— Папа, но ведь теперь легче поступить в балетную школу! Теперь, наверно, это совсем легко!
— Почему? — недоуменно посмотрел на нее Кубышка.
— Да ведь тех, которые писали розовые записки, теперь там нет! Они теперь все здесь собрались.
— Да, здесь… — растерянно пробормотал Кубышка. — Это ты верно сказала: они все сюда слетелись.
— Так зачем же и мы здесь? Уедем отсюда, папка! Уедем в Москву! Сегодня соберемся, а завтра сядем в поезд и поедем. Хорошо, папка?
От такого напора Кубышка окончательно растерялся:
— Что ты, доченька… Разве можно так внезапно! До Москвы больше тысячи верст… А фронт! Как мы через фронт перейдем? Да нас подстрелят, как куропаток…
— А главное, такие вопросы надо обсуждать при закрытом окне, — сказал близко незнакомый голос. Кубышка и Ляся вздрогнули. На улице, у раскрытого по-летнему окна, смутно вырисовываясь в темноте, стоял какой-то человек.
— Кто вы? Что вам здесь надо? — испуганно спросил Кубышка.
— Да вот поговорить пришел, — ответил человек. — Вы не тревожьтесь: я не с худым к вам… — Он взялся руками за наружные ставни. — Дайте-ка я прикрою, а вы мне калитку отоприте.
Сам не зная почему, Кубышка беспрекословно направился во двор.
Вернулся он с мужчиной лет тридцати пяти, высоким, сухощавым, со строгим, почти суровым выражением чисто выбритого лица. Перешагнув порог, мужчина глянул назад, будто заранее знал, что там, рядом с дверью, в стену вбит гвоздь, снял кепку и повесил ее.
— Ну, здравствуйте в вашей хате! Чай уже пили?
— Пили, — машинально ответил Кубышка.
— А я вот принес на заварку. Самый настоящий, как говорится, довоенного качества. И сахару три кусочка: на каждого по кусочку. У английского солдата на зажигалку выменял на толкучке. Так сказать, вступаем с иностранной державой в торговые связи… — Сказав это, он улыбнулся, и от улыбки лицо его сразу утратило свою строгость, помолодело, даже что-то детское проступило на нем. Чай не грех в любой час пить. Может, барышня, заварите?
Так же послушно, как послушно Кубышка открыл ему калитку, Ляся взяла из рук незнакомца крошечный бумажный кулечек и пошла во двор, чтоб вскипятить на летней печке воду.
Спустя немного времени все трое сидели за столом и пили крепкий, душистый чай. Мужчина с хрустом надкусывал сахар, дул на блюдечко, вытянув хоботком губы, и с затаенным лукавством в серых глазах рассказывал:
— …А то еще такой случай был: приходит во двор подпоручик из дроздовского отряда, а по двору с десяток цыплят бегает. «Тетка, — спрашивает офицер, — твои цыплята?» — «Мои», — отвечает тетка Матрена, такая спекулянтша, что двор ее — полная чаша. «Продаешь?» — «А что ж, дадите хорошую цену, хоть всех забирайте». Отсчитал офицер ей сто бумажек, связал цыплятам ножки и пошел. Спекулянтша надела очки и рассматривает бумажки: дескать, что это еще за новые деньги такие появились, совсем незнакомого рисунка. Читает, а на деньгах напечатано: «Гоп, кума, не журись, у Махна гроши завелись!» Знать, у убитого махновца из кармана вытащил. Как взвоет наша Матрена — да за офицером! А того уже и след простыл…
Кубышка не очень поверил, что есть еще и с таким лозунгом деньги, но смеялся от души. Смеялась и повеселевшая Ляся.
Вдруг лицо мужчины посуровело, стало таким же, как и тогда, когда он только что перешагнул порог.
— Ну, ребятки (и было что-то понятное и хорошее, что он и лысого Кубышку отнес к «ребяткам»), давайте потолкуем о деле. Вы что ж, всерьез в Москву собираетесь?
— Да вот, — развел руками Кубышка, — дочка требует. К балету у нее большие способности.
— Гм… Я не в курсе этого вопроса, только, думаю, Москве сейчас не до балета. А главное, сейчас вы тут нужней.
— Кому нужней? — не понял Кубышка.
— Нам нужней. Нам — значит и всему трудовому народу.
— А вы — это кто? — осторожно спросил Кубышка.
— Мы — это подпольная организация коммунистов. — Заметив оторопелость на лице собеседника, мужчина усмехнулся: — Удивляетесь, что я так открыто? А чему удивляться? Я ведь уверен, что вы — с нами. И вы, и ваша дочка. Не предадите.
— Вы ошибаетесь, — бледнея, сказал Кубышка, — я ни к какой партии не принадлежу. Я всегда был свободен в своих суждениях.
— Вот и хорошо, — одобрил мужчина. — Одно другому не мешает. Нас, коммунистов, и двух десятков не наберется на Оружейном заводе, а позови мы — и за нами пойдут все три тысячи рабочих. Вот давайте с вами так порассуждаем: сейчас белогвардейцы отдали обратно помещикам землю, а мужиков за «самоуправство» секут — вы это одобряете?
