— Ладно, пошли! — согласился я. Зря, конечно, согласился.
Мы выглянули из-за ларьков.
На улице было спокойно: ни души. Из дома напротив доносились музыкальные гаммы — это Димка учился играть на баяне по самоучителю…
«Ти-ли… Ти-ли…»
Как не надоест? Если не умеешь играть, зачем баян покупать? Вот кому медведь на ухо наступил — Димке, а не мне.
Мы вышли на дорогу. Первым — Ромка. Пошли вдоль улицы. Около Агафьиного сада перепрыгнули через канаву. Две доски мы оторвали заранее. Они держались на гвозде. Тронешь — расползутся, как ножницы. Мы пролезли в сад.
Ветки у яблонь свисали до земли. Чтоб они не обломились, снизу их подперли подпорками.
Мы пошли, пригнувшись, за кустами крыжовника. Крыжовник я не люблю — он волосатый. Я повёл Ромку к белому наливу. Когда наш отряд приходил к бабке, чтоб взять над ней шефство, я «нечаянно» заметил, где рос белый налив.
Мы нагнули ветку… Яблоки были упругие, холодненькие. Живот холодило: рвали мы за пазуху.
Вначале рвали все подряд. Рвали, одним глазом на забор смотрели. Но собаки молчали.
Потом мы стали выбирать яблоки покрупнее…
— Давай груш нарвём, — предложил я. — Всё равно уж, если попадёмся, то и за груши влетит и за яблоки.
Мы прокрались к колодцу.
Никогда не надо спешить. Правильно говорят. Ромка торопился и налетел на пустое ведро. Ну и загрохотало! Как сто тысяч вёдер по железной лестнице покатились.
И бабкины собаки запрыгали на цепях, залаяли. Я бросился к забору. Подбежал… Но разве впопыхах найдёшь нужные доски? Потерялись, и всё. Я бегал вдоль забора, весь забор перещупал, пальцы занозил…
Ромка тоже не мог найти выхода.
— Доставай камень! — закричал Ромка. — Сгрызут!
— Груши… есть, — сказал я. — Камня нет.
— Куда дел?
— Потерял! В карманах места нет, груши лежат. Тут в доме открылась дверь, на крыльцо вышла Агафья. Её хорошо было видно, потому что на крыльце горела электрическая лампочка. Она подошла к перилам крыльца и крикнула:
— Кто там? Кто пришёл-то, отвечай!
И неожиданно от калитки донеслось:
— Агафья Петровна, встречай гостя.
— Иду, иду! — прогнусавила Агафья. — Цыц, дармоеды! Пошли на место! Пропасти на вас нет, окаянные!
Наверное, собаки очень удивились таким словам и замолчали.
Во дворе появился старик с лохматой бородой. Всё лицо у него было бородатое, до самых ушей.
— Кто пришёл? — толкнул меня в бок Ромка. От неожиданности я вскрикнул.
— Сообразил, — обиделся я. — Толкаешь. Не знаю кто. Таких бородатых в Усмани нет. Наверное, спекулянт, как и бабка. Приехал из города.
Гость и хозяйка прошли в дом. В крайней комнате зажёгся свет, и из сада было видно, что там стоял шкаф с зеркалом, телевизор на тумбочке, на стене висели иконы.
Лица у святых на иконах были сердитыми, точно они сердились, что им не дали досмотреть футбольный матч по телевизору.
Дед полез в карман и достал деньги. Бабка помусолила пальцы, пересчитала рубли.
— Факт, спекулянт! — сказал я.
Что потом было, мы уже не видели, потому что ползали около пустого ведра — искали философский камень. Шарить по земле было неудобно — за пазухой яблоки, когда нагибались, то яблоки упирались в колени и никак нельзя было по-настоящему согнуться.
Пузырёк нашёлся у колодца…
И опять не удалось удрать, потому что в сад вышла бабка. Мы упали на землю. Бабка направилась прямо к нам. В руках у неё была бутылка из-под кефира.
Она шла на меня… Я лежал и видел, как она подходит и становится все больше и больше, закрыла собой огни в доме. Я удивился, что бабка такая широкая. Потом догадался, что это юбка такая широкая, свет заслоняет.
«А может быть, она видит в темноте? — подумал я. — Как сейчас схватит!»
Она подошла.
Ещё бы минуточку, я бы вскочил и побежал к забору. Спасибо, бабка налетела на ведро. Я сообразил, что она ничего со света не видит. Идёт куда глаза глядят, и всё такое прочее.
Она подошла к бочке с водой.
— Слепая совсем стала, — прошамкала она. — Упасть можно, расшибиться. Так, так… крышечка… Темь-то какая, ни зги не видно.
Она сняла с бочки крышку, опустила в воду бутылку из-под кефира, забулькала вода… Бабка вытащила из бочки бутылку.
— Хватит? Достаточно! Пожалуй, многовато на семь-то рублей. Ох, грехи наши тяжкие!
И она вылила полбутылки прямо мне на спину. Безобразие какое-то! Когда она ушла, я разозлился:
— Что ж такое получается? И льют и льют! То пожарники, теперь бабка. Гриппом можно заболеть или воспалением лёгких. Как возьму ведро, пойду и тоже оболью Агафью!
Но Ромку волновало другое:
— Зачем бабка воды взяла? Коля, гляди, деду воду отдаёт. Она за воду столько денег взяла?
— Не за простую, за «святую», — сказал я.
— В бочке святая вода?
— Глупый! — Я даже забыл, что собирался идти обливать бабку. — Никакой святой воды нет, есть суеверие. У меня вся рубашка мокрая. Агафья-то считается знахаркой. Суеверная потому что… Вот. Весь посёлок знает. И в милиции… Наш отряд хотел её перевоспитать.
— Выходит, она обманула деда?
— Может, и обманула, только старики к ней сами ходят. Им говорят, чтоб не ходили, а они ходят. Разные заговоры от болезней выслушивают. Святая вода… Да я деду, когда был тимуровцем, принёс бы такой воды хоть целое ведро.
— Обманщица она! — сказал Ромка.
— Конечно!
— Тебе не стыдно?
— Чего стыдно?
— При тебе обманули доверчивого дедушку! Может быть, героя гражданской войны, может быть, первого пионера…
— Если он не соображает и в бога верит, разве я виноват? Если бы он был первым пионером, он бы не ходил к бабке.
— Но ты-то пионер!
— Это уже было нечестно: сам сюда затянул, план разработал и теперь кричит, что я пионер.
— У меня галстук дома лежит, — сказал я.
— Разве в галстуке дело? Дело не в галстуке. У тебя должна быть пионерская совесть…
— Совесть! — передразнил я. — Какая у нас с тобой совесть? Залезли в чужой сад. Наворовали две пазухи яблок — и про совесть вспомнили. Про совесть нужно было помнить, когда японскую карту смотрели. Вот когда… Пошли домой!
Но Ромка загородил дорогу.
— Высыпай яблоки!
— Отойди, не трожь!
— Высыпай!
— Хитрый… Свои оставил, а я бросай?
Медведев на минуту оставил меня в покое, выдернул из своих брюк майку. На землю посыпались яблочки. Я слышал, как они ударялись друг о друга. Целая горка. Беленькие. На них было грустно смотреть при луне.
Я был сильнее Ромки, но руки-то были заняты, он сумел выдернуть и у меня из брюк рубашку, и мои яблоки тоже посыпались на землю…
— Уйди! — просил я… — Сегодня ты у меня яблоки отнимешь, завтра ты отнимешь яблоки у младенца…
Ромка сразу притих. Совсем грустно стало в саду. И собаки больше не лаяли — устали, наверное. И яблоки под ногами… Упругие. Я ногой чувствовал.
— Гагарин никогда не лазил по чужим садам, — говорил в темноте Ромка. — Ты бери пример… Что же, мы должны быть вроде Агафьи? Зачем быть, как она? Зачем нам её яблоки? Неужели мы без них не проживём? Мы полетим с тобой на Луну…
Когда он начал про Луну, я не выдержал, высыпал яблоки. Все до одного. Одно, вернее — два, остались в кармане. Я, наверное, забыл про них… Пускай лежат. Остальные-то я высыпал.
— Чтоб бабка больше не дурачила людей, — разозлился я на все обстоятельства, — мы ей сюрприз сделаем. Такую «святую воду» сделаем!..
Я вынул из кармана пузырёк с философским камнем, открыл пробку и камень до последней капельки вылил в бочку.
— Эх! — сказал Ромка. — Камень-то, камень-то зачем вылил?
— Ничего! — вздохнул я. — Не жалей! Мы новый сварим. Пусть теперь бабка попробует святую воду продать! Понял? Ты понюхай…
От бочки пахло… не то сыром, не то ацетоном, может, и гарью. Трудно разобрать.
Конечно, я попался. Ведь говорил, что к Агафье лучше не лазить, лучше с ней не связываться. Впопыхах вместе с яблоками я оставил и тюбетейку. По тюбетейке меня просто было найти: внутри чернильным карандашом написана фамилия.
Агафья не пошла ни к отцу, ни к моей матери, она взяла яблоки, мою тюбетейку и снесла в штаб дружины.
— Меня славите по посёлку, — заявила она дружинникам, — посмотрите, что пионеры делают. Сад сплошь переломали. Может, в милицию подавать? Или сами разбирайтесь! Такие озорники пошли, такие озорники, что сладу с ними нет.
В штабе был Димка, электрик с мебельной фабрики. Он знал, кто я такой. Комсомольцы пришли в школу. Хотя были каникулы, ребята ухаживали за опытными участками. Знаете, какие у нас помидоры опытные растут в школе — во! Как яблоки, даже больше. В общем, собрался отряд. Не весь, конечно. Летом многие уезжают в деревни, в пионерские лагеря или ещё куда-нибудь. Кто был, тот и пришёл.
