Потом снова раздалось:
— Приготовились! Дымы! Мотор!
— И-и, раз!
Девушки начали танец напряженно, но согласованно. Они уже почти замкнули «пастуха» Анвера в свой полупрозрачный хоровод, уже «повелительница камышей», отделившись от них, взяла «пастуха» за руку…
— Стоп! — крикнул Вася. — Кончилась пленка! Надо перезарядить кассету.
— Можно лопнуть! — воскликнул Анвер и плюхнулся на блестящую поверхность фальшивого залива.
Пока за новой пленкой поехали на пароход, «камышам» разрешили отдохнуть. Девушки, сняв балетные туфли и ослабив пояса, легли тут же на «заливе» рядом с Анвером.
Некоторые из них учились в одной группе с Анвером и жили в нашем интернате. Вот круглолицая Роза с черными глазами, гордо смотрящими из-под прямых, строгого рисунка бровей. Вот Фатыма с расплывчатыми чертами смуглого лица. Ее фигуру, очень изящную и пропорциональную, я особенно хорошо помнила. Разумеется, я тогда была слишком мала, чтобы дружить с ними, но совсем не узнать меня они не могли. Однако никто не вспомнил о старом знакомстве.
Приходилось думать, что Анна Николаевна не ошибалась.
Высокая некрасивая Венера отошла в сторону, где под деревом заснула ее пятилетняя дочка. Венера, достав из хозяйственной сумки термос, разбудила девочку:
— Выпей какао, Альфия! Или помидорку хочешь, доченька?
У нас здесь две Венеры. Кроме этой Венеры, с дочкой Альфией, Венерой зовут и нашу народную артистку республики, ту самую, роль которой передали мне. К ней тоже не подходит пышное мифологическое имя, потому что она слишком смугла и мала ростом.
Эта Венера исполняет роль «повелительницы камышей». В прозрачном хитоне, загримированная, с коричневыми камышовыми головками в худых руках, она спокойно сидит на стуле около залива и ждет, когда наступит ее очередь танцевать. За все время она не сказала ни слова.
Когда неподалеку от нее меня задержал Евгений Данилович, ее большие карие глаза спокойно остановились на мне, а на умном, тонком лице застыла чуть ироническая улыбка.
Евгений Данилович спросил:
— Привыкаете, Раюша?
— Потихоньку… — ответила я.
— На днях посмотрю, как у вас дела на репетициях с Анной Николаевной.
— Что?.. На репетициях?.. — удивленно вырвалось у меня, но, взглянув на усмешку Венеры, я невольно насторожилась и пробормотала: — Да, да… конечно…
Неопределенно улыбнувшись, я торопливо пошла дальше, чувствуя затылком иронический взгляд Венеры.
Ноги сами привели меня к дереву, где стоял Вадим. Помня предупреждение Анны Николаевны, я не подходила к нему ближе чем на три метра. Он тоже, видимо, избегал меня, но сейчас, вопросительно взглянув, шагнул навстречу.
— Как вам здесь у нас нравится, Раечка? — приветливо улыбнулся он.
Вместо ответа я жалобно спросила:
— Что же будет со мной? Я даже и в театре-то этого балета не видела. Совсем не представляю ничего. А говорят: репетиции с Анной Николаевной…
Он понимающе кивнул:
— Она собиралась уже начать… Может быть, сегодня успеет… Работоспособность у нее колоссальная, но время…
Ассистент оператора с кассетой в руках пробежал между нами. Он так спешил к аппарату, что не обошел нас, хотя надо было сделать всего два лишних шага в сторону. И сразу же раздалась торопливая команда Евгения Даниловича:
— Приготовиться к съемке!
Глаза Вадима смотрели на меня с глубоким сочувствием, хотя он все еще улыбался.
— Я понимаю, как вам здесь трудно, Раечка, дорогая… Но умоляю: успокойтесь, все наладится… — ласково сказал он и, слегка пожав мою руку, торопливо добавил: — Извините…
Он быстро зашагал к аппарату, а я осталась около декорации и сама не знаю отчего почувствовала радостный подъем духа.
— Приготовиться к съемке! — повторил Евгений Данилович, теперь уже через микрофон.
Маленькая Альфия подбежала к брезентовому озеру и, размахивая руками, позвала мать.
— Альфиюшка, подожди! Надень панамку! — испуганно крикнула ей высокая Венера и вместе со всей шеренгой балерин подняла над головой камышовые шишки.
Альфия подошла ко мне и что-то сказала по-башкирски.
— Надень панамку, — повторила я распоряжение Венеры.
— Ты что, не башкирка? — спросила девочка.
— Я башкирка…
— Так как же ты не понимаешь? — рассердилась она и затеребила помочи своих длинных брючек. — Расстегни. Я не достаю сзади.
