Ну вот я обо всём тебе и написала. Надеюсь, что насажала не много ошибок. Пиши нам почаще. Как приходит твоё письмо, отец даже молодеет сразу, ну прямо хоть сейчас к Наполеону в армию. Наденет на нос очки, а волнуется так, что читать от волнения всё равно не может. “Читай Катрин!” — скажет. Я сажусь рядом, читаю, а сама вижу: он радуется, а всё равно слёзы у него из-под очков так и катятся. Ну, я, конечно, и вида не подаю, что заметила…
Целую тебя. Твоя сестра Катрин. Писала письмо в Париже 10 ноября 1831 года».
Ксавье положил письмо на стол. «Славная у меня сестрёнка!» — подумал он. И вдруг заметил, что в конверте ещё что-то лежит. Вот хорошо! Другое письмо? От кого же? Нет! Не письмо. Рисунок. Кто на нём изображён? Это он сам в профиль. Неужто Катрин научилась ещё и рисовать!
Ксавье перевернул рисунок. На обороте надпись каракулями Катрин.
«Это нарисовала тебя Люсиль. Она знает, что я без тебя скучаю, вот и нарисовала. Правда, похоже? Мне захотелось послать рисунок тебе, а для меня — попрошу Люсиль сделать другой».
Кто поймёт Люсиль? Нарисовала его так, как он сохранился в её воспоминании! Лучше было бы, если бы это был портрет самой Люсиль. У него нет ничего на память о ней: ни письма, ни записки. Не считать ведь кусочка розовой муаровой ленты, который он шутя отобрал у Люсиль, когда та была в возрасте Катрин. Отобрал и сохранил. Почему? А почему Люсиль рисует его портрет, заставляет Катрин заучивать, какие в Лионе реки? Если бы найти ответ на все эти «почему»? Так-то оно так, но она ведь хранит и ноты Воклера, она рассердилась, что Катрин увидела их на её столе. Так о ком же в самом деле думает Люсиль?
Наутро 21 ноября Ксавье проснулся от стука в дверь. Так по утрам его будила хозяйка.
Как всегда, подавая ему кофейник с душистым горячим кофе, она считала нужным сообщать ему все «новости». Обычно это бывали сведения о погоде. То она радовала его, что ветер улёгся и можно не укутывать шею в кашне, то, наоборот, предупреждала, что предвидится буря.
Сегодня же её сообщение носило совсем иной характер.
— В городе неспокойно, господин Ксавье. Все ткачи вышли на площадь в Круа-Русс…
Ксавье вскочил с постели, сна как не бывало.
Глава тридцать третья
Восставший Лион
Новый тариф был не очень выгоден для лионских ткачей. Ничего удивительного в этом не было: ведь в его составлении участвовало значительно больше представителей от хозяев, чем от рабочих. Но даже в таком виде он пришёлся не по вкусу многим хозяевам.
И, хотя прошло уже около двух недель, новый тариф не вводили в жизнь.
Тогда в понедельник, 21 ноября, ткачи с раннего утра собрались на площади в Круа-Русс.
Во главе их был Анри Менье, которого выбрали старшиной. Ткачи всё ещё не помышляли о том, чтобы силой утвердить свои права. Они хотели только, чтобы ни в одной мастерской не приступали к работе до тех пор, пока не будет введён новый тариф. Вот рабочие и собрались, чтобы выделить делегатов для проверки, как выполняется их требование.
Неожиданно навстречу ткачам показался отряд солдат. Сделав знак рукой, офицер приказал:
— А ну-ка, раз-два! Выметем отсюда этих каналий!
Гнев охватил рабочих.
— А ну-ка, кто кого! — крикнул в ответ Анри.
И ткачи бросились на солдат. Одних они обезоружили, другие отступили сами.
На шум свалки подбежали ещё рабочие. И тут же решили — всё ещё не прибегая к вооружённому сопротивлению — провести мирную манифестацию уже в самом Лионе, на площади префектуры.
Но Бувье-Дюмолар распорядился, чтобы посредине спуска Гран-Кот — дороги, ведущей из города в рабочее предместье, — манифестантов встретил легион гренадер. Первыми же выстрелами было убито несколько человек.
Возмущённые участники мирной манифестации бросились к своим домам в Круа-Русс. Но лишь затем, чтобы через несколько минут вернуться вооружёнными. Кто прихватил дубину, кто лопату; пошли в ход вилы, камни, заступы, палки. Лишь у немногих в руках оказались ружья, сабли и пики.
— К оружию! Наших братьев убивают!
Этот возглас смешался с рыданиями жён убитых.
— Баррикады! Скорей построим баррикады!
Это крикнул Анри. Через плечо у него висело ружьё.
Женщины и дети вместе с рабочими начали строить баррикады. Узкие улицы посёлка были для этого очень удобны. К баррикадам подкатили две пушки, которые без боя отдали национальные гвардейцы из стоявшего в Круа-Русс отряда.
