— Ой, умереть, Панова! Ты рассуждаешь, как старуха! И все из-за того, что просто знаешь, что тебе скоро тридцать, цифра в голове — дурь на языке.
— Это точно. Не знала бы, не думала бы об этом.
— Вот смотри — ко мне приходят десятки женщин, которые не знают своего возраста, что, если ты заметила, довольно типично для гамбийцев. Так вот они и не имеют таких проблем, поверь мне. Иногда они приходят с желанием родить ребенка, из-за того, что хорошо выглядят. Я даже не думаю об их возрасте, пока все же путем хитрых исчислений — старший ребенок, замужество и прочее — не прихожу к выводу, что ей уже за пятьдесят. А она и не знает, неужели, спрашивает, так много? А я ребенка, говорит, собралась еще рожать! Кто бы мог подумать! И никаких тебе кризисов среднего возраста.
— Выкинуть надо ваши паспорта, дамы, — вмешался Родионов. — Вот что я вам скажу. Как и дурь из головы.
— Дурь так просто не лечится, — вздохнула Лара, и Ольга удивленно покосилась на нее. Значит, не у одной Ольги тараканы в голове? Лара, похоже, ночами тоже не всегда крепко спит.
— Во мне дури много, так просто не избавишься, это точно, — вздохнула Ольга.
— Это точно, — эхом отозвался Родионов. — Но, может, доктор Виера придумает для тебя лекарство? А, доктор?
— Надо подумать. Когда узнаю, что за дурь, тогда и будем лечить. Но пациент не безнадежен. В отличие, кстати, от меня.
— А что у тебя? — живо спросила Ольга.
Может, сейчас момент сыграет на откровенность и Лара разговорится?
— Много чего. Больше всего на свете я бы хотела сейчас выкинуть из головы свое детство и освободить место для чего-то более светлого. А ты?
— Я… — задумалась Ольга. — Я бы хотела выкинуть из жизни не свои моменты, а чьи-то, моменты из чужих жизней. Думаю, тогда моя жизнь была бы куда легче.
— А ты? — повернулась Лара к Родионову. — Ты бы хотел избавиться от чего-то в своей жизни?
Тот и бровью не повел.
— Нет.
— Нет? — хором спросили изумленные женщины.
— Нет. Я не сделал в жизни ничего такого, о чем приходится жалеть.
— Молодец, — пробормотала Ольга, уткнувшись в бокал.
Вот оно как. Ни о чем не жалеет. Ни о Динаре, ни об их ребенке. Все, значит, было правильно. Ну что же, так и ей легче. Выбор сделан правильный. Ей тоже не о чем жалеть. Она подняла глаза на Дениса. Он смотрел на нее и улыбался. Его улыбка не была ни издевательской, ни ироничной. Ей стало не по себе. Как тогда, в доме у Мишель, когда она видела, слышала, что происходящее выходит за рамки ее разумения, но не понимала и не осмеливалась спросить.
— Лара, а если бы тебе удалось выкинуть свое страшное детство, чем бы ты заполнила вакансию? — спросил Денис.
Она посмотрела на него испуганно.
— Я не знаю.
— Просто представь себе. Чего тебе не хватает?
— А разве можно заменить детство? — вместо Лары отозвалась Ольга. — Ведь детство — это и родители, и полноценная семья, и любовь. Разве можно это чем-то заменить? Мне кажется, с этим проще смириться, перестать уничтожать себя из-за чужих ошибок.
— Это очень легко сказать.
Тихий голос Лары дрожал.
— Но когда прошлое доминирует над всей твоей жизнью, с ним не хочется мириться, от него хочется бежать. Бежать далеко, так, чтобы никто никогда не напоминал тебе об этом.
— И получается?
Родионов слегка наклонился вперед, заглядывая ей в глаза.
— Получалось. До недавнего времени.
— А зачем бежать, если можно встретить проблему и решить ее, возможно, выиграв при этом?
Лара молчала. Денис продолжал давить на нее:
— Мне странно, что такая сильная женщина, как вы, бежит от проблем. Так и будете всю жизнь бегать?
— Возможно. Это ведь мое дело, не так ли? И у меня, значит, есть на это достаточно веские причины.
— О да, веские причины — звучит сильно. Есть у меня уже одна знакомая, которая по веской причине готова прорыть нору в земле до самого ядра, лишь бы спрятаться от попытки честного взгляда на проблему.
Ольга сжалась. Вот наглец! Да как он может вообще так говорить! Но бледное лицо Лары и пристальный взгляд Дениса не дали ей сосредоточиться на своем гневе. Они понимали что-то, чего не понимала она.
— Возможно, ты прав. Я как та собака, которую всю жизнь пинали, а когда появилась возможность быть обласканной, она уже не ждет от человека никаких других прикосновений, кроме побоев.