— Мотор! — раздалось на весь лес.
Я, крадучись, повела Альфию за высокие кусты боярышника.
— Рахмат, — сказала Альфиюшка, когда я уже застегивала ей помочи.
Я поняла ее благодарность.
— Пожалуйста. А как по-башкирски «идем»?
Она улыбнулась.
— Ты какая смешная!.. Киттек, конечно!
— Ну, киттек, Альфиюшка!
Мы потихоньку двинулись.
— Мне нравится здесь с мамой, — сказала она весело и тем же радостным тоном добавила: — Нас папа бросил. Я теперь всегда буду с мамой.
— Тише, тише, — сказала я девочке. — Во время съемки нельзя разговаривать.
Но музыка уже смолкла, и, когда мы подошли к брезентовому озеру, там опять шли споры. Венера — «главный камыш» — все так же иронически улыбалась. А Венера — Альфиюшкина мама — смущенно говорила:
— Может быть, однообразен сам танец?..
— Предположим… — строго сказал Евгений Данилович. — Но сейчас я говорю о том, что руки должны казаться листьями камышей, а все ими машут, будто, извините, белье в корыте полощут…
— А по-моему, все в порядке! — сердито воскликнула Анна Николаевна, швырнув папиросу в ведро с песком, стоящее неподалеку. — Евгений Данилович, дорогой, я вынуждена сказать правду: они просто не могут сделать лучше!
Наш режиссер невозмутимо уселся рядом с ней.
— Но мы должны делать фильм только так, как нужно, а не как позволяют обстоятельства. Будем работать вдвое, втрое больше, но добьемся необходимого…
— О чем они спорят? — спросила Альфия, дергая меня за подол.
— Я не понимаю, — призналась я.
Я просто ничегошеньки не понимала.
За несколько дней мне удалось разобраться в механизме съемок. Я знала, что электроэнергию, необходимую для работы киноаппарата, для освещения и звуковой аппаратуры, дает специальная электростанция — автомобиль. Им управлял маленький, но важный дядя Степа. Свою электростанцию он назвал по-кинематографически: лихтваген. А работающие со звуковой аппаратурой называли свой специальный автобус тонвагеном. Я знала, что, кроме лихтвагена и тонвагена, для нужд экспедиции есть еще один автобус, есть два грузовика и «ГАЗ-69», который все ласково называют «козликом». Знала даже, что под руководством художника и его ассистента работает целая бригада плотников.
Но почему все спорят и упрекают друг друга, этого я не знала.
— А ты умеешь танцевать? — спросила Альфиюшка, опять подергав меня за юбку, чтобы привлечь внимание. Склонив голову набок, она хитро сверлила меня своими черными миндалевидными глазами.
— Ну вообще, конечно, — стараясь быть серьезной, ответила я.
Альфиюшка высокомерно вздернула свой остренький подбородок.
— И не хуже моей мамы?
— Ну, не знаю… — Мне не хотелось обижать девочку, наверное, ей казалось, что ее мама танцует необыкновенно. Я осторожно спросила: — Мама танцует лучше другой Венеры?
— Ты смешная! — залилась смехом Альфия и, важничая, видимо подражая взрослым, добавила: — Кто же может танцевать, как та Венера? Она же народная артистка! Ты понимаешь?
Я понимала, но все-таки продолжала спрашивать:
— Ну, а чем же она лучше других?
— Ах! — возмущенно воскликнула девочка. — Ты знаешь, что такое фуэте? Понимаешь, это, когда балерина кружится на одной ножке, а другая ножка все время двигается в воздухе… Вот так…
Альфиюшка, сжав губы и нахмурив брови, болтнула правой ногой в сторону и чуть не свалилась.
— Я знаю, что такое фуэте! — ухватила я ее за руку, чтобы поддержать, и, с трудом сдерживая улыбку, добавила: — Слышала, что это трудно…
— Так вот, — объявила девочка. — Венера… не моя мама, а другая Венера делает фуэте семьдесят раз, не сходя с места! Правда-правда, все так говорят, — добавила она.
— Семьдесят раз? — постаралась удивиться я, потому что сама делала не меньше, и пошутила: — И она ни разу не прокрутила в полу дырку и не провалилась в нижний этаж?
Моя собеседница подумала.
— Не слышала, — призналась она. — В детстве я не интересовалась балетом…
— А сейчас, на старости лет, ты хочешь стать балериной?
Она обняла меня где-то около колен и, прижавшись, воскликнула:
— Ты очень смешная! Мне же рано еще учиться! Я совсем не дряхлая!
Я не могла удержаться от смеха, а она, еще крепче прижавшись, хохотала громче меня.
— Приготовиться к съемке! — опять разнеслось по поляне.
