Зоя тоже полюбила живой уголок. Здесь ей никто не мешал, не приставал с расспросами. Она поила Мика молочком, гладила его пушистую шерстку и ревниво охраняла его от ребят. Это был ее котенок. Но и кроме Мика здесь было много интересного: сонные узорчатые ужи, черепахи, белочка, которая охотно ела яблоки и лущила еловые шишки, сидя на пороге своего домика.
В школе же, особенно теперь, после ссоры с девочками, Зоя чувствовала себя очень одинокой. Она печально бродила по коридорам, совсем затерянная в этой шумной, неугомонной толпе.
Вот открыта дверь в столярную мастерскую. Там стоят верстаки, сыплются вороха смолистых ароматных стружек и из-под рубанков выходят желтые, как масло, гладкие бруски. Против двери Занька, высунув язык, строгает доску, и длинные пахучие локоны устилают пол. В углу сутулится Тройка — Троицын, выдалбливая лодку. Длинноносый маленький Степа Ивин и толстый большой Лерман вместе грузовик мастерят.
Тут же были девочки. Они выпиливали лобзиком рамочки из фанеры и выжигали на них узоры.
Зоя нерешительно переступила порог.
— Смотрите-ка, явилась! — неожиданно звонко выкрикнул Занька. — Чего тебе здесь надо?
Все посмотрели на Зою.
Зоя показала Заньке язык и только хотела придумать еще что-нибудь пообиднее, как вдруг мимо нее вихрем ворвалась в мастерскую взволнованная Сорока. Руки у нее были перепачканы клейстером, косичка от волнения загнулась крючком, а веснущатая рожица так и блестела.
— Девочки, девочки! — тоненько кричала Сорока. — Ой, что я знаю!
Ее окружили.
— Тонечка письмо прислала, скоро выздоровеет.
— Тонечка!
— Ой, Тонечка!
— Тонечка приедет!
Ребята обрадовались, запрыгали, заплясали. Все наперерыв вспоминали, какой замечательный спектакль поставила Тонечка… А какую стенгазету выпустила! А экскурсию… А военные игры…
Про Зою все сразу позабыли. Она потопталась на месте и вышла в коридор. «Что это за Тонечка? И почему ее так все ждут?» подумала Зоя, но объяснить ей никто не мог. Да она и сама не стала бы спрашивать. Ни за что!
Зоя лениво побрела дальше. Заглянула в комнату струнного кружка. Тетя Олечка, откидывая кудряшки с потного лба, стучала смычком, когда врали домры или мандолины, настраивала и подвинчивала балалайки. И здесь тоже нечего было делать. Под лестницей, где они с Сорокой тогда поили Мика молоком, она забилась в темноту и беззвучно заплакала. «Если бы здесь был папа!»
— Иди, иди сюда, под лестницу, — послышался вдруг голос Мартышки. — Я тебе что-то про Голубеву скажу. Да иди же, Эмма.
Мартышка, согнувшись, пролезла под лестницу, увидела чью-то спину и разочарованно сказала:
— Пойдем отсюда, я знаю другое место!
И они убежали.
Что, что она хотела сказать? Может быть, Клавдия Петровна про синяки рассказала? Зоя покраснела и сжала кулаки. Теперь все будут смеяться над ней: «Битая! Битая!» Ведь мама только шлепнула тихонько Эмму, и то ее Ида задразнила до слез.
С бьющимся сердцем Зоя вышла из-под лестницы. Сорока и Тоня Софронова, которую все звали Софрончиком, валялись на диване. Они перешептывались и звонко смеялись, но, увидя Зою, затихли. Когда она отвернулась, ей показалось, что обе насмешливо посмотрели на ее спину.
«Знают! — в отчаянии решила Зоя. — Вредная Клавдия Петровна все рассказала».
Зою давно искала няня Феня.
— Пойдем в дежурку, температуру мерить.
Феня привела Зою в светлую комнату. Все здесь сверкало белизной: стены, стол, занавеси, шкафы с лекарствами, весы для взвешивания. В дежурке распоряжалась «противная» Клавдия Петровна. Зоя, насупившись, хмуро взяла термометр. В комнату то и дело входили ребята с просьбами и жалобами.
— Клавдия Петровна, у меня голова болит.
— У меня нос не дышит.
— Дайте, пожалуйста, кусочек ватки.
— А мне мазелину для рук.
Пришли «кашлюны» за анисовыми каплями, которые всем очень нравились. Притворщики старательно кашляли и даже хватались за грудь, но Клавдия Петровна бесцеремонно выпроводила их за дверь.
— Идите, идите, — сказала она. — Сегодня ночью няня Феня последит, как вы кашляете.
Потом пришли ребята на кварц. На глаза им Клавдия Петровна надела черные очки и посадила перед аппаратом. Запахло приятной свежестью, как после грозы.
