— Выходит, со всеми можно считаться, кроме артистов балета… — съязвил Анвер.
В глазах Евгения Даниловича появился холод.
— Вы принуждаете меня сказать, Анвер, что сейчас у нас получилась неудача не только по вине осветителей. Я заметил, что вы изволили остановиться не там, где было намечено… Вы нарушили общую композицию кадра. А после этого мешали своей нервозностью Анне Николаевне.
Мне было приятно, что Евгений Данилович вступился за Анну Николаевну, но Анвер от этого только возмутился.
— Евгений Данилович! — воскликнул он. — В театре «пастух» так танцует, что у зрителей дух захватывает, а я тут хожу да руками махаю… Утренняя зарядка какая-то, а не балет.
— Подождите… — старался урезонить его Евгений Данилович.
Но Анвер, ничего не желая слушать, продолжал возмущаться:
— Зрители в кино будут говорить: «Дурак башкирин, видно, и танцевать-то не умеет, а взялся…» А я об этой роли знаете как мечтал! Попросил Хабира, прежнего исполнителя «пастуха»… Он у нас парторг… С дорогой душой помог заранее танцы разучить… А она… Анна Николаевна…
— Можно снимать! — крикнули в один голос оба оператора с высоты своего крана.
— Успокойтесь, Анвер, вам сейчас танцевать… Я даю вам слово привлечь Хабира к работе над вашей ролью. Вижу в этом необходимость сам… — торопливо, уже на ходу, сказал Евгений Данилович и скомандовал в рупор: — Приготовиться к съемке!
Это было ужасающей неблагодарностью по отношению к Анне Николаевне, поставившей балет в их театре почти двадцать лет назад. Теперь я вдвойне оскорбилась за нее, потому что поначалу считала ее слишком мнительной.
Я встала и невольно оглядела всю поляну, стараясь увидеть Хабира. Вдруг он прошел мимо меня своей крадущейся походкой. Я с особым вниманием посмотрела на него, даже обернулась ему вслед. Небольшого роста, легкий в движениях, он бесшумно скользил по траве, потому что во время съемки ходить запрещалось, но в его удаляющейся гибкой фигуре, в мягком покачивании сильных рук было что-то пугающее. Наверное, так приближаются к своей жертве дикие звери.
Я невольно поежилась, представив себе, как вцепятся в меня на съемке хищные руки Хабира, который играл в фильме злого бая, похитившего невесту пастуха.
Нечего сказать, странного парторга выбрали себе в Уфимском театре. Да одного взгляда на этого зловещего человека достаточно, чтобы дать ему отвод.
— Стоп! — Усиленный микрофоном голос Евгения Даниловича вывел меня из задумчивости.
На этот раз сняли благополучно до конца. Все приободрились.
— Как будто порядок! — крикнул с крана Валя, важничая, как всегда, но с трудом сдерживая радость.
— Все хорошо! — согласилась Анна Николаевна.
— Под конец ветер усилился и дым из шашек сразу же пошел клубами, это не будет выглядеть на экране как утренний туман, — сказал Евгений Данилович. — Снимаем еще дубль! Все по местам, товарищи! Зажечь дымы! Фонограмму!
Пение скрипок пронеслось по лесу, как легкий ветер. Им ответила журчащая ручьем арфа. Закрякали болотными птицами валторны. И пять флейт, заменивших в оркестре звук башкирского курая, вступили в этот хор прославления природы.
Анвер с кураем показался из-за дерева. Мне и в голову не приходило, что его лицо может быть таким одухотворенным.
Теперь я уже смотрела во все глаза.
Лучи солнца, косо падавшие через ветви и листья, от легкого дыма были осязаемо плотными, а под этим светлым потоком танцующие девушки в прозрачных одеждах казались воздушными. В лиловатой дымке мелкие волны озера сливались с блестящей голубой поверхностью под ногами танцующих, и казалось странным, что носки их туфель не погружаются в прозрачную зыбь. Это было похоже на сон, который я видела в каюте боцмана, но только еще прекраснее. У меня мороз пошел по коже, как всегда в минуты восхищения.
Когда замолкла музыка и девушки остановились, вопросительно глядя то на операторов, то на Анну Николаевну, я, не удержавшись, подбежала к Вадиму и воскликнула:
— Это чудо! Настоящее чудо! В театре такое невозможно!
— Да, все получилось, — не улыбаясь, но как-то растроганно глядя на меня, сказал он и тихо добавил: — Сейчас самое большое чудо на свете — ваши глаза!
— Все остаются на местах! — прогремело над поляной.
