Странно, что я еще не привыкла к этой пустыне, что до сих пор хочу вернуться в свой привычный мир.
Но этим утром меня гложет какая-то особенная тревога. Я долго сижу на веранде, щурясь на огромный солнечный шар, который, подобно огнедышащему дракону, встает над горизонтом. Погода снова ухудшается. Или это такая весна?
Я пытаюсь думать о чем-нибудь другом. Отпускаю мысли, но они постоянно возвращаются к восходящему солнцу, к этой забытой Богом и брошенной людьми ферме, затерявшейся непонятно где. Странно, что под солнцем может царить такая леденящая пустота. Я вспоминаю, как дома меня тоже мучила эта мысленная круговерть. Это было в другой жизни. Я лежала и думала о смерти, о том, что чувствуешь, когда умираешь. В какой-то момент это чувство стало таким сильным и отчетливым, что я прибежала к папе и залезла к нему под одеяло. Тогда я тоже почувствовала ледяную пустоту. Смерть. А что это, собственно говоря, такое?
Но сильнее всего меня тревожит Дина. После нашей экспедиции в город ей снова стало хуже. Она все чаще замыкается в себе. Иногда я вижу, как она сидит и таращится в пустоту перед собой.
* * *
Крошка Вторник прибегает из хлева, и я наконец покидаю веранду.
— Все хорошо? — спрашиваю я ее, похлопывая Демона.
Крошка Вторник кивает и вытирает нос ладонью.
— Думаю, все в порядке, вот только один поросенок постоянно спит, — запыхавшись, сообщает она.
— Спит? — переспрашиваю я и чувствую, как возвращается неприятное беспокойство. — Как спит?
— Он постоянно отходит в сторону, ложится один и спит. Я будила его несколько раз и относила к маме, но он снова уходил.
Я задумываюсь. Уж не собирается ли этот поросенок тоже умереть?
— Он меньше других?
Крошка Вторник качает головой.
— Нет, почти самый крупный.
— Значит, он просто объелся.
СЦЕНА 28. УТРО. В ПОЛЕ.
ДЭВИД, ДИНА, (ГАБРИЭЛЬ).
Дрожащее изображение ровного поля. На заднем плане видны густые заросли серебристого кустарника, еще дальше — силуэт Бендибола.
ДИНА (за кадром): Его можно разобрать.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Зачем?
Камера, дрожа, останавливается на лице Дины, приближает его, картинка расплывается, но вскоре лицо Дины снова становится четким.
ДИНА: Это же бессмысленно. Никто мимо не проплывет и не пролетит. А доски нам пригодятся.
ДЭВИД (за кадром): Перестань, Дина. Не нужно так говорить.
ДИНА: Но ведь это правда. Мы здесь в западне. Что бы мы ни делали, все зря. Время проходит, но все по-прежнему. Здесь вообще нет времени.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Ты ошибаешься. У свиней появилось потомство. Мы заботимся о детях. Охотимся на крыс. Постоянно что-то происходит. Все будет хорошо, мы справимся.
ДИНА (кричит): Но как ты не понимаешь?! Это мы все придумываем. Юдит считает, что это сон, потому что вокруг ничего не меняется. Это просто кошмарный сон, Габриэль!
Она плачет.
Камера вздрагивает, Дина исчезает из кадра. Камера скользит вдоль линии горизонта, приближает силуэт Бендибола.
ДЭВИД (за кадром): Ну ладно, пошли.
* * *
Щегол разливает по тарелкам горячий суп. Я выхожу из дома, чтобы спросить у Бенджамина, сможет ли он посидеть на посту еще немного. Следующая очередь Габриэля, но он еще не вернулся с берега. Я останавливаюсь на площадке перед домом и прислушиваюсь, не слышны ли голоса Дины, Габриэля и Дэвида. Тишина. Странно, почему они задерживаются, хотя давно должны были вернуться? Я подхожу к вязу и зову Бенджамина.
— Побудешь еще на посту, пока не вернется Габриэль, или тебя сменить?
Бенджамин не отвечает. Я снова кричу:
— Эй, ты что там, заснул?
Я исследую взглядом платформу, но не вижу и не слышу Бенджамина. Внутри снова начинает скрестись тревога.
— Бенджамин! — кричу я так громко, что со двора ко мне прибегает Щегол.
— Что случилось?
— Он не отвечает.
— Сейчас залезу и посмотрю, — говорит Щегол.
Я мотаю головой.
— Иди и поешь. Я сама. Он просто заснул.
Но чем выше я карабкаюсь по крепким ветвям, тем быстрее меня покидает уверенность. Когда я оказываюсь на платформе, сердце готово выпрыгнуть из груди…
— Это всего лишь я, — говорю я и ползу по дощатому полу.
Как я и подозревала, Бенджамин растянулся на полу и спит. Он лежит на животе лицом вниз. Неудобная поза. Видимо, он совершенно измотан. На шее у него несколько странных пятен. Я осторожно трясу его за плечо.
