Ребята засмеялись и посоветовали Зайцеву поместить петренковские стихи в стенгазету.
— Вот тебе и поэт объявился! — отметил Возжов.
Таисия Николаевна радовалась вместе с ребятами.
— С ломом не подкачали, теперь ещё с учёбой надо постараться!
Так за неделю до праздника все жили мыслями о нём — и в школе и в классе, и Ане очень хотелось, чтоб праздник прошёл как можно лучше, чтоб интересными были и встречи с Еленой Максимовной, и с дедушкой, и путешествие в будущее, на которое решили пригласить родителей.
— А ты позовёшь маму? — обратилась Аня к Галкину.
Он хмуро буркнул:
— Обязательно, что ли?
Она собиралась спросить, почему он сегодня с утра такой мрачный, но в этот момент её опять отвлекли девочки, а когда она освободилась и оглянулась, Галкин куда-то исчез.
«Ну ладно, поговорю с ним завтра», — подумала она и побежала домой, рисуя радужные картины того, как сейчас пригласит на пионерский сбор и папу, и маму, и дедушку, и как они все этому обрадуются…
Но папы дома не оказалось. А мама стояла перед раскрытым чемоданом и складывала в него бельё. У неё было строгое лицо, плотно сжатые губы. Аня остановилась на пороге растерянная:
— Что это? Кто-нибудь у нас уезжает?
— Я уезжаю.
«Из-за того письма!» — сразу подумала Аня и крикнула:
— Куда, мама?
Мама повернула голову и сказала:
— Подойди ко мне. — Она обняла Аню, прижала и, погладив по голове, поцеловала в лоб. — Мне нужно, дочка.
Аня взглянула в большие серые мамины глаза, добрые, но почему-то за последнее время так редко улыбающиеся.
— А я хотела… — начала она.
— Что ты хотела?
— Пригласить вас… всех. И тебя, и папу с дедушкой на наш праздничный сбор…
— Ну что же? Я с удовольствием принимаю приглашение. К праздникам я вернусь.
— А успеешь?
— Постараюсь.
— А может… Может, тебе сейчас не ехать?
Мама сразу отстранила её от себя и покачала головой.
— Нет, дочка… Я должна. Видишь ли… В жизни случается разное. Был у меня один друг. Очень заботливый, верный, хороший друг. Мы с ним вместе росли, учились в школе… А потом я встретила папу. Четырнадцать лет мы вместе с ним… А тот товарищ на всю жизнь остался один. В этом, конечно, никто не виноват. Но такие чувства, девочка, надо уметь ценить и уважать. Сейчас этот человек тяжело заболел, почти умирает. И он просит меня приехать, повидаться, быть может, в последний раз… Проститься… Что же плохого, если я решила доставить ему эту последнюю радость?
«Да кто говорит про плохое!» — чуть не воскликнула Аня, но вспомнила, как дедушка говорил с осуждением о папе: «А мой Данилка — чудак!», — и поняла, что папа… против этого маминого решения.
— Ничего нет плохого! — подтвердила она едва слышно и добавила: — Я помогу тебе собраться.
У Лёни имелась серьёзная причина, чтобы быть мрачным. И даже не одна!
Во-первых, он понял, что для исправления всех отметок до конца четверти не хватит времени.
А во-вторых, очень неважно у него было дома. С матерью они как чужие. Обида не забывалась.
Лёня отвечал на любые вопросы матери невнятно, еле цедя сквозь зубы. Сначала она сердилась, даже крикнула как-то:
— Ты долго будешь над матерью измываться?
Потом затихла, замкнулась и, словно не замечая сына, молча готовит обед, молча прибирает и, не дожидаясь, как раньше, прихода Лёни, садится одна за стол.
Но вчера вдруг она сказала:
— Смотри, чтоб контрольную по алгебре написать!
Лёня изумился: она знала про контрольную! Должно быть, ходила в школу, говорила с Таисией Николаевной. И, видите ли, сочла нужным предупредить!
Контрольная тревожила и самого Лёню. Но вмешательство матери обозлило.
— Как напишу, так и напишу! — буркнул он. Она обернулась у двери.
— Неужели у тебя нет другого тона для разговора со мной?
Лёню подмывало спросить: а неужели у неё не было другого выхода, как только сломать рейки? Но он промолчал, даже не пошевелился.
И потом из кухни долго слышал голоса — мать о чём-то беседовала с соседкой, наверное жаловалась опять на непутёвого сына.
Утром, как обычно в последнее время, взяв сумку, он отправился заниматься к Ане. Но в коридоре его поймала Елена Максимовна. Выглянув из своей комнаты, она попросила:
— Зайди ко мне!
Он нехотя вошел.