Вадим смотрел на меня все так же не улыбаясь и, словно с трудом отрывая взгляд, обернулся к «камышам». А его слова и голос все еще звучали в моих ушах. Я хотела отойти, но, сделав несколько шагов, почувствовала, что ноги подгибаются, и села на траву. Громкие команды из репродуктора до меня почти не доходили. Наконец я поняла, что возник спор.
На площадке суетилась администратор Мая, то бегая к операторам, то устало споря о чем-то с осветителями. Беленькая Лена, как цапля, стояла на одной ноге, держа на другой коленке «внучку классной доски», которую полагается называть хлопушкой. На ней Лена писала мелом уже другое число — от сто двадцать первого номера наконец избавились. Помреж Зяма, близоруко щурясь, возился около брезентового озера, поправляя погнутые во время съемки тростники, втыкая в землю сломанные цветы, подбирая с блестящей поверхности упавшие с искусственных берегов комки глины и камешки.
Сюда же подошли Вадим, Анна Николаевна и Евгений Данилович. Перед ними на самом краю искусственного озера стояла «главная» Венера. Носком балетной туфли она машинально покачивала травинку и, как всегда, иронически улыбалась.
— Отрепетировали только этот кусок танца, — сказала она.
— Помилуйте, но нельзя же «отсюда досюда»! — В спокойном голосе Евгения Даниловича послышались металлические нотки, когда он обернулся к Анне Николаевне. — Чтобы снять «повелительницу камышей» другим, более крупным планом, необходим захлест — продолжение движения…
— Мы сейчас же придумаем дальше! — обиженно сказала Анна Николаевна. — Венера, как там в театре: у «главного камыша» какой танец?
Венера передернула плечами:
— Я ведь не эту партию танцевала.
— Девочки, кто знает? — обратилась Анна Николаевна к балеринам.
Все молчали.
— Пожалуй, я смогу показать, — сказал Хабир, поднимаясь с лужайки, где он сидел, по-башкирски подогнув под себя ноги. — Столько лет пастуха изображал, было время запомнить танцы всех партнеров.
— Ну раз так, помогайте своей жене! — улыбнулась Анна Николаевна, стараясь перевести его упрек в шутку.
Хабир, сбросив туфли, в одних носках вскочил на голубую блестящую площадку.
— Смотри, жена, — сказал он Венере, что-то добавив по-башкирски, рассмеялся и, легко сделав три огромных прыжка, закружился спиралью, пересекая брезентовое озеро по ровной диагонали.
— Молодец, Хабир! — воскликнула Анна Николаевна.
Я поняла, что мне надо было сразу рассказать ей о недовольстве Анвера и Евгения Даниловича поставленными ею танцами на брезентовом озере. Сейчас Анне Николаевне лучше было самой поработать с Венерой, а она положилась на Хабира, которого прочат ей в помощники, чтобы изменить танцы.
Хабир двигался по площадке так, будто его тело не имело веса, а руки, подобно длинным листьям тростника, взлетали словно от порывов ветра. Не зря Хабир считался лучшим танцовщиком Башкирии. Но в лице его сохранилась насмешливая неприязненность.
Когда он остановился, раздались аплодисменты. Это рабочий нашей электростанции — маленький дядя Степа, в застиранной добела солдатской гимнастерке, хлопал изо всех сил в ладоши.
— Вот это да! — восторженно выразил он свое одобрение и спросил у Евгения Даниловича: — Ну, так чо, выключать лихтваген-то?
— Да, дядя Степа, отдохните, — сказал тот. — «Камыши», вы тоже можете полчасика отдохнуть…
Балерины быстро сняли свои жестконосые туфли и, с удовольствием растирая ноги, уселись по краю брезентового озера. Роза и Фатыма, подстелив газету, улеглись на земле. Никто не ушел к раскладушкам. Даже некрасивая Венера, прижав к себе Альфию, пристроилась на пеньке около самой кромки воды. Все смотрели на Хабира.
— Итак, Анна Николаевна, вы хотите что-нибудь изменить? — сухо спросил Хабир.
— Нет. Пусть так все останется. Венерочка, попробуйте!
— Это нам многое облегчит, — заметил Евгений Данилович. — Надо просить Хабира, чтобы он помогал нам всегда.
От досады я не знала, что делать. Теперь, после тронувшего меня до глубины души танца на заливе, такое отношение к Анне Николаевне казалось мне особенно несправедливым.
«Ослепли они, что ли? Неужели можно не заметить, как все было прекрасно?» — подумала я и, не желая больше ничего видеть, пошла на пароход. Но это не было бегством из трусости, как утром на поляне с комарами.
Я решила помочь Анне Николаевне, и надо было придумать, как исправить свою оплошность. Необходимо было действовать во что бы то ни стало.