Скрипнула дверь, и в дежурку вошел длинный мальчик с кислым лицом. Он держался за живот и хныкал:
— У меня живот болит, Клавдия Петровна, и потом вот тут, тут и тут.
Он тыкал в грудь, бока и подмышки.
— Я не пойду вечером гулять.
Девочки, сидевшие в ожидании кварца, громко фыркнули.
— Притворяетесь? — ядовито спросила бойкая толстушка из четвертого класса.
— Просто он гулять не хочет.
Ему дали градусник. Он гримасничал и корчился, будто от нестерпимой боли, поглаживая то бок, то живот. Зоя с ненавистью посмотрела на этого кривляку.
— Температура нормальная, — сказала Клавдия Петровна. — Ну, где у тебя болит?
— И тут, и вот тут, и даже тут, — захныкал мальчишка. — Можно, я не пойду гулять?
— Ложись в постель и грелку на живот.
— Зачем в постель? — испугался больной. — У меня не сильно болит.
— Обязательно нужно лечь, — строго сказала сестра.
— Кла-авдя Петровна! Мне уж лучше стало, правда лучше. Можно, я не лягу, а на биллиарде поиграю?
— Ложись без разговоров!
— У меня ничего не болит, — выпалил он в отчаянии, — просто я гулять не хочу.
— Как же так? Значит, обманывал? Хорошо, иди, а потом поговорим.
Сконфуженный обманщик скрылся за дверью.
Клавдия Петровна взяла градусник у Зои.
— Наверное, плохо держала, — сказала она, сжав тонкие губы и поглядывая поверх очков.
Зоя сердито взглянула на нее и вышла из дежурки. «Все ей плохо!»
Дни шли, а тетя Соня не приезжала.
Девочки шептались, хихикали и замолкали при виде Зои.
Только Сорока, должно быть, жалела Зою. Сегодня перед утренним завтраком она нерешительно подошла было к ней, но не успела заговорить, потому что подскочила ревнивая Эмма.
— Пошли играть в «чи́ндар-мы́ндар»!
Собралась толпа. Трое встали в круг и вытянули руки. Вместо считалки они выкрикивали хором:
Чи́ндар-мы́ндар,
Лапупы́ндар!
Лапупы́ндар пок!
И все вместе повертывали руки то вверх, то вниз ладонями. При слове «пок» все останавливались и тот, у кого рука была повернута иначе, выходил, а на его место становился другой. Последние два водили. Они ловили ребят и «салили».
На этот раз водили Эмма и Лерман. Рыжий Занька помчался, как ветер, но Эмма догнала и «посалила» его. Из-за угла высунулась острая веснущатая мордочка Ивина — Чешуйки. Эмма загляделась, Чешуйка выручил Заньку, и они показали Эмме нос.
Зазвонил звонок на завтрак, ребята побежали в столовую. Зоя, надутая, стояла у стены и отковыривала известку. Ее опять не позвали играть в «чи́ндар-мы́ндар». Она сердито глядела вслед уходившим ребятам.
Сорока оглянулась и вернулась к Зое.
— Пойдем, Зоя.
— Не пойду.
— Не подводи класс.
— Буду подводить, раз никто со мной не водится.
Сорока убежала. Зоя побрела вдоль стены, царапая ногтем побелку.
Из столовой вкусно пахло котлетами. Зоя постояла, потом угрюмо прошла на свое место и, не глядя на ребят, села завтракать.
На дворе совсем рассвело. За ночь намело сугробы, к ели стояли закутанные в белые пушистые шубы. Даже к оранжевым стволам сосен с той стороны, откуда дул ветер, прилип снег. Небо покрылось красными волнистыми полосами.
После завтрака ребята высыпали на утреннюю прогулку в цветных лыжных костюмах. Красные, синие, зеленые фигурки с визгом и хохотом рассыпались по снегу. Дятел, долбивший корявый ствол, испуганно вспорхнул и перелетел подальше. Вспугнутые вороны поднялись, тяжело хлопая крыльями, и с карканьем расселись на соснах. Вынырнуло солнышко, брызнуло снопом лучей, позолотило школьные окна. Снег заискрился.
— Ура, ура! — заорал Занька и нырнул в сугроб.
— Федя! — в ужасе закричала Марья Павловна, увидя торчавшие ноги.
А он уже вскочил, весь в снегу, отряхнулся и с разбегу прыгнул на спину щупленькому Чешуйке. Снова оба окунулись в снег.
Что за утро! Радостное, солнечное, морозное! Школу тесно обступил дремучий запушенный лес. Только с одной стороны сквозь прорубленную просеку виднелись маленькие домики. В хлевах мычали поселковые коровы, скрипели отворявшиеся ворота, пахло смолистым дымом. Ребята из поселка вприпрыжку бежали в свою школу. Они подбегали к забору, махали руками, перекликались с лесношкольцами.
— Эй, Занька! Когда на коньках будете кататься?
Занька вскочил на забор.
— Не знаю. Приходи сегодня вечером к забору, я тебе что-то покажу!