Национальных гвардейцев в то время набирали из разных слоёв населения. Часть из них вышли из числа тех же лионских тружеников и не позабыли ещё об июльских днях, которые возродили Национальную гвардию. Другая часть — из семей фабрикантов — защищала интересы богатых и, не колеблясь, становилась на их сторону в решительные минуты.
Вооружённые ткачи двинулись в город. Впереди шёл барабанщик. На чёрном полотнище кто-то вывел слова: «ЖИТЬ, РАБОТАЯ, ИЛИ УМЕРЕТЬ, СРАЖАЯСЬ!»
Кому доверить знамя? Его понесёт кто-нибудь из подростков, решило большинство. Пусть фабриканты видят, что мы боремся и за права наших детей, которые работают бок о бок с нами. Пусть они видят, что мы доведены до отчаяния, что мы хотим работы, но в бой идём потому, что нас к этому вынудила жестокость хозяев!
Теофиль дёрнул отца за полу куртки.
— Я понесу знамя! — Была и мужская решимость, и детский задор в голосе Теофиля.
Сердце Анри сжалось. «Подвергать своего ребёнка такому риску! Всем известно, чем рискует знаменосец! Но, если не я принесу такую жертву, у кого другого я могу её потребовать?!»
— Возьми знамя! — сурово приказал Анри.
Было одиннадцать часов, когда префект Бувье-Дюмолар вместе с генералом Ордонно, срочно назначенным начальником лионской Национальной гвардии, появился у спуска Гран-Кот во главе колонны национальных гвардейцев и линейных солдат. К своему удивлению, они увидели наверху Гран-Кот баррикаду. И всё же колонна начала подниматься вверх по крутой дороге, окаймлённой с обеих сторон рабочими жилищами. И вдруг, неожиданно для префекта и генерала, на них посыпался град камней, черепицы и даже пуль. Камни попали в нескольких солдат, одна задела генерала. Отряд отступил.
Численность лионского гарнизона в то время была невелика. Всего три тысячи солдат.
Вскоре национальные гвардейцы, стоявшие в Круа-Русс, присоединились к рабочим. Два офицера взялись вести переговоры с префектом.
Переговоры шли успешно. Через некоторое время префект, в сопровождении двух офицеров, при молчаливом согласии восставших, перешёл через баррикаду, туда, где стояли рабочие отряды. А ещё через несколько минут, стоя на балконе мэрии Круа-Русс, он начал убеждать всех спокойно разойтись по домам. Его слушали терпеливо. Изредка в его речь вторгался возглас из толпы: «Работы! Работы!» Но префект продолжал говорить, не обращая внимания на выкрики рабочих.
Уже казалось, что Бувье-Дюмолару удастся убедить ткачей прекратить сопротивление.
Но неожиданно послышался пушечный залп. Кто-то в толпе упал. Вслед за тем раздались крики: «Нас предали! Отомстим за пролитую кровь!»
— Надо взять заложником Дюмолара! — шепнул Анри старый ткач Ив Круа.
— Кто со мной? — крикнул в ответ Анри.
И трое рабочих, в том числе Ив, который пользовался у рабочих огромным уважением, бросились на балкон к Дюмолару.
Дюмолар отдал находившееся при нём оружие, не оказав никакого сопротивления.
Под конвоем двух национальных гвардейцев, державших в руках поднятые сабли, он последовал за рабочими.
— Куда его отвести?
— Да в дом Ива, чего лучше! Там его будет охранять матушка Жервеза.
Ткачиха Жервеза, жена Ива, была хорошо известна в посёлке: вместе с Ивом прожила она долгую жизнь и хорошо знала, что такое нищета и безработица. Оба, и Ив и Жервеза, пользовались уважением всего посёлка и даже фабричной администрации.
Решение арестовать Дюмолара было принято одновременно с решением арестовать генерала Ордонно, как ближайшего помощника префекта. Генерала заперли в доме рабочего Бернара.
Эскадрон драгун поднялся по улице Кармелитов и утвердился на плоскогорье. Но сверху, с крыш Круа-Русс, рабочие ответили стрельбой.
Бой продолжался всю ночь, то затихая, то разгораясь с новой силой. Сопротивление солдат стало мало-помалу ослабевать.
А рабочие готовились к следующим боям и не переставали вооружаться.
Ксавье вышел на улицу, как только узнал от хозяйки, что в городе неспокойно и что ткачи собрались на площади Круа-Русс.
Без труда он нашёл среди восставших Анри.
— Дай мне ружьё! — попросил он.
— Это свой! — коротко бросил Анри стоявшему рядом с ним Роберу.
А Теофиль тихо сказал:
— Он был на баррикадах в Париже в июльские дни!.. Как же ему без ружья?