— Как можно!.. Что вы! — даже обиделся Кубышка. — Земля принадлежит тем, кто на ней трудится.
— Очень хорошо. Пойдем дальше. Сейчас белогвардейцы вернули все заводы капиталистам и силой заставляют рабочих делать снаряды и патроны, на гибель своим же братьям, — вы это одобряете?
— Нет, — решительно качнул головой Кубышка, — рабочий должен быть свободен, как и каждый человек.
— Очень хорошо. Пойдем дальше. На помощь белогвардейцам иностранные капиталисты шлют пушки, танки и своих солдат, — вы это одобряете?
— Как можно!.. Я русский!
— Вот и всё. Значит, вы так же, как и мы, хотите, чтоб вся белогвардейская свора сгинула. И она сгинет! А когда сгинет, мы сами пошлем вашу красавицу дочку в Москву, пошлем от всего трудового народа. Пусть едет туда с нашей рабочей путевкой.
— Но что мы должны делать? Что? — волнуясь, спросил Кубышка.
— А то что и сейчас делаете. Я два раза смотрел ваше представление. Здорово! Но и мы сможем вам кое-что подсказать. Как-никак, в самой рабочей гуще вращаемся, знаем, чем народ дышит. Подсыпайте вашему Петрушке побольше подходящих поговорок. К поговоркам как придерешься? А высказать ими любую мысль можно. Но, конечно, дело все-таки рискованное. Могут всякие быть неприятности… Уговаривать не стану. Решайте свободно, как совесть подсказывает.
— Не знаю, что и сказать… Мне — что! Я старый, я смерти не боюсь… — бормотал Кубышка. — А дочка — ей только бы жить… Ляся, слышишь?.. Что ж ты молчишь?
— Слышу, — глухо отозвалась девушка. Во все время разговора она сидела не шевелясь и не сводила с мужчины глаз. — А… скоро они сгинут? — тихо спросила она.
— Должно, скоро. Их дело гнилое. Но толкать надо, без этого они не упадут. Вот и давайте толкать кто как умеет.
Ляся вздохнула, перевела взгляд на Кубышку и опять вздохнула:
— Останемся, папка!..
— Ах, барышня, звездочка ясная! — Гость взял руку девушки в свои жестковатые, твердые ладони и осторожно, будто боясь сделать больно, пожал ее. — И имя у вас ласковое, никогда такого не слыхивал. Мне бы такую дочку!..
— А вас как зовут? — спросила Ляся, у которой вдруг стало тепло и спокойно на душе.
— Меня просто зовут: Герасим.
— А по отчеству?
— По отчеству — Матвеич. Да меня так мало кто величает. Товарищ Герасим и все тут.
— А я Ляся — и всё тут, — смеясь, ответила девушка. — Не надо меня барышней звать.
— Да я и сам вижу, что не то слово сказал, — в свою очередь засмеялся мужчина. — Так вы, Ляся, насчет балета не сомневайтесь. Дайте только нам сначала этим выродкам… кордебалет устроить!
Двор кожевенного завода заставлен длинными столами. На столах, покрытых выутюженными скатертями, блестят под солнцем графины с водкой и в шеренги выстроились высокие пивные бутылки. Вдоль столов тянутся сиденья для гостей сосновые доски на врытых в землю кольях. В воздухе, уже по-осеннему холодном, приятно пахнет смолой от свежевыструганных досок. Но, когда со стороны кирпичного корпуса, в котором отмокают кожи, набегает ветерок, непривычному человеку дышать трудно. Ляся то и дело прижимает к носу платок, а Кубышка и Василек морщат нос и сплевывают. Кроме них, на скамьях пока никого: все четыреста с лишком рабочих стоят нестройной толпой в другом конце обширного двора, где под открытым небом совершается богослужение по случаю конца операционного года.
С тех пор как Герасим побывал в домике в Камышанском переулке, Василек заважничал и во всем стал подражать Кубышке. Дело не в том, что к девяти годам и двум месяцам его жизни прибавились еще три месяца, а в том, что он стал выполнять страшно тайные поручения. «Чтоб меня громом убило, чтоб мне не видать ни отца, ни матери, чтоб подо мной земля провалилась!» — божился он самой страшной божбой, что нигде, никому и ни за какие леденцы не выдаст тайны.
Время от времени он отправлялся на рынок и становился там перед одноногим, который каждый день собирался поехать в Ростов на операцию. «Мальчик, купи тетрадку, — говорил калека. — Я дешево продам». И Василек с тетрадкой в кармане мчался домой.
В синей обложке тетрадки был всего один листик, да тот исписанный. Кубышка внимательно прочитывал о, сжигал и пепел выбрасывал за окошко. Но Василек уже заметил, что после каждого такого листка в кукольном представлении появлялись или новые слова, или даже новые куклы. Вот и на этот раз: только два дня назад Василек принес Кубышке тетрадку, а в сундучке у Кубышки уже новая кукла черный жирный кот. И от ожидания, что еще покажет лысый волшебник, у Василька сладко замирает душа.
