я видел доктора Якоба вчера вечером. Он один из моих друзей. А эта бедная женщина ни о чем понятия не имеет… Доктору Якобу очень уж надоело присутствие француженки, вот он и решил от нее отделаться. И, как только убедился, что она в силах перенести путешествие, он этим и воспользовался.
— Но как же мы с ними по дороге не встретились? — воскликнул прусский офицер, оглядывая Кротолова с головы до ног.
— Э! Да вы ехали по долине, а доктор — через Вальдек и перевал. На Кайзерслаутерн ведет не одна дорога.
Офицер молча соскочил с лошади и вошел к нам в комнату. Он распахнул дверь в кухню, небрежно посмотрел направо, налево, затем вышел и, сев в седло, проворчал:
— Ну, мы свое дело сделали. Остальное нас не касается…
Он направил коня к «Золотой кружке», все гусары поскакали за ним, и толпа рассеялась, обсуждая необычное происшествие. Рихтер был сбит с толку, разъярен. Шпик смотрел на нас подозрительно. Они вместе поднялись по лестнице в трактир. Сципион выскочил из дома и изо всех сил стал лаять.
Гусары подкрепились в «Золотой кружке» и ускакали по дороге в Кайзерслаутерн. Больше о них не было ни слуху ни духу.
Мы с Лизбетой надеялись, что дядя вернется к вечеру, но минул день, минул второй, минул третий, а от дяди не было даже письма. Нетрудно представить себе нашу тревогу.
Сципион метался, бегал вниз и вверх по лестнице; он все время совал нос под дверь, призывно лаял — звал госпожу Терезу, сопел и жалобно скулил. Его уныние действовало на нас; приходили в голову всякие мрачные мысли.
Кротолов навещал нас по вечерам и говорил:
— Все идет хорошо. Доктор решил проводить госпожу Терезу — не мог же он допустить, что ее отправят вместе с пленными, это противоречило бы здравому смыслу. Он добьется аудиенции у герцога Брауншвейгского, добьется разрешения, чтобы ее положили в лазарет в Кайзерслаутерне… Все эти хлопоты требуют времени. Не тревожьтесь, он вернется.
Слова Кротолова нас немного подбадривали, так как он сам, казалось, был спокоен. Он курил трубку, присев у очага, вытянув ноги с задумчивым видом.
На беду, лесник Рединг, живущий в лесу по дороге к Пирмазенсу, где тогда находились французы, явился в анштатскую мэрию с донесением. Зайдя подкрепиться в трактир Шпика, он рассказал там, что три дня назад около восьми часов утра мимо его дома проезжал дядя Якоб и даже остановился там вместе с госпожой Терезой, чтобы обогреться и выпить стакан вина. Лесник добавил, что дядя Якоб был весел и что у него в карманах плаща виднелось два пистолета.
Тогда пошли слухи, что доктор Якоб направился не в Кайзерслаутерн, а повез пленную француженку к республиканцам. Ну и толков было в селении! Рихтер и Шпик повсюду кричали, что дядю следует расстрелять, что его поступок гнусен, что необходимо конфисковать его имущество.
Кротолов и Коффель говорили, что доктор, по всей вероятности, сбился из-за снегопада с дороги и в горах повернул влево, а надо было ехать вправо. Но каждому было известно, что дядя Якоб знал край лучше любого контрабандиста, и негодование росло со дня на день.
Стоило мне выйти из дому, как мои приятели кричали, что мой дядя якобинец, и мне приходилось за него драться. Несмотря на помощь Сципиона, не раз я возвращался домой с расквашенным носом.
Лизбету же особенно тревожили толки о конфискации.
— Вот ведь беда, — говорила она, всплескивая руками, — вот ведь беда обрушилась на мою голову! Придется укладывать пожитки и покинуть дом, в котором я провела полжизни.
На сердце было тяжело. Только Кротолов по-прежнему хранил спокойствие.
— Да вы с ума сошли! Чего вы тревожитесь? — твердил он. — Повторяю: доктор жив и здоров и никто у вас ничего не конфискует. Будьте спокойны. Ешьте, спите, а за все остальное отвечаю я.
И, хитро прищурившись, он заканчивал так:
— В моей книге все-все написано… Ныне все исполняется, и дело идет на лад.
Несмотря на его заверения, жилось нам все хуже и хуже, и всякий деревенский сброд, подстрекаемый этим негодяем Рихтером, стал появляться под нашими окнами и выкрикивать оскорбления. Но вдруг однажды утром все стихло. А вечером пришел Кротолов. Лицо его сияло. Он уселся на обычном месте у печки и обратился к Лизбете, которая была тут со своей прялкой:
— Ну, кажется, все в порядке, кричать перестали и уже не говорят о конфискации. Ха-ха-ха!
Больше он ничего не сказал, но ночью мы слышали, как мимо мчится множество повозок, а по главной улице толпами идут люди. Они все шли и шли, не останавливаясь, — совсем не так, как было, когда впервые появились республиканцы.
Я ни на минуту не мог заснуть, а Сципион все время рычал. Рано утром, поглядев в окно, я увидел, как мимо проезжает еще, должно быть, с десяток огромных тряских повозок, полных ранеными. Это были пруссаки. Затем проехали две-три пушки, потом в беспорядке проскакали гусары, кирасиры, драгуны, потом прошли спешенные всадники с большими седельными сумками через плечо, все в грязи. Они изнемогали от усталости, но шли не останавливаясь и не входили в дома, торопились так, будто за ними гнался сам дьявол.
Жители угрюмо смотрели на них, стоя на пороге дома.
По направлению к Биркенвальду через весь лес тянулась целая вереница повозок, зарядных ящиков, кавалерии, пехоты.
То была армия герцога Брауншвейгского. Она отступала после сражения у Фрешвиллера, как мы узнали позже. Она прошла через наше селение за одну ночь. Это была ночь на двадцать девятое декабря — я очень хорошо запомнил, когда это было, потому что на следующее утро спозаранку к нам явились Кротолов и Коффель, веселые и радостные: они получили письмо от дяди Якоба, и Кротолов, показав нам письмо, сказал, заливаясь смехом:
— Ха-ха, все идет хорошо! Справедливость торжествует, и рождается равенство… Ну, слушайте же!
Он сел за стол и оперся на него локтями. Я стал рядом и читал через его плечо. Лизбета, побледнев от волнения, слушала, усевшись поодаль, а Коффель, стоя около старого шкафа, улыбался, поглаживая подбородок.
Они уже читали письмо
