Максим Осташкин за собой особых грехов не помнил и верил, что, когда умрет (вот уже через секунду), встретится с родителями. И они снова счастливо заживут вместе. Вчетвером. Ведь не важно, что Роська еще здесь, она все равно в его сердце, живая или мертвая.
Максим не выдержал и крикнул:
— Ну, стреляй, гад! Чего тянешь!
Мама, мама, я не боюсь, но за что они меня? Почему они все думают, что могут нас убивать?
— Подожди, Сява, — сказал Лысый. — Ну-ка…
Они подошли к Максиму почти вплотную. Максим увидел их глаза. Разные — темные, с прищуром, совсем светлые, узкие, азиатские, серые, карие… Не было в этих глазах злости. И жестокости не было.
— Как тебя зовут-то, Смертник? — спросил Лысый.
— Тебе-то что? — огрызнулся Максим.
— Так… — равнодушно пожал плечами Лысый. — Тебе, как приговоренному к казни за проникновение на нашу территорию, полагается последнее желание.
Ну какое у Максима могло быть желание? «Верните маму с папой»? Даже Господь Бог этого уже не сможет сделать. Чтобы Роське сообщили? Они даже не знают, что она есть. Босяки ждали терпеливо. Смотрели сурово, но как-то спокойно. И появилась у Максима крохотная надежда, что все это — нелепая и жестокая игра. Он сказал сипло:
— Не бросайте меня мертвого здесь. Похороните на Денисовском кладбище, я объясню, где именно.
— У тебя что там, местечко куплено? — усмехнулся Платон.
— Нет, — в тон ему ответил Максим и добавил тихо: — У меня там родители похоронены.
— Так ты что же, — дернулся Лысый, — сирота?
Потом Максиму сказали, что никакого расстрела, конечно, не было бы. Это проверка. Если человек ведет себя «достойно» («как ты»), не дергается, не унижается, его отпускают. Если же начинает ныть или (еще хуже) угрожать, берут с него выкуп: все ценное, что есть в сумке, карманах, надо оставить им.
— Иногда неплохой улов получается. Телефончики, кошелечки, часики…
— Попадетесь вы как-нибудь, — сказал Максим. — Неужели ни разу не пытались вас поймать?
Босяки засмеялись.
— Да разве нас поймаешь? И кто докажет? — засмеялся Барин.
Портовые жили на заброшенном складе. Они развели костер, угостили Максима чаем из мятой железной кружки. Максим пил, обжигая губы о ее края. И рассказывал про родителей. Впервые. Совсем незнакомым. Психологи в больнице больше говорили сами, а он тогда мог только плакать. С портовыми плакать не будешь. Здесь у каждого была своя история, одна страшнее другой.
Максим просидел с мальчишками до вечера, а когда совсем стемнело, сказал:
— Я пойду, ребята, — поднялся Максим. — Вы меня отпустите.
— Чего там… — махнул рукой Лысый. — Только не болтай про нашу житуху никому. И это… держись. Сестра ведь у тебя.
Когда он пришел домой, Роська перебирала мамины письма. Тетя Марина набросилась на него с упреками, что он где-то шатается до поздней ночи, а они с ума тут сходят. Раньше бы он промолчал, но сегодня в нем будто что-то переключилось там, у стены.
— Простите, теть Марин… я в последний раз, правда.
Роська сидела на полу, стопки конвертов рядом с ней были похожи на Китайскую стену.
— Читать чужие письма — подло, — сказал Максим.
Роська тут же покраснела.
— Тетя Марина сказала, что если… если человек умер, то можно.
— Нельзя.
Роська вскинула жалобные глаза. Максим вдруг увидел, какая она еще маленькая.
— Я знаю. Но надо найти каких-то родственников. Хоть каких-то! Я не хочу в детдом.
Максим сел рядом. Он тоже не хотел. Но и письма читать не мог. Открыл один конверт, достал письмо. Письмо было от тети Лены, маминой однокурсницы, она называла маму «милый Жан-Жак» и «дружочек». Максиму показалось, что он подглядывает в замочную скважину. С первых же строк тетя Лена жаловалась на тяжелую жизнь и троих сыновей. Они никого не смогут найти. Он не будет читать.
— А я буду, — упрямо сказала Роська. — Хоть что про меня думай! Я все равно найду кого-нибудь! Я знаю, мама не была бы против.
Максиму захотелось ее стукнуть. Но тут на старый конверт закапали частые слезы. И он просто ушел из комнаты.
Роська нашла. Веронику Невозможную.
— Кого?! Ну и фамилия!
— У мамы была такая же, пока она за папу замуж не вышла, — тихо сказала Роська и закусила губу.
Максиму стало стыдно. Он быстро сказал:
— Ну ладно. Поедем, если хочешь.