— Подъем, — говорю я. — Бенджамин, пора вставать.
Но он не просыпается. Не подает ни единого признака, что слышит меня. Жуткое чувство нереальности происходящего словно бьет меня по затылку.
— Бенджамин! — кричу я. — Проснись!
Он не реагирует. Я осторожно переворачиваю его на спину — подтверждаются мои наихудшие опасения, но все равно это шокирует..
Бенджамин мертв!
СЦЕНА 29. ДЕНЬ. ПОБЕРЕЖЬЕ.
ДИНА, ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).
По морю бежит легкая рябь. Плот покачивается на волнах. На плоту почти готовый деревянный дом. Дэвид бредет по пояс в воде с парой досок на плечах. Над ним словно белая простыня кружат птицы.
ДЭВИД (кричит): Хватит валять дурака! Лучше помоги!
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Нам нужно поговорить с Диной. Ей плохо.
ДЭВИД: Что ты сказал?
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Дине снова хуже. Нужно с ней говорить.
ДЭВИД: Где она?
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Сидит около Бендибола.
* * *
СЦЕНА 30. ДЕНЬ. РЯДОМ СО СТАТУЕЙ.
ДИНА, ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).
Дина сидит, прислонившись спиной к ноге Бендибола. Она положила голову на руки, словно плачет. ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Как ты?
Дина не отвечает, сидит неподвижно и молчит. ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Дина, пойдем, мы…
ДИНА: Ты когда-нибудь прекратишь эту дурацкую видеосъемку?!
Она поднимается и идет к камере.
ДИНА: Прекрати! Слышишь?! Прекрати сейчас же! Камера пятится от нее, но продолжает снимать. ДИНА: Какого черта?! Прекрати, я сказала!
Вдруг она поворачивается и бросается к Бендиболу. Она кидается на его ногу и дергает ее так, что статуя начинает раскачиваться.
ДЭВИД (за кадром): Дина, прекрати, это опасно! ДИНА: Чертов придурок! Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Берегись!
Статуя качается над Диной все сильнее. Красный камень двигается в такт с досками. И падает. ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Осторожно!
* * *
Я сижу, уставившись на худощавое тело Бенджамина. Это не может быть правдой! Все так неожиданно, невероятно. Нет, это неправда! Не знаю, как долго я сижу перед ним на коленях. Кажется, я плачу, но, когда хочу вытереть слезы, ладонь остается сухой. Я закрываю глаза и сижу неподвижно. Жду, что Бенджамин очнется и встанет. Через какое-то время открываю глаза, но он лежит все так же неподвижно. Мертвый.
Кажется, проходит целая вечность, прежде чем я выпрямляюсь и смотрю в поле. Если он мертв, значит, где-то там должен скрываться враг, убийца. Но передо мной лишь пустое поле, застывшие стебли сухих сорняков, желтовато-бежевая земля. И больше ничего.
* * *
Я сижу, уставившись на голый жилистый торс Бенджамина. Худощавый, но я знаю, что он очень выносливый. Упрямый, упорный, неутомимый. Уже приспособленный к жизни в нейтральной зоне. Был. Теперь его нет.
* * *
— Бабушка, — шепчу я. — Ты должна мне помочь. Только ты это можешь. Бога нет, Гун-Хелен не хочет, у мамы нет времени. Но у тебя есть. Ты можешь. Ты единственная на всем свете можешь сделать хоть что-нибудь. Ты видишь разницу. Ты видишь…
Правда ведь? Ты меня видишь? Слышишь? Думаю, да. Хочу в это верить, потому что знаю: ты всегда, всегда со мной. Сейчас я это чувствую сильнее, чем когда-либо. Бабушка, помоги разбудить Бенджамина! Дорогая бабушка, мы сделаем это вместе. Попытаемся сделать все, что в наших силах. Только ты можешь мне помочь. Бабушка, приди ко мне, пожалуйста, приди, — шепчу я.
* * *
Я снова пытаюсь вытереть слезы, но их нет. Я глажу кончиками пальцев обветренное плечо Бенджамина. Загорелая кожа, шершавая, как наждачная бумага. Рядом нет ни следа крови. На досках тоже. Надеюсь, он умер быстро. Не страдал, может быть, ничего не почувствовал и не понял. Мгновенная смерть лучше всего.
* * *
СЦЕНА 31. ДЕНЬ. ОКОЛО БЕНДИБОЛА.
ДИНА, ДЭВИД, ГАБРИЭЛЬ.
Тяжелый красный камень падает на землю. Габриэль оставляет камеру на земле и бросается к Дине. Его спина загораживает изображение.
ГАБРИЭЛЬ: Дина!
ДЭВИД (за кадром): Черт подери! Дина!
ГАБРИЭЛЬ (всхлипывая): Дина, Дина, Дина… ДЭВИД: Что с ней?
