Вспыхнул свет, и, с трудом отрываясь от стульев, все потянулись к выходу. Какие-то мальчишки размахивали руками и, тормоша, перебивая друг друга, все время повторяли: «А помнишь… А помнишь?!»
Пахнуло ветром, прогремел грузовик.
— Покупайте пирожки! — кричала женщина в белом халате. — Покупайте пирожки!
— Ура-а! — вдруг донеслось издалека. Это кричали ребята в розовом зале.
— Эй, эй, подождите!
Мы обернулись — наши ребята.
— Ну как, понравилось? А в конце-то, в конце!..
— Здорово! — причмокивал Петька Харлашкин, двоечник. Он сегодня уже два раза смотрел эту картину, и оба раза без билета.
Издали, в самом конце улицы, виднелся большой сквер. Железный узор изгороди окаймлял его с четырех сторон, посреди широкой площадки стоял обмелевший фонтан.
— В футбол сыграем? — предложил Петька. — Вы идите в сквер, а я мяч притащу.
«Домой надо идти, а то опоздаю…» — подумал я и поплелся вместе со всеми.
Воротами у нас были высокие, густые каштаны; ветер раскачивал их ветви, и, с плеском пробиваясь сквозь листья, тяжелой дробью сыпались сверху зеленые, в иглах ядра. От сильного удара их толстая кожура лопалась, и сквозь раскрывшиеся створки, обведенный коричневым глянцем, глядел беловатый зрачок каштана.
Мы побросали пальто в траву, на каштаны, Петька свистнул, и игра началась. Я откинул мяч Сережке, Сережка мне, я ему, он мне, Петька за мной… Я остановился, бац по мячу — прямо Петьке в лоб, а от него — в ворота.
— Гол, гол! — закричали мы.
— Не считать! — орал Петька, держась за лоб. — Не считать! Штрафной!
Подхватив мяч, Чернов помчался к нашим воротам.
— Сашка, пас, пас! — кричал ему Петька. — Пас, дурак, пас…
Чернов наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили.
— Два — ноль, два — ноль! — И мы с Сережкой обнялись и пожали друг другу руки.
— Ноль — ноль! — заорал Петька. — Наши ворота шире.
Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои — маленькими шажками, наши — большими.
— Это мы еще посмотрим…
— Посмотрим, посмотрим! — подбоченясь, сплевывал Чернов.
Ну ладно, думаем, мало вам двух — еще забьем. Мы — к ним, они — к нам. Только я с мячом выбрался, Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!
— Взял, взял! — замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.
Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота.
— Один — ноль, — сказал он и вытер рукавом потный лоб.
— Один — ноль! — закружился Чернов. — Один — ноль!
— Штаны подбери! — кричали мы. — Играть не умеете, а тоже — лезете.
— Проиграли, проиграли, чего там, — отдувались они.
Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали пальто и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.
8
Подходя к дому, я увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.
Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть; папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался по комнате.
— Ты когда обещал прийти? — спросил он быстро. И стало слышно, как сухо потрескивает пол, донеслись и пропали за окном чьи-то голоса.
— Мы в футбол играли, — сипло признался я и шепотом добавил: — Павлик тоже играл…
Папа остановился и повернулся к маме.
— А все потому, — сказал он, указывая на меня, — что он не чувствует никакой ответственности!.. Ответственности, — повторил папа и пристукнул карандашом.
«Как это не чувствую? — думал я. — Все время чувствую ответственность. И в школе, и когда в сквер шел… С утра до вечера покоя нет».
— Ну, довольно разговаривать, — строго сказала мама, поднимаясь с дивана. — Уроки надо делать.
— Да, да, конечно, — закивал я и, украдкой взглянув на маму с папой, со вздохом прибавил: — И зачем я только в футбол играл?..
…Высоко под потолком розовеет зонтик абажура, за окном, как в черном зеркале, висит такой же. В голову лезут кино, школа, вспоминаются прошлые дни. А уроков задали столько… Делать не хочется.
Да какой же это штрафной, если мяч в лоб попал? Штрафной, штрафной! Кричат, как дураки…
Нет уж, хватит, надо учить. Раскрываю учебник, читаю правило: «Мягкие и твердые согласные». И сразу же глаза слипаются, в голове путается… А мягкие согласные бывают и в середине слова, и перед гласными, и перед согласными. В одних случаях они требуют после себя мягкий знак, в других не требуют, и мне эти мягкие согласные кажутся огромной ревущей толпой. Они высоко подпрыгивают, толкаются и кричат: «Мягкий знак, мягкий знак!» Мягкий знак улыбается и весело раскланивается.
И я учу, учу, учу. Какое длинное правило, какое скучное! А после правила еще и упражнение. Ну кто же по столько задает? Пожалели бы…
Наконец русский язык позади, и я принимаюсь за арифметику — скобки открыть, скобки закрыть… Потом за литературу, потом за географию. «Равнина называется плоской, если…» «Ах-ха-ха…» — зеваю я, из зажмуренного глаза выдавливается слеза.
Как приятно прижаться щекой к мягкой и прохладной подушке, перекрыться с головой широким одеялом — темно, тепло, уютно. А ночью проснешься, перевернешься на другой бок и еще крепче закутаешься в одеяло. Быстрей, быстрей надо учить.
«Равнина называется плоской, если…» Равнина, широкая равнина. Она вся, от края и до края, покрыта высокой мягкой травой, и я падаю в эту траву и засыпаю. Засыпаю…
И почему это по географии должны вызвать меня? В классе тридцать человек, я один… Нет, нет, так нельзя, нужно доучить, нужно обязательно доучить. Завтра, перед уроком, я обязательно доучу, а сейчас лягу спать. Но уж завтра, перед уроком…
9
Когда, запыхавшись, я вбежал в школу, кругом уже было тихо. Опоздал.
Стараясь не шуметь, быстро-быстро сбрасываю пальто, цепляю на крючок вешалки. Она вся, в два ряда, забита шапками, шарфами; а вот и пальто Павлика. Все, все уже пришли. Подхватив портфель, взбегаю по лестнице, а где-то дальше, за спиной, уже чьи-то шаги и скрипят двери… Директор!.. И я высоко подпрыгиваю, перескакиваю через ступеньки, цепляюсь за перила — выше, выше… Наконец коридор, классы. Из-за плотно прикрытых дверей — сдержанный шум, и каждая дверь шумит по-своему. Из пятого «Б» — голос Ксении Петровны, из пятого «В» — Елены Сергеевны, а в пятом «Г» смеется Сергей Антонович. Веселый человек Сергей Антонович! И у всех у них голоса добрые, спокойные. А из нашего пятого «А» — Егор Степанович. Ну что за голос!.. Как будто он уже видит меня.
На секунду останавливаюсь у двери и, передохнув, вхожу в класс:
— Можно войти?
У карты стоит Рябов. Одного уже вызвали…
Урок, конечно, прервался, и все ребята, очень довольные, уставились на меня. Особенно доволен Рябов.
— А-а, Гарин? — Егор Степанович поворачивается ко мне и усмехается. — А мы уже думали, ты не придешь сегодня. Ну, садись.
Павлик довольно суетится, поднимает крышку парты.
— Давно урок начался? — шепотом спрашиваю я.
— Только что.
Разложив на парте учебник и дневник, достаю ручку. Вот беда — перо сломано.
— Павлик, — шепчу я, — перышко есть?
— Нету.
И в это время Люся Королева оборачивается и кладет передо мной новое перо.
— Пожалуйста, — одними губами говорит она.
— Спасибо, — отвечаю тихо.
А я и не просил ее, сама… Улыбаясь, я вставляю перо.
— Люсь, у тебя карандаш есть?
И Люся дает карандаш. Теперь она ничего не говорит, а только улыбается. Чего бы еще попросить?..
В косичках у Люси большой голубой бант. Выставив карандаш, я осторожно вожу им по шелковистой ленте — Люся не оборачивается, молчит. Павлик хитро посматривает то на меня, то на Люсю.
— К доске пойдет Гарин, — говорит Егор Степанович.
Ну почему, почему я вчера не выучил географию? Ведь я мог раньше сесть за уроки. А разве я не мог выучить вечером? А утром?.. Как быстро и легко бы я выучил утром, на свежую голову. Встал бы полседьмого… даже без двадцати!
Забыл, забыл, все забыл.
— В нашей огромной стране, — медленно начинаю я, — стране…
Что же дальше-то?..
— …огромной стране…
— А какие, Гарин, бывают равнины? — перебивает Егор Степанович.
— В нашей огромной стране очень много равнин…
— Так, — говорит Егор Степанович и задумчиво потирает руки. — Ну хорошо. Какие равнины называются плоскими?
— Плоскими… э… плоскими…
Павлик отчаянно шелестит страницами.
— Плоских равнин очень много в Западной Сибири, — сказал я и обвел указкой Западную Сибирь.
Егор Степанович усмехнулся, встал, прошелся по классу.
Ну почему, почему я не встал полседьмого?
Молча смотрю я на карту — части света, голубые полушария. И прямо передо мной Африка, Египет. Синей корявой змейкой течет, извиваясь, Нил. «Привет тебе, Хапи»…
