Первый гонорар
На другой день, смотавшись с урока физкультуры, Ромка и Юра добрались на трамвайной «колбасе» до Фонтанки и там разыскали издательство, выпускавшее журнал «Резец».
Редакция журнала помещалась на самой верхотуре, в закутке ответвлявшегося в конце коридора. Здесь было три двери с надписями: «Отв. редактор», «Секретарь и Зав. редакцией», «Литературная консультация».
Лапышев решил пройти к заведующему редакцией, а Громачев, оставшись в коридорчике, принялся читать объявления. Из них он узнал, что при редакции существует литературная консультация.
Не успел Ромка дочитать все объявления, как появился Юра.
— Пошли на третий этаж, а то в кассу опоздаем, — сказал он. — Гонорар давно выписан, нужен только какой-нибудь документ.
Кассу они нашли быстро. Ромка сунул в окошечко свое удостоверение личности и объяснил, зачем он пришел. Кассирша порылась в ведомостях и на одной из них дала ему расписаться. Затем отсчитала сорок восемь рублей тридцать копеек.
Громачев был поражен. Он не предполагал, что так много заплатят. И Лапышев ахнул.
— Я бы на твоем месте каждый день писал, сказал он, — И учиться на литейщика бы не стал.
— Не очень-то печатают, — возразил Ромка. — Из тридцати всяких произведений только одно взяли. Будешь со мной ходить на консультацию?
— Обязательно, — пообещал Лапышев. — А сейчас давай деньги разумно потратим. Одежонка у тебя какая-то куцая, мальчишеская. Надо бы тройку — настоящий костюм — купить. Тогда ты сможешь где хочешь показываться.
Он повел Громачева в магазин готового платья. Там, после нескольких примерок, был найден черный костюм без жилета на Ромкин рост. Он стоил тридцать два рубля.
Купив костюм, парни прошли в отдел, где продавались рубашки и галстуки. Лапышеву понравилась белая рубаха с твердым воротником. Но Ромка запротестовал:
— К ней запонки и галстук нужны. Давай лучше купим пару вон тех серебристых свитерков. Они по пятерке стоят.
Свитера были полушерстяными. Ромка купил один себе, другой — Лапышеву.
— Это тебе от меня подарок.
— За что?
— За хлопоты… в честь дружбы.
— Возьму, он мне нравится. Но я твой должник, — сказал Юра.
Осталось еще более шести рублей. По дороге они зашли в парикмахерскую, модно постриглись и наодеколонились. Потом отправились на рынок и купили пряников, орехов, копченой колбасы и четыре бутылки лимонаду.
В общежитии Ромка оделся во все новое. Лапышев тоже натянул на себя серебристый свитер.
Пришедшие с работы Шмот и Ходырь пощупали сукно костюма, погладили пальцами свитера и недоуменно уставились на товарищей.
— Где схапали нову справу? — спросил Ходырь.
— Кто деньги дал? — поинтересовался Шмот.
— Отец прислал, — соврал Ромка. — Сегодня мы приглашены на ужин. Помойтесь как следует, приоденьтесь… Пойдем к девчатам.
В восемь часов, захватив с собой гостинцы — орехи, пряники и лимонад, — футболезцы двинулись наверх. На лестничной площадке их остановил запоздавший Самохин.
— Вы куда? Подождите меня, я только умоюсь, — попросил он.
— Не торопись, — ответил Ромка. — Мы без тебя обойдемся.
— Что значит «без меня»? Я тоже хочу.
— Но мы не хотим, — стал втолковывать ему Лапышев. — Потому что от тебя чесноком воняет. Не надо было тайно жрать свою колбасу.
— А что, на всех мне ее делить? — обиженно возразил Самохин. — Это ж домашняя.
— Ну и сиди с ней, а мы погуляем.
И Лапышев показал бутылку.
Оставив ошарашенного Самохина на площадке, парни поднялись на девичью половину и постучали в дверь третьей комнаты.
— Сейчас… Одну секундочку! — послышался голос «Слоника».
«Секундочка» растянулась на несколько минут. Самохин, прокравшийся наверх, заметил, куда пошли футболезцы.
В этот вечер и девчонки приоделись в отглаженные платья. Были тщательно причесаны и напудрены. Лимонаду и гостинцам они обрадовались.
— Тащите картошку, — распорядилась «Слоник», расставляя разнокалиберные тарелочки, ложки и вилки.
Нина и Муся торжественно внесли две больших сковородки с золотистыми ломтиками картофеля, поджаренного по-ресторанному.
— Прошу к столу! — пригласила «Слоник».
Парни раскупорили бутылки и, разлив лимонад, принялись чокаться.
— За окончание «колуна». Завтра зарплата.
— За дружбу!
