— Не девочка, а клад. Светлая голова, любопытная до всего.
— Она, по-моему, мулатка?
— Да. Ее мать училась в колледже в Банжуле и привезла с собой подарочек в утробе. Но здесь, слава богу, цвет ее кожи и поведение матери не осложнили ей жизнь. Семья приняла ее и опекает. Они даже опекают ее больше, чем остальных. Африканцы так сильно верят в свою силу, что серьезно считают, что примесь любой другой крови ослабляет их. Законы генетики для них пустой звон. Они говорят своим детям не обижать мулатку, так как ее кожа слабее их, она сама слабее их и более восприимчива к травмам. Так что ей повезло.
Ольга удивилась:
— Повезло? Разве в других местах Африки по-другому?
— Ха, — Лара резко фыркнула. — Еще спрашиваешь! Безотцовщина — первый грех, непохожесть — второй. Попади ты в место, где ты одна такая, и пожизненное унижение тебе обеспечено.
Панова с сомнением покачала головой. Звучало неправдоподобно.
— Да ведь по всей Африке полно мулатов, особенно в портовых странах. Кому придет в голову их травить?
— Не скажи. На острове, где я выросла, миссионеры блюли честь и чистоту расы жителей деревни. На самом деле они были просто против смешанных браков. Внебрачные связи карались отлучением от церкви, а до брака с белыми ни у кого дело не доходило. Жителей было немного, все у всех на виду. До ужаса консервативный строй.
Ольга заметила складку на Ларином лбу. Бодрый голос скрывал боль.
— Тебе… тебе пришлось нелегко, да?
— Нет. Нелегко — это мягко сказано. Я была ублюдком, без рода без племени, я была непохожей на остальных. Меня щупали, как лошадь на рынке, как обезьянку в цирке, называли мать проституткой. Мать, кстати, меня благополучно сплавила к миссионерам и забыла. Как я тебе уже рассказывала, я была для нее обузой, грехом, стыдом, который она не хотела ни видеть, ни вспоминать. Представь — ребенок, который еще ничего не понимает, приходит в класс. И все тычут в него пальцем, бросают кусками глины. Смеются и обзываются. Маленькая девочка боится, жмется к учительнице. Но та тоже питает к ней неприязнь. И девочка ощущает себя в полной изоляции, ничтожеством и плачет по вечерам, терзая подушку, что же такого плохого она совершила, что все ее так не любят? Девочка растет. Начинает понимать больше. Находятся люди, которые помогают, она вырывается из порочного круга. Но раны в душе не затягиваются. Они гноятся, потому что ощущение несправедливости грызет ее. И больше всего ей иногда хочется отыскать своего папашу и посмотреть ему в глаза. Показать себя, сказать, вот она я, твоя дочь. Я не сдохла среди кучи мусора, куда меня хотела бы бросить мать, я не сдохла в детстве, когда меня забрасывали глиной, я выросла и стала человеком. А потом… потом желание пропадает. Потому что недополученную родительскую любовь не вернешь. И остается только плакать.
Ольга молчала. Вцепилась в скамейку так, что пальцы побелели.
— Так что я никогда не пойму таких, как твоя мать.
— Зря я тебе о ней рассказала.
— Почему же… Иногда очень интересно знать, что в других частях света люди не менее жестоки.
— У нас не травят за цвет кожи.
— Да? Ты так уверена? А сколько было убийств в последние годы студентов из Африки?
— Это скинхеды, это выродки.
— Я училась у вас, но я была уже взрослой девочкой и могла за себя постоять. Но не думаю, что маленькому ребенку было бы так же легко. И потом, в институте за мной не тянулась тень согрешившей матери.
— Если бы ты не сказала, я бы никогда не подумала, что в тебе течет «белая» кровь.
— Ты просто невнимательная и не разбираешься. Наши так сразу вычисляют. Но здесь им все равно, и я уже научилась поворачивать любое обстоятельство в свою пользу.
— Вот это я сразу заметила, — пробормотала Ольга.
Лару это рассмешило.
— Ты сильная, — тихо сказала Ольга. — Мне бы твою силу.
— А с чем тебе бороться? Разве с внутренними демонами, которых ты сама и породила.
— Может быть, может быть…
Ольга задумчиво разглядывала копошение муравьев на земле.
— Ты вот говоришь, зря о матери рассказала. Ты ее уже оправдываешь, не так ли? Вдали заскучала и уже все видишь в ином свете?
— Нет. Но у нее тоже могли быть свои демоны, как ты выражаешься.
