Никитин откинулся на спинку стула и со все возрастающим интересом смотрел на Митю. По всему было видно — паренек гнет какую-то линию, как будто хочет поймать его на слове, но пойди отгадай, что ему нужно, что он собирается выудить!
— Говорят, наше слесарное дело — все равно что докторское. Верно? — спросил Митя. — А какой же это доктор, если он только одно что-нибудь знает, а во всей машине ни бум-бум?..
«Ишь ты, какой перец!» — с удовольствием подумал мастер и спросил:
— Что же ты предложить можешь, Черепанов?
С опаской взглянув на телефон, который в любой момент мог прервать разговор, Митя залпом выложил свой план.
На желтом лбу Никитина разгладились длинные, глубоко прорезанные складки. Он ответил не сразу. Мите показалось, что прошло минут двадцать, не меньше, а Никитин не произнес ни слова. Спокойный, даже немного медлительный характер мастера, о котором с уважением говорили в цехе, сегодня извел Митю. От волнения у него вспотели ладони, и он вытер их о брюки.
Наконец Никитин отодвинул технологические карты, кружку с остывшим чаем и поднял очки на лоб. Митя задохнулся от этого радостного предзнаменования.
— Ну-ка, присаживайся, Черепанов, — мастер блеснул сощуренными в улыбке, оживившимися глазами. — Садись, давай потолкуем…
Увидев, как Митя влетел в столовую — в распахнутом ватнике, с шапкой, смятой в руке, с полуоткрытым ртом и лучащимися глазами, — Ковальчук сразу все понял. Он приподнялся, замахал рукой, Митя тотчас заметил его и запорхал между столиками.
— Порядок? — спросил Ваня, пододвигая ему стул.
— Еще какой! — часто дыша, сияя, отозвался Митя. — Мастер у нас голова! Золотой дядька!
— Сидай, а то суп замерзает. — Ваня осторожно придвинул к нему тарелку. — Потом доложишь…
Но молчать было свыше Митиных сил.
— «Нравится мне, говорит, твоя задумка». Понимаешь? Так прямо и сказал, — быстро рассказывал он, хватая Ваню за локоть. — «Не было б, говорит, у нас запарки, надо бы завести такой порядок для всех учеников». Представляешь?
— Та вже представляю, — смеялся Ковальчук.
— «Трудненько, говорит, тебе придется — через все группы». Ну и что ж, понимаю, что не шибко легко, да зато больше толку будет.
— Слухай, сегодня на второе кроличье мясо с гречкой. Нажимай, хлопче!
Умолкнув на минуту, Митя поводил ложкой в жидком, холодном супе, похлебал немного и отодвинул тарелку.
Обедавший за тем же столом пожилой рабочий с добрым лицом, с мясистым, усеянным капельками пота носом насмешливо смотрел на Митю.
— А знаешь, парень, как в когдатошние времена в работники нанимали? — спросил он.
Митя бросил на него недоумевающий взгляд.
— А вот как. Хозяин испытание устраивал: давал работнику есть, а сам посматривал и делал вывод. Как, мол, ест человек, так он и работает…
Митя понял намек, но радостное возбуждение помешало ему обидеться. Ему было душно, он расстегнул воротник рубахи и, шумно отодвинув стул, поднялся, хлопнул Ковальчука по плечу:
— Пошел я. А кроля можешь уничтожить за мое здоровье…
Воздух был чистый, обжигающе крепкий; мороз тысячами иголочек покалывал разгоряченные щеки. Выпавший утром снег, синевато-белый, сверкающий, как нафталин, еще не припорошило копотью, и каждая снежинка, должно быть, чувствовала себя маленьким солнцем.
Зажмурясь, откинув голову, Митя глубоко вздохнул, постоял, недолго и, словно очнувшись, размашисто зашагал по широкой, до блеска утоптанной тропинке к депо. В дверях он лицом к лицу столкнулся с Верой; она тихо охнула от неожиданности. Митя молчал, не сводя с нее глаз.
Вера не выдержала его взгляда и потупилась.
— Похоже, ты давно не видел меня. — Она отошла от двери, чтобы не мешать возвращавшимся с перерыва рабочим.
— Конечно, давно — с самого утра, — улыбнулся Митя, сверкнув зубами. — Только утром ты была какая-то другая. Даже не пойму, пасмурная ты, что ли?
— Станешь пасмурной, когда тебе не доверяют.
— Тебе не доверяют? — удивленно, с нотками возмущения спросил он. — Кто?
— Да те, кто разные планы придумывают и в тайне от меня держат, — обиженно и чуть насмешливо проговорила Вера, кутаясь в серую шерстяную шаль.
Он все еще не догадывался и, сведя брови, мучительно соображал. И вдруг весело рассмеялся:
— Вон ты о чем? А я считал, тебе совсем это неинтересно. Думал, посмеешься, и все. Честное слово. Откуда же мне знать? Нет, слово даю, только поэтому. Хочешь, сейчас расскажу?