В это время раздался громкий стук в дверь. Не ожидая разрешения, вошел комендант общежития.
— Что это у вас… пьянка? — строго спросил он, шевеля усами. — А ну, не прятать!
Он кинулся к столу, понюхал все бутылки, кружки и, смутясь, буркнул:
— А мне один фезеушник донес, что вы вино хлещете.
— Как его фамилия? — поинтересовался Лапышев.
— Кто его знает. Конопатый такой… с рыжинкой. В шестнадцатой, что ли, живет.
— Самохин, — понял Юрий. — Ну и подлец! Мы ему всыплем.
— Не сметь! — строго предупредил комендант. — За драку — вон из общежития. Бейте где хотите, только не здесь. И вас, девчата, предупреждаю: парней не водить, к одиннадцати часам — чтоб никаких гостей.
Неожиданное вторжение коменданта не испортило аппетита: парни принялись очищать тарелки, наполненные поджаристым картофелем, а девчата ели пряники, грызли орехи и пили лимонад. При этом смеялись, вспоминая, как грозно шевелил усами комендант.
Потом Шмот принес лапышевскую мандолину. Начались танцы. Рому на тустеп пригласила Симочка.
— Ох, какой ты сегодня модный! — сказала она. — Фасонистые мальчики мне нравятся.
Ромка уже понимал, что если девчонки заглядываются на него, то в этом нет никакого чуда. Так оно и должно быть. Он ведь парень хоть куда. Ему всегда нравились девчонки своенравные, по-мальчишески бесшабашные. Но Симочка обладала иной бесшабашностью — женской. Видно, она знала немало уловок для завлечения парней: то кокетливо шевелила плечиками, то прижималась бедрами так, что он смущался, но не отстранялся от нее — хотелось продолжать эту еще не испытанную игру.
На второй танец он опять пошел с Симочкой и тут заметил иронический взгляд Нины Шумовой. Оказывается, она наблюдала, как действуют на Громачева уловки подруги.
«Кто из них лучше?» — не мог решить Ромка. Нина ему нравилась свежим румянцем, ямочками на щеках и улыбкой.
За Симочкиной манерой танцевать наблюдал и Лапышев. В перерыв он подошел к ней и негромко сказал:
— Эх, жалко, играть некому. Я бы тебя покружил!
— А ты на губах сыграй, — предложила девушка. — Руки освободятся.
И они, напевая, принялись вальсировать. И Симочка к Юре прижималась так же, как и к Ромке. Это уже, видно, вошло у нее в привычку.
Огорченный Громачев подсел к Нине. А та, разгадав его настроение, продекламировала несколько строк из «Песни Фаины»:
— Эй, берегись! Я вся — змея!
Смотри. Я миг была твоя
И бросила тебя.
— Это ты про Симочку?
— Угу.
Ромка решил ответить стихами Бальмонта:
— О, как люблю, люблю случайности.
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг — до сладкой крайности…
Она ответила чуть измененными стихами Федора Сологуба:
— Зачем любить? Она не стоит любви твоей.
Пройди над ней, как астероид, пройди скорей.
— Хорошо, — согласился Ромка.
И остаток вечера они танцевали вдвоем. А Симочка сидела одна и злилась.
В «футболезне» наступили дни разлада. Каждый отдельно себе покупал еду и приносил кипяток не в чайнике, а в кружках. Ходырь заправлял кипяток медом, присланным из Белоруссии, Самохин — брусничным вареньем, Шмот — пил вприкуску с постным сахаром. Лишь Лапышев и Громачев по очереди покупали хлеб, булку и колбасу на двоих, а кипяток заправляли молотым цикорием.
Наступила дождливая ленинградская осень. Нудный сеянец сутками не прекращался. Баталии на раскисших футбольных полях кончились. В общежитии было скучно.
Как-то, придя после работы домой, Ромка устроился на подоконнике сочинять рассказ о маленьких мальчишках. Он так увлекся, что не заметил, как появился в комнате Самохин. Тот несколько минут возился со своим сундучком, вытащил самоучитель и уселся с балалайкой разучивать песню. Он дергал струны и подвывал:
— По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
Пришедшие Ходырь и Шмот, видя сосредоточенные занятия товарищей, решили каждый заняться своим делом: Ходырь принялся выпиливать лобзиком из фанеры рамку, а Шмот вздумал прибить отставшую подметку на ботинке. При этом он напевал:
— Кочергу себе достану,
Чертенят волохать стану,
Почему нет водки на луне?
Громачев умел отключаться, не слышать того, что творилось вокруг. Но на этот раз безголосое пение и стук молотка мешали ему сосредоточиться. Он терял нити мысли, зачеркивал и вновь восстанавливал строки. Наконец, не выдержал, обернулся к шумящим и спросил:
