Дед Матвей прокашлялся и с усилием, глухо спросил:
— Как Андрей держится на… ну, на этих беседах?
— Откровенно?
— А то как еще?… Говори… Я большее выдержал…
— Задирается Андрей, грубит. Вашим именем, как щитом, прикрывается: на кого, мол, наскакиваете? На сына героя гражданской и Отечественной?…
— Так-так… Хорош гусь!.. Спасибо за правду… Спасибо, что зашел…
— Не поддавайтесь болезни, Матвей Степанович. Выздоравливайте.
Скрипнула дверь. Председатель вышел. Дед Матвей зачем-то поднялся с дивана, зашатавшись, повалился на постель, застонал. Родион выбежал во двор — звать бабку Акулину.
Она заставила деда Матвея проглотить таблетки, которые врач прописал на случай сердечного приступа…
Необычно тихо стало в старой хате.
Родион посидел немного над тетрадками — учеба не шла на ум. Вышел во двор. Заглянул в окна нового дома. Здесь теперь жил отец после стычки с дедом. Но сейчас его в доме не было. Где он пропадал целыми днями, Родион не знал. От работы отца освободили. Заведующей фермой поставили Танюсину мать.
Побродив бесцельно по двору, Родион хотел забраться в свою нору в скирде, но она вдруг потеряла для него былую привлекательность: показалась тесной и душной.
На следующий день Родион с трудом высидел уроки. Хорошо, что его не вызывали к доске: он бы не связал двух слов. Все думал о деде Матвее, об отце, о том, как сильно усложнилась жизнь.
Когда Родион вернулся домой, мать и бабка стряпали. Дед Матвей спал.
— Он что — и не просыпался еще? — поразился Родион.
— Тихо! — остановила его Акулина Кондратьевна. — Пускай отоспится в охотку.
Матвей Степанович лежал на своем деревянном, с балясинками, диване, вытянув тяжелые руки поверх клетчатой шали. Узловатые в суставах, покрытые шрамами пальцы непрестанно шевелились: они будто бы охватывали рамку пилы, сжимали стамеску, оглаживали деталь.
— Все шеволит да шеволит руками, — сказала Акулина Кондратьевна. — И во сне, видно, работает.
— Да он есть хочет, бабаня! Целые сутки ничего не ел. Разбуди его, — попросил Родион.
— И в самом деле, мама, давайте разбудим, — оказала Мария. — А то еще успится и совсем не проснется.
— Вы чего шепчетесь? — вдруг произнес Матвей Степанович, приподнимаясь.
— Небось, голодный, деда? — подскочил к нему Родион.
— Да-а… Напоследок все про жареное-пареное снилось. — Матвей Степанович протяжно зевнул. — Ну и выспался! Как всю жизнь не спал.
— Ну, вставай, отец, умойся, обедать будем — борщ как раз сварился, — сказала Акулина Кондратьевна.
Они уже сидели за обеденным столом, когда Матвей Степанович спросил:
— Андрей где? Он что — все еще там прячется? — кивнул головой в сторону нового дома.
— Там он, — подтвердила Акулина Кондратьевна. — Боится тебя беспокоить.
— Чего ж теперь бояться — надолго уже обеспокоил. Зови его, Маша. Пообедает с нами, поговорим…
— Может, не надо, отец? — сказала, Акулина Кондратьевна.
— Надо, мать, надо! Иди за ним, Маша.
Мария вышла и вскоре вернулась с Андреем. Родион уставился на него с интересом: сколько дней уже не видел отца.
Андрей исподлобья оглядел всех, пробормотал:
— Здравствуйте.
— Здорово, здорово, сынок. Садись, пообедаем вместе, поговорим.
Матвей Степанович держался спокойно.
Акулина Кондратьевна поставила перед сыном миску с борщом. Борщ ели молча, а когда Мария поставила пирог на стол, повел разговор Матвей Степанович:
— Ты что ж, сынок, бегаешь от меня?
— Я не бегаю от тебя. Ты сам погнал меня.
— А ведь спесив ты! Спесив, как…
— Матюша! — с укором остановила его Акулина Кондратьевна.
— Спокойно, мать, спокойно!.. Я знаю, Андрей, с чего у тебя спесь завелась. С тех пор, как тебе орден дали. Да, тебя наградили. Но один ли ты его заработал?… Доярки да скотники тебе его заработали! А ты их под позор подвел.
— Матюша… при Родьке-то!..
— А что — Родька? Ему тоже придется за отца отвечать. Пусть лучше знает правду от своих, чем брехню от чужих.
— Ну какое такое преступление я совершил?! — сердился Андрей. — Ну если и позволял, если закрывал глаза на то, что работники фермы брали домой комбикорм, так это им было как поощрение.
— Ишь, хозяин нашелся! Добреньким хотел быть за государственный счет?… Твоей глупостью и зазнайством воспользовались прохиндеи Бардадым с Антонидой да Дядя.
— А при чем тут Дядя?
— Придет время — узнаешь при чем. Без него тут не обошлось. Тебе, самодовольному дураку, глаза отвели, вокруг пальца обкрутили. Откуда ты такой взялся?… А как ты ведешь себя на следствии? Напакостил — и за отцовскую спину прячешься?…
— Матюша! — вскрикнула Акулина Кондратьевна.
— Тихо, мать, тихо!.. Андрей, честно, прямо повинись перед народом…
— Чем это я провинился перед ним?! — вскипел Андрей и отбросил ложку.
Матвей Степанович покачал головой:
— Ничего ты не понял, сынок… Разъело тебя в середке… Показательным судом будут судить тебя, Андрей.
Женщины ахнули.
— Меня — судить?! Показательным судом?! За что? — вскричал Андрей.
— За то самое, что и Бардадыма с Антонидой. И тут я ничем помочь тебе не могу. И не хочу. Так что не прячься за мою спину!
Опрокинув стул, Андрей выбежал из комнаты.
— Что же будет, папа? Что же будет? — потрясение произнесла Мария.
— Сунут дурака в тюрьму — то и будет!.. Ты, Маша, тут тоже виновата. Ведь знала о его делишках на ферме, видела, что он пошел по кривой дорожке, да помалкивала.
Мария подняла на тестя глаза, полные слез:
— А вы разве не замечаете, как мы живем в последнее время?… Он мне рассказывает про свои дела?… Советуется со мной?… Он другим рассказывает…
— Каким таким другим? — опешил Матвей Степанович.
— Да ладно тебе допытываться, — остановила его Акулина Кондратьевна, кивнув на Родиона.
Матвей Степанович умолк и больше ни слова не вымолвил до конца обеда. А потом оделся и сказал Родиону:
— Пойдем, внук, поработаем.
— Господи, что ты себе в голову взял, отец! — всполошилась Акулина Кондратьевна. — Едва оклемался — уже работать собрался.
— Тихо, мать, тихо! Знаешь, работа человека на земле держит.
Они вышли во двор. День был ясный, тихий. Оранжевая листва на деревьях, просвеченных солнцем, казалось, пылала огнем.
Дед Матвей оглядывал двор, и село, и степь с таким жадным любопытством, будто вернулся откуда-то издалека и очень соскучился по родным местам.
— Хорошо! Жить бы да радоваться…
— Живи сто лет и радуйся, деда! — сказал Родион.
— Жаль, внук, не получается.
В мастерской Матвей Степанович неторопливо надел передник, прибрал токарный станок, осмотрел инструмент на полках, выбрал стамеску и закрепил буковый валек в патроне Родион подмел около верстака и станка.
— Ну, Родька, начнем. Еще одну балясинку выточим, распустим обе и к дверям поставца прилаштуем. А ты приглядывайся, примечай. — Он упер стамеску в подставку. — Ну, с богом, как говорится. Жми, внук!
Родион разогнал маховик так, что его спицы слились в оплошной круг. Из-под лезвия стамески полилась пахучая стружка. На вальке стали обозначаться окружности. Дед Матвей почему-то кривился. И вдруг стамеска с визгом вырвалась из его рук, и крутнувшись в воздухе, упала на землю. Испуганный Родька снял ногу с педали. Недоточенная балясина перестала вращаться, и теперь на ней можно было рассмотреть выщербину.
С усилием сжимая и разжимая непослушные пальцы, Матвей Степанович разглядывал их, качал головой:
— Руки судорогой свело… Видно, табак мое дело, Родя!
— Да ты не переживай так, деда! — ласково сказал внук. — Это у тебя от тех сонных таблеток… Пойдем, прогуляемся, просвежимся, а?
Матвей Степанович молча взял палку — чего раньше никогда не делал — и, опираясь на нее, прихрамывая сильнее обычного, пошел со двора. Повернул не в сторону села, а к выгону.
— Ты куда, деда? Пошли в центр. В магазин зайдем, потом на речку…
— Нет, внук. Сходим моих старых друзей и соратников проведаем.
Родион догадался, о ком говорил дед Матвей: о тех, что лежали на кладбище. Живых он обычно навещал сам, а когда шел к тем, лежавшим под обелиском и намогильниками с красными звездами, то всегда брал Родиона.
— Ну что ты выдумал? Ты там еще больше расстроишься. — Внук мягко пытался отговорить деда.
— Не расстроюсь. Я их уполномоченный на земле и обязан не раскисать. — Матвей Степанович забросил палку в бурьян. — Пошли!
Кладбище, чтобы окот туда не заходил и не топтал могилы, недавно огородили штакетником, деревянные обелиски заменили железными, выкрашенными под мрамор, а дорожки посыпали песком.
— Уютно тут стало, гляди-ка! — с усмешкой сказал Матвей Степанович.
