллюминатор — за это море я тоже в ответе! Оно тоже мое! Что же ты говоришь? Разве можно так?

Расставались снова не по-хорошему.

Но Юрий Баглай уже немного успокоился.

— Я — о другом хочу. Завтра у нас на корабле собрание. Будем твой экипаж на соревнование вызывать.

— Ну, давай, давай, энтузиаст. Тебе и карты в руки… А знаешь, хоть мы с тобой и поговорили, но не обо всем… Хорошо тут над морем. Давай прогуляемся немного.

Юрий знал, что его ждет Поля, ему хотелось домой, но он остановился. Некоторое время молча смотрел на подвижные огоньки кораблей, катеров, буксиров, запоздавших шлюпок, отблески огней на черной воде.

Спросил, казалось, безразлично:

— Так о чем же мы с тобой не договорили? Я тебя насквозь вижу, ты — меня. О чем же еще?

Лавров хмыкнул.

— О чем? Хочешь, расскажу тебе о двух своих морских походах? Это еще до тебя было… Чтобы ты понял: не все от нас с тобой зависит… Даже если ты в большой славе ходишь, — добавил он едко.

«Поля ждет», — подумал Баглай, но согласился:

— Рассказывай.

— Однажды на моем корабле пошел в море контр-адмирал. Нужно было перебросить его из Севастополя в Одессу. Ну, контр-адмирал, сам понимаешь, не пассажир, а большой начальник. Только взошел на ходовой мостик, сразу же вопросы: «Готовы? Как машины? Как гидроакустика? Как радио? Как команда? Все ли здоровы?» Доложил, что все в полном порядке, в полном боевом. «Хорошо, — говорит, да еще и поблагодарил: — Спасибо!» Сел. Я вижу, следит за каждым моим движением, прислушивается к каждой команде. Все ли я так делал или не все — не помню. Он молчит, не вмешивается в мои действия, словно его и нет на корабле. И знаешь, это в меня уверенность вселило, командирской силы прибавило. Словом, поход был очень удачным. А когда подошли швартоваться, я понял: вот он, мой экзамен. Береговой ветер баллов в пять отталкивает от стенки, крутит кораблем. Но я изловчился, прижался бортом к пирсу, будто к мягкой вате. И что же ты думаешь? Контр-адмирал даже благодарность мне записал в вахтенный журнал.

— И сейчас она есть? Записана? — с внезапным интересом взглянул на Лаврова Юрий Баглай.

— Конечно, есть. А ты думаешь, что я только выговоры получаю? Но я еще не рассказал тебе о другом походе. Вышел как-то со мной в море один из работников нашего штаба. Его уже нет… Ну, имел я неприятность! «Не так командуете, старший лейтенант! Плохо отчаливаете от берега! Плохо швартуетесь!» И почудилось мне, будто и не командир я вовсе на корабле, вконец растерялся. Собственного голоса не узнаю. Каждого своего приказа боюсь. Опять будет кричать: «Не так! Плохо!» Вот что можно сделать с человеком…

— Ну, а потом что? — спросил Юрий после того, как они некоторое время шли молча.

— А дальше — рапорт, — невесело улыбнулся его собеседник. — Лавров, мол, неумелый командир, на береговую службу его… Хорошо, что этого штабиста куда-то перевели, иначе я кораблем уже не командовал бы. Это очень просто: скажи о ком-нибудь плохо раз, другой — и нет человека. А скажешь доброе слово — у него и крылья вырастут.

— Хорошо ты рассказал, — ответил Юрий Баглай, — только не понимаю, к чему вдруг? О чем-то другом ты думаешь.

— Конечно, думаю, — легко, даже охотно согласился Лавров. — Ты вот говоришь: «На соревнование». Трудно мне будет с тобой соревноваться. У тебя от похвал крылья за плечами, а я сейчас бескрылый… Но головы перед тобой не склоню, не жди.

— Ну, вот и хорошо… Хорошо… — Юрий хотел еще что-то добавить, но промолчал, какое-то неясное и тревожное чувство охватило его.

— Спокойной ночи, — официально, по-служебному козырнул Лавров, круто повернулся и ушел, не подав руки.

Все видели, что замполит Вербенко стареет.

Высокий, худощавый, он еще больше ссутулился, и даже строгий, хорошо сшитый флотский китель уже не мог сделать его стройным. А, кроме того, Вербенко начал носить в карманах две пары очков: одни — для чтения, вторые — чтобы смотреть вдаль.

Лавров, сидя однажды рядом с Баглаем, шепнул:

— Складывает крылышки наш старик. Он улыбнулся, довольный своей остротой.

И раньше эта мимолетная, кривая улыбка в уголках рта раздражала Юрия, а теперь она сделалась просто невыносимой.

— Нам бы с тобой в его годы быть такими, как этот старик, — ответил Юрий недовольным шепотом.