— Но это абсурд! — воскликнула Ольга, порозовев. — Если тебя бросили родители, то это не значит, что другие тоже тебя предадут!
— А что ты знаешь о предательстве, Ольга? Если ты считаешь, что это так легко пережить, то тебя никогда по-настоящему не предавали.
— Вот это совершенно верно подмечено, — Денис поднял бокал в сторону Ольги.
Да что с ними такое? Словно сговорились.
— И все же, Лара, — продолжил Денис, возвращаясь к сказанному, — если бы у тебя появилась возможность вернуть своих родных, хотя бы для того, чтобы дать им шанс любить тебя, ты бы сделала это?
Лара посмотрела на него долгим взглядом, пригубила вино и вдруг улыбнулась.
Панова переводила взгляд с Дениса на Лару, ища ответы в перестрелке их взглядов. Сердце колотилось. Ей было страшно.
Они легли спать в разных комнатах. Ольга не могла уснуть. Слышала, что и Денис ворочается. Наконец она не выдержала и подошла к проему его комнаты.
— Не спишь?
— Нет.
— Послушай, я тут… Я спросить хотела… Глупо, конечно, но вдруг…
— Что?
Он приподнялся на локте и очень серьезно слушал, вглядываясь в ночной темноте в ее лицо. Она была сама не своя, прямо дрожала. Хотелось схватить ее и крепко прижать к себе. Но сдержался. Еще не время. Она испугается.
— Да так, чепуха. От вина разыгралось больное воображение.
— Может, все-таки скажешь, что?
Она потопталась на холодном полу. Откинула волосы со лба.
— Да нет. Забудь. Спокойной ночи.
Наутро следующего дня Ольга позвала Дениса съездить с ней в пригород Банжула. Она не возвращалась к темам прошедшего вечера. Хватит того, что она не спала всю ночь. Не хватало духу даже себе признаться в своих сомнениях, а уж выяснять что-то у Дениса так и вовсе казалось невозможным. К тому же ее ужасно раздражало его самообладание. При ее нервозности и терзаниях он выглядел веселым и спокойным. Словно он проводил над ней, Пановой, некий эксперимент, о смысле которого она смутно догадывалась, но до конца не осознавала. Ей не хотелось быть подопытным кроликом. Но в то же время ей хотелось продлить его пребывание здесь надолго. Навсегда.
— И куда мы едем? — спросил Денис, подскакивая на ухабах.
— Я хочу передать отцу сувениры. Но одна в то место ехать боюсь.
— Что за место такое, куда даже наша бесстрашная Панова ехать боится?
Она проигнорировала его сарказм.
— Это в пригороде Банжула, в Серрекунде. Там огромный рынок, полно народу.
— С ума сойти. Ольга Панова испугалась толпы?
— Слушай, прибереги свою энергию на что-нибудь полезное.
— Например?
— Например, помочь мне торговаться. Ты же знаешь французский, а я не знаю.
— Мой французский весьма скромен.
— Сойдет.
— А у кого ты хочешь купить сувениры?
— У Муссы, он из Нигера, приехал в Гамбию лет так двадцать пять назад. Держит магазинчик изделий со всей Африки.
— А почему именно у него?
— Увидишь. Магазинчик находится в таких дебрях, что пробраться туда — подвиг. Но оно того стоит!
Перед поворотом на рыночную улицу она остановила машину у обочины.
— Садись за руль, — бросила она ему, открывая дверцу машины.
— С чего вдруг?
— Я там не проеду. Или кого-нибудь прижму, или перееду.
Она не стала смотреть ему в глаза, чтобы не видеть насмешливого взгляда. Пусть смеется сколько влезет. На этих узких улочках, до отказа набитых людьми, протискивающимися сквозь толпу наглых покореженных такси, невнимательных детей и ослов, везущих товары на скрипучих телегах, ее «Лендровер» непременно что-нибудь или кого-нибудь заденет под ее «чутким» руководством. Пусть уж лучше Родионов мучается и отвечает потом за последствия.
Из-под колес машины разбегались грязные дети, в окна заглядывали любопытные женщины в цветастых тюрбанах с корзинами вяленой рыбы, орехов кола и другой мелкой снеди на головах. Таксисты пытались нагло протиснуться между машинами и толпой, застревая в итоге одним колесом на обочине, другим — на проезжей части, тормозя все движение.
Она позвонила Муссе заранее, и он вышел на перекресток, чтобы встретить их и проводить к магазину. Если бы он не размахивал старательно руками, они бы успешно проехали поворот, потому что пыльные, усыпанные ларьками улочки выглядели совершенно одинаковыми. Старое здание, где он обитал более десяти лет, продали банку под строительство, и Муссе пришлось переехать на другую, еще более тесную улочку.