Адрес Вероники был на открытке с ежиком. Она поздравляла «Жасю» с Новым годом и передавала привет «малышам».
— Кто она нам?
— Она мамина двоюродная племянница. Значит, нам какая-то сестра.
— Седьмая вода на киселе, — проворчал Максим.
Дядя Марк и тетя Марина тоже беспокоились. Они отправили письмо на адрес с открытки, но оказалось, что Вероника там больше не живет. А живет на неведомом Лысом острове.
«Лысый остров» звучало как «у черта на куличках» или «на кудыкиной горе». Тетя Марина, когда это услышала, заплакала и сказала:
— Марик, сделай что-нибудь, ты же волшебник.
Она часто его волшебником называла. И дядя Марк сказал, что подключит «своих людей». Максим не знал, что это значит, и ему было все равно. Если бы он мог выбирать, то остался бы тут, с дядей Марком и тетей Мариной. Они хоть не пилили их и не сильно воспитывали. А что за человек эта мамина племянница, еще неизвестно. Да и зачем они ей?
«Свои люди» нашли Веронику только через месяц. Она стала им звонить, разговаривать то с тетей Мариной, то с дядей Марком, то с Роськой. Максим разговаривать не хотел. Он не знал, о чем говорить. В конце мая тетя Марина повезла их на Лысый остров.
В поезде Максим все думал о портовых мальчишках. О том, что судьба обошлась с ними не менее жестоко, чем с ним. Но у него есть хотя бы тетя Марина, которая везет их сейчас к Веронике. Есть Вероника, которая, несмотря ни на что, все-таки берет их к себе, они будут жить на острове у моря, а не в Порту или детском доме. У него есть Роська. И воспоминания о родителях. Хорошие. Но он не мог удержаться и еще не раз мучил Роську сомнениями:
— А почему она сама за нами не приехала? Если так уж хочет, чтобы мы жили с ней?
— Максим, она не то чтобы «так уж» хочет, но она одна, и мы одни.
— Может, у нее муж и детей целый десяток.
— Ну, может быть, я не знаю. Она согласилась взять над нами опеку. Чего тебе еще?
— Могла бы приехать за нами… Познакомиться.
— Она занятой человек. Какой-то профессор, кажется… — мягко настаивала Роська. — А она и так много времени потратила на оформление опекунства. Зачем ты кочевряжишься? Ведь мы уже в пути.
— Просто я боюсь, как бы не пришлось ехать обратно…
Им не пришлось. И сейчас мы сидели с Роськой на последнем камне Хребта Дракона и перед нами было такое синее море, над нами — безоблачное, тихое небо, а вокруг — яркий радостный день. И все это так отличалось от пережитого Роськой и Максимом! Раздвижка кончилась, я снова был Сережей-Листиком, выросшим на Лысом острове, среди заботливых взрослых и ненастоящих проблем, связанных с наукой.
Но где-то глубоко в сердце, как заноза, застряло у меня видение Максимкиной жизни после взрыва. Я перестал на него злиться и обижаться. Я просто не имел на это права.
— Все, — сказала Роська. — Черешня кончилась. Куда это?
Она протянула мне бумажный кулек. Я смастерил из него самолетик хитрой конструкции (Иван Петушков научил) и запустил над морем. Такой самолетик летит долго, не падает. Мы смотрели вслед удаляющейся белой точке.
— Смотри, Рось, дельфины.
— Где?! — вскочила Роська. — Ой, где? — Листик, покажи где!
Я взял ее голову и повернул в нужную сторону, туда, где замелькали над волнами темные спины. Роська замерла и не дышала. А я дышал, только осторожно. Роськины волосы щекотали мне нос.
Глава II. Максимкино открытие
В первые же дни Роська перетащила домой чуть ли не полберега. То и дело она подбирала камешки, ракушки, какие-то веточки, шишки от кипарисов. Когда мы бродили по берегу, она через каждые два шага вскрикивала, поднимала с песка какой-нибудь камень и говорила восторженно:
— Смотри, Листик, какой гладкий! На нем рисовать можно.
— Можно, — соглашался я. — Леша Смелый их разрисовывает. У нас этих камней видимо-невидимо.
— А откуда они берутся? — удивилась Роська. — Мы вчера здесь с тобой ходили, не было столько.
Я пожал плечами. Мераб Романович говорит, что у камней своя жизнь; что они рождаются, взрослеют, размножаются, умирают… Что у них тоже живая цивилизация, нам непонятная. Вообще-то Чолария был геологом раньше. И еще, наверное, поэтом. Поэты тоже все оживляют. Я рассказал это Роське.
— Сережа, — сказала она очень серьезно. — Ты должен познакомить меня с этим человеком. Это ведь он про дельфинов говорил, что у них все, как у людей? И язык, и история, да?