Неприятная улыбочка на лице Лаврова исчезла. По-прежнему — резко очерченный профиль, и в нем — что-то холодное, отталкивающее.

«Странно, — подумал Баглай, — каждый день видишь человека, а до конца так и не разгадаешь, каков он… Или, может быть, я не умею понимать людей? А может, и на меня вот так же смотрят и тоже не понимают?»

Однажды вечером пожаловал неожиданный гость.

Почти неслышно, коротко прозвучал звонок, и когда Юрий открыл двери, то невольно подтянулся: на пороге стоял замполит Вербенко.

— Извините, что нарушил ваш домашний покой.

— Пожалуйста, прошу вас, товарищ капитан третьего ранга.

Юрий Баглай смутился. Он был в серой домашней куртке, не совсем опрятный, потому, что чистил рыбу, которую тут же на газовой плите жарили Поля и Мария Васильевна.

Услышав звонок, Поля вышла вслед за Юрием в коридор, увидела Вербенко, и глаза ее засияли. Ей просто.

— Григорий Павлович, какими судьбами? Входите, входите! Чувствуете, чем мы вас сейчас угощать будем. Вербенко весело улыбнулся: тепло встретили, по-домашнему, а ведь ему и хотелось этого.

— Как не почувствовать. Свежая рыба. А для нас, моряков, нет лучшего угощения. Ясное дело, зайду, если уже стою на пороге. Но я — не по служебным делам. В теплую хату, в хорошую семью потянуло.

Вышла из кухни и старенькая Мария Васильевна и добродушно укорила сына и невестку:

— Э-э, молодые да зеленые! Не умеете человека принять! Вы ведь не ужинали, Григорий Павлович? Ну, так вот, по-простому: от порога да и за стол. Иначе из дому не выпущу.

— Честно скажу: ужинал, но от жареной рыбы не откажусь.

За столом было хорошо. Двое пожилых. Двое молодых. Вместе — будто одна семья. Поля разлила по рюмкам вино и сказала, улыбаясь смущенно:

— Старший лейтенант угощать вас вином не имеет права, так я — за него.

— Откуда у вас такое чудесное вино? — отпив из рюмки, спросил Вербенко.

— Дядя Федор, — довольно улыбнулся Юрий. — Запорожец… Я его так и зову: дядя Федор. И рыба тоже его… Это же, как получилось? Меня и Поли дома не было, он позвонил у дверей, маме пакет в руки, а сам повернулся и ушел.

— Да, да, — вступила в разговор Мария Васильевна. — Я подумала, может, Юра что-нибудь купил и передал? А когда развернула пакет, все поняла: сам наловил, только почему-то постеснялся в дом войти… А знаете, Григорий Павлович, когда дали ему грамоту за картины, так он ее под стекло в бронзовую рамку вставил и на стенку повесил. Была у них, видела.

— Славная жизнь у Запорожца, — сказал Вербенко. — Такое не каждому дается: и на войне, и на старости лет оставаться человеком…

— Потому что много пришлось ему пережить, — покачала головой Мария Васильевна. — Настоящий человек не прячет голову, как страус, а держит ее высоко, поэтому и нелегок его путь. И есть о чем людям рассказать. Спокойной да благополучной жизнью не похвастаешься, скажут: петух пышнохвостый, да и только. А если ты такие трудности смог преодолеть, значит, ты — человек.

— Мария Васильевна, а вы были строгой учительницей? — спросил Вербенко.

— Не знаю… Скорее, наоборот. У доски строго спрашивала, чтобы знающими росли мои ребятишки… А так… давала волю. Не боялась, что какой-нибудь сорванец синяк подхватит или придет в школу с разбитым носом.

— И Юру не баловали? — лукаво улыбнулась Поля.

— Да где там! Таким был озорником, что хоть плачь. Однажды с утра ушел из дому, нет и нет. Уже смеркается, а он все не приходит. Конечно, забеспокоилась. И вдруг ребята приводят его, еле ноги передвигает. Бросилась я к нему: что случилось? Оказывается, с камня спрыгнул.

— С какого камня? — поинтересовалась Поля. А Юрий молча улыбался.

— Пусть он сам расскажет.

— Было, было, — сказал Юрий. — Лежал у нас на пустыре огромный валун. Почему мне вдруг вздумалось прыгнуть с него, сам не знаю. Вскарабкаюсь, гляну вниз — страшно, а спрыгнуть хочется… Три дня прицеливался и прыгнул-таки. Так ударился, что подняться не мог. До самого вечера пролежал, пока меня ребята не нашли.

— Ну а потом я отчитала его хорошенько и за уроки усадила. Тут уж я была строга… Вам, Григорий Павлович, легче, у вас военные да корабельные уставы. Что-нибудь не так сделал мой Юрка, не выполнил — получай, как устав велит. А у меня в школе, какие уставы? Вот и думала я всегда: пусть растет, как хорошее дерево — корнями глубоко в землю, а ветвями вверх и вширь.