По-прежнему было у неё не очень прибрано: повсюду — на тумбочке, на кровати, даже на подоконнике — лежали книги, а письменный стол, заваленный бумагами, возвышался в углу, как сугроб.
— Садись, — кивнула она на стул и села сама на краешек кровати, покрытой сереньким одеялом.
Закуривая папиросу и пряча обгоревшую спичку в спичечный коробок, она молча разглядывала Лёню. Её бесцветные старческие глаза, окружённые сеткой мелких морщинок, настороженно замерли под стёклами проволочных очков.
Лёня отвёл взгляд в сторону.
После того как вчера Таисия Николаевна объявила во всеуслышание, что соседка Галкина по квартире достойна быть почётным гостем на их праздничном сборе, он не мог отделаться от мысли, что сильно виноват перед Еленой Максимовной.
Старая революционерка, почётный, заслуженный, скромный человек, а он так ей грубил, издевался над её хрипловатым голосом, высмеивал за то, что она курит, мечтал о том, чтобы старушка ходила вместо него за хлебом, даже назвал однажды бездельницей…
Было стыдно сейчас находиться в её комнате. Лёня ни за что бы и не вошёл сюда… «Хоть бы скорее уж начала говорить!» Ведь вполне возможно, что, покачав головой, она скажет: «Эх, товарищ Галкин! Что же ты ко мне так относишься?»
Елена Максимовна действительно покачала головой:
— Эх, товарищ Галкин! Что же у тебя так плохо получается с матерью?
Она вздохнула, дымя папиросой.
И Лёня вспомнил, что когда-то очень давно Елена Максимовна пыталась вот так же, сочувствуя матери, поговорить с ним о том, как плохо он делает, что грубит ей. Может, тогда Елена Максимовна была и права. Но неужели сейчас, после того, что случилось на её глазах в кухне у плиты, она будет опять обвинять его?
— Мне ведь со стороны виднее, — помолчав, тихо заговорила Елена Максимовна. — Она тебя очень любит. Когда умер твой отец, она в отчаянии не знала, что делать. И только ты придавал ей силы. «Ничего, — говорила она, — у меня есть сын. Он будет таким же, как отец… будет мне помощником!» Нелегко ей одной поднимать тебя на ноги. Нелегко… И мне обидно, что ты не понимаешь этого!
Лёня молча ждал, что ещё скажет Елена Максимовна, но она подвинулась к столику и начала перебирать какие-то бумаги.
Тогда, пробормотав «до свиданья», он вышел.
Около подъезда Смирновых стояла автомашина с шахматной полоской вдоль корпуса… Лёня увидел, как шофёр, открыв дверцу, взял у Аниного дедушки небольшой чемодан. Появилась Анина мать в синем плаще, в чёрной шляпке и с чёрной сумочкой. За ней выбежала Аня в накинутой на плечи цигейковой шубке.
На улице было ветрено, под ногами с шуршанием взметались сухие листья. Аня поддерживала одной рукой сползающую с плеч шубку, а другой поправляла растрёпанные ветром волосы.
Лёня издали наблюдал. Анина мать что-то сказала дедушке, поцеловала его, а потом обратилась к Ане, и Аня крепко прижалась к ней, спрятав лицо на груди. Мать похлопала Аню по плечу, заглядывая в глаза, тоже обняла, поцеловала и стала садиться в машину. Машина прогудела и тронулась с места. Дедушка помахал ей вслед и заторопился домой, Аня же всё стояла и смотрела туда, где скрылось за углом такси, мелькнув в последний раз ярко вспыхнувшим красным огоньком. После этого Аня тоже направилась к дверям подъезда. И опустел двор, только взвихривались на земле сухие листья, словно пытаясь догнать машину.
Анина мать уехала.
Лёня никогда не предполагал, что это может произойти. Но из некоторых фраз и отдельных разговоров в доме у Смирновых он понял, что у Аниных родителей постоянно идут какие-то споры. Однажды Лёня пришёл к Ане раньше обычного и застал её отца и дедушку у открытой двери на лестничную площадку. До Лёни донеслись слова:
— А я против, решительно против её поездки.
Дедушка что-то тихо ответил Аниному отцу.
И вот всё-таки Анина мать уехала.
Лёня не знал: идти ему теперь к Ане или нет? Может, ей совсем сейчас не до занятий? Но, помедлив немного, зашагал к Аниному подъезду.
На повороте лестницы он застыл от неожиданности: на площадке между этажами, прислонившись к батарее плечом, беззвучно плакала Аня.
Лёня хотел незаметно спуститься вниз и даже сделал шаг назад, но в этот миг Аня подняла голову. Тогда он спросил:
— Из-за неё ревёшь?
Она отвернулась, вытерла слёзы.
— Не реви, — посоветовал он.