Теперь они обе молчали. Ольга не смотрела ей в глаза. Она знала, что, когда Лара вспоминала о своем детстве, глаза ее становились злыми, наполнялись болью и ненавистью. И эта боль с ненавистью словно в очередной раз хлестали Ольгу свистящим хлыстом, напоминая о Рите. Действительно, откуда ей знать, как принимали темнокожую девочку в российской школе? В детдоме? Дружили с ней или дразнили, унижали и издевались? Дети жестоки. Дети страдающие, как в детдоме, еще более жестоки. Вполне возможно, что Рита настрадалась, как и Лара. Два полярных мира, отражение наоборот, инверсия цвета и жизней. А может… А может, и нет. Где сейчас Рита? Вероятность, что она намного ближе, чем можно себе представить, настолько мала, что просто невозможна. Но ведь существует. И что же делать…
Она подняла глаза. Лара пристально смотрела на нее. Чего-то ждала. Изучала.
— Ты не виновата, — произнесла она тихо.
— В чем?
— Ни в чем. Ни в чем не виновата.
— Я не понимаю.
— Я тебе совсем голову заморочила своими проблемами. У нас целых полвоскресенья впереди, что предлагаешь делать? Может, поедем к морю? Или к реке?
Ольге потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями и переключиться на новую волну.
— Давай поедем к гриотам.
— Ой, только не это! Ты опять за свое?
— Ну поехали? Чего ты боишься? Давай на часок, у них там так хорошо, поболтаем. Я собиралась кое-какие пожертвования для их школы передать, от себя лично, как раз и передам.
Лара махнула рукой. Не хочешь к морю, поехали к гриотам. Только на этот раз она от всяких марабу будет подальше держаться. Ольга просияла.
— Позвоню водителю, спрошу, заправлена ли машина. Ах ты господи, батарейка села. Дай твой.
Ольга с ходу стала выяснять у водителя про дизель, а когда остановилась, поняла, что тот принял ее за Лару.
— Нет, это Ольга Панова. Но поедем мы с доктором Виерой. Представляешь, — обернулась она к Ларе, — из-за твоего номера он решил, что это ты звонишь.
Лара пожала плечами.
— А ты не замечала, что наши голоса чем-то похожи? Медсестры часто говорят, что, если бы не разный акцент, они бы вообще запутались.
Ольга нахмурилась, пытаясь мысленно сравнить голоса. Но Лара настолько сильно отличалась от нее внешне, что визуальный образ напрочь перечеркивал любую возможность признания похожести голосов. «Наши голоса чем-то похожи…» «Мама, у нее твой голос…» Чепуха. Бред. Поехали к гриотам.
Гриоты их встретили благодушно. Деньги и мешок риса, привезенный Ольгой, раскрыли перед ними все двери, и Онсумана, их постоянный гид, настойчиво приглашал их зайти и присоединиться к их трапезе.
— Онсумана, — улучила момент Ольга, — тогда, когда я потеряла сознание, у вас был гость, йоруба, тот, что про Оришу мне говорил.
— Огужога? Он не гость, он один из наших учителей. Просто часто путешествует и не всегда бывает здесь. Он ведь из Нигерии родом.
— Сейчас он здесь?
— Да.
— Я хотела бы спросить у него кое-что, можно?
— Думаю, да. Если он не против.
— Мне нужен переводчик.
— Хорошо, я помогу.
— Он говорит на волофе или мандинке? — спросила Лара.
— Для него родные языки ибо и фула. Мы с ним общаемся на фула.
— Тогда нужен переводчик, фула я совсем не знаю, тем более ибо.
— Подождите здесь.
Минут через пять он появился с тем самым стариком, одетым, как и в тот день, в длинное белоснежное одеяние. Огужога спокойно уселся перед женщинами, поклонился и задал вопрос.
— Он спрашивает, — перевел Онсумана, — как вы себя чувствуете?
— Прекрасно. Я, собственно, хотела сказать спасибо за советы, что он дал мне в прошлый раз.
Старик улыбнулся и покачал головой.
— Он говорит, что благодарить не за что. Он видит, что ваш Ориша окреп, хотя вы сами все еще мечетесь в поисках истины.
— Я об этом и хотела спросить — в правильном ли направлении я двигаюсь?
— Он говорит, этого никто не может сказать. Это только вы знаете. Но Ориша крепнет, а это хороший знак.
Старик помолчал, а потом что-то сказал чуть более энергично.
— Он говорит, что покровительница женщин Ошун злится на вас.
— Почему?
— Он не знает.
Внезапно старик закрыл глаза, а потом, когда открыл их, пристально посмотрел на Лару.
— Он просит вас обеих остаться сегодня.
— Зачем? — Лара напряглась. — Это не входило в наши планы.
— Я сам не понимаю. Он хочет, чтобы вы поужинали с нами, сегодня будет играть один очень искусный гриот, обучившийся музыке йоруба, вам понравится. Это несколько иная музыка, он считает, вам следует ее послушать.