— Благодарю. — Она с удовлетворением наблюдала его взволнованность. — Только что видела Алешку.
Митя недовольно качнул головой.
— Он, конечно, по-своему все вывернул.
— Не знаю.
— Ну, как ты считаешь, правильная затея? — Он застегивал и расстегивал железную пуговицу на ватной телогрейке.
Вера повела плечом и сказала, что, если бы Митю действительно интересовало ее мнение, он мог бы спросить об этом вчера вечером, когда шли с собрания или когда он как угорелый прибегал к ним ночью.
Не в силах скрыть радость, вызванную ее упреками, Митя положил себе на грудь плохо промытые, темные от мазута руки.
— Но скажи, по-твоему, стоящее дело или нет? — просительно сказал он.
— По-моему, толково…
— Вот и мастер Никитин так считает, — перебил Митя. — А Алешка не понимает, не соглашается. «Прижился»! Тоже мне довод! А я считал, тебе это будет неинтересно. И вообще это никакая не тайна.
— И все-таки не доверил…
Он порывисто протянул было к ней руки, но снова прижал их к своей поблескивающей жирными пятнами телогрейке.
— Вера! Да что ты! Да я тебе любую тайну, самую большую… Какую никому не доверю. Я…
По лицу Веры пятнами разлился румянец. Она вскинула на Митю испуганные глаза и, не вымолвив ни слова, побежала к конторе, поймав на лету сорвавшуюся с плеч серую шерстяную шаль.
А Митя с сильно бьющимся сердцем помчался в депо.
Утром, минут за десять до гудка, Никитин привел Митю на участок гарнитурной группы и познакомил со слесарем Силкиным.
— Как говорится, просим любить и жаловать, Федор Васильич, — скупо улыбнулся мастер и поднял очки на лоб.
— Постараемся, — ответил Силкин, поворачиваясь к Мите.
На вид ему было лет двадцать пять; обращали на себя внимание его глаза — какие-то стариковски дремучие, чересчур спокойные. Голос у него тоже был спокойный, размеренный, на одной ноте. И потому, должно быть, объяснения Силкина о назначении гарнитурной группы показались Мите скучноватыми.
Когда объяснения подходили к концу, к слесарю подошла девушка в синем комбинезоне, подпоясанном узким лаковым ремешком, и в синем, кокетливо надетом берете. Круглые, как у рыси, синие глаза ее смотрели с веселым озорством.
— Это что, Федор Васильевич, к нам на укрепление прислали? — Она показала на Митю гаечным ключом, который был в ее руке.
В одно мгновение Митя заметил и эти глаза, и бледный, словно из воска вылепленный лоб в мягких колечках ореховых волос, и размашистые подвижные брови, и маленький насмешливый рот. Он понимал, что надо немедленно дать отпор этой до нахальности смелой девчонке, но так и не нашелся, что сказать.
На помощь пришел Силкин.
— Ладно, Тонечка, — сказал он мягко и спокойно. — Выключи пока что свой репродуктор…
Но девушка ничуть не смутилась. Подойдя ближе, она метнула быстрый, по-прежнему озорной взгляд на Силкина, потом на Митю:
— Федор Васильевич, конечно, не догадается нас познакомить. Тоня Василевская. — С этими словами она протянула Мите маленькую узкую руку.
Заливаясь жаркой краской, глядя в пол, Митя несмело пожал ее.
— В таких случаях принято называть свою фамилию и говорить: «Очень приятно!» — или что-нибудь в этом роде, — не сводя с него глаз, заметила Тоня.
— Черепанов Митя, — проговорил он пропавшим голосом. — А насчет приятности… я помолчу…
— Очень хорошо! — радостно воскликнула Тоня, — По крайней мере, откровенно!
— Ну, вот что, Тоня, — сказал Силкин. — Теперь вы уже знакомы, отправляйтесь на девяносто восьмую машину. Чем яд понапрасну расходовать, помоги товарищу, пускай осваивается…
И Силкин ушел. Митя посмотрел ему вслед с видом человека, которого втолкнули в клетку с лютым зверем. Поймав этот взгляд, девушка тоненько хихикнула:
— Что ж, Черепанов Митя, возьмем инструменты и будем осваиваться, — и направилась к своему верстаку.
Походка у нее была легкая, почти невесомая. Казалось, что маленькие аккуратно подшитые валенки ее совсем не касаются пола.
С некоторых пор всех девушек, которые встречались Мите в депо, в вечерней школе, на улице — где бы то ни было, — он почему-то сравнивал с Верой, и первенство неизменно оказывалось за ней. Тоня в этом отношении не составляла Исключения, хотя с первого же взгляда Митя понял, что она очень красива. И злился он на девушку не только за то, что она так встретила его, но и за то, что она была красивее Веры. Он много отдал бы, чтобы обойтись без ее помощи, да что поделаешь, такая уж, наверное, нелегкая доля всех новичков!
