Потом я перестал над этим думать и пошел к ребятам. А они уже забрались внутрь. Я ухватился за нижний край входа и по ступеням поднялся наверх. Там было очень темно и тесно, и Сабир сказал Алику, чтобы он пошел и принес свечи. Алик уже встал, чтобы пойти, а потом вдруг остановился и сказал, чтобы Сабир пошел за ними сам, если ему нужно. Я думал, что начнется драка, но обошлось. Сабир сперва помолчал, а потом сказал сердитым голосом, что он не Алика попросил, а меня. Я сразу же спустился и пошел к этому аварийному шкафу, хотя мне совсем не хотелось идти мимо скелетов.
Мы зажгли свечи и понатыкали их повсюду. Сразу же стало светло. Если не считать пулеметов и того, что впереди вместо стекла было очень узкое оконце, все здесь очень напоминало кабину большого грузового автомобиля, вроде МАЗа. Такие же мягкие сиденья, педали и рычаги в полу для перевода скоростей. И лишь вместо целой баранки руля здесь была только половина. Алик сел на сиденье водителя и стал искать ключ зажигания. Он умеет водить машину, его отец научил и даже иногда разрешает садиться за руль, где-нибудь за городом, на пляже, и если он сам сидит рядом. Мы все тоже стали искать, и вдруг я увидел на передней панели фотографию. На веранде дома, наверное, дачи, стояли мужчина в рубашке с короткими рукавами и женщина в сарафане, а между ними маленькая девочка, и они оба держали ее за руки. Все трое улыбались. Мужчину я сразу узнал, это был тот же человек, что и на фотографии удостоверения. Ключ зажигания оказался на месте, он был справа под самым рулем. Алик взялся за ключ и, прежде чем повернуть его, сказал, что мотор вряд ли заведется, потому что аккумулятор сел наверняка. Он хорошо разбирается во всех этих делах. Кама сразу же вцепилась мне в плечо, я тоже ждал, что мотор заведется. Все здесь в кабине было на месте, и оттого, что все было на месте и чисто, можно было подумать, что водитель вышел из нее на минуту и даже ключа зажигания не захватил с собой. Алик несколько раз повернул в гнезде ключ, но ничего из этого не вышло, как он и предупредил. А я вдруг понял, что мне показалось странным в этом бронетранспортере. Весь он, и снаружи и внутри, был совершенно чистым, без всякой пыли, словно его час назад всего обтерли тряпкой. Я вспомнил, что нигде в этой пещере не было пыли, ни на шкафах, ни на скелетах, и подумал, что пыли, наверное, здесь нет оттого, что пещера со всех сторон закрыта, а сквозь нашу расщелину ей сюда добраться трудно — слишком эта щель узкая, длинная и извилистая.
Потом нам надоело сидеть в кабине, и мы перешли в заднюю часть. Здесь были установлены скамьи, и по бокам у стен по два пулемета с каждой стороны. А на скамьях и между ними аккуратно были уложены деревянные ящики, в которых обычно перевозят помидоры или арбузы. Всем стало интересно, что в этих ящиках. Алик сказал, что, наверное, боеприпасы. А Сабир тем временем подошел к одному ящику и оторвал верхнюю планку. Под нею оказалась бумага — желтая упаковочная бумага. Он отодрал еще несколько планок, они отрывались очень легко, каждая была прибита с двух концов двумя маленькими гвоздями, и порвал бумагу. Ящик был плотно набит пачками денег. Я никогда не видел таких денег, хотя они и были советские. Мы вытащили несколько пачек и при свете свечей рассмотрели — на одних бумажках, красного цвета, было цифрами и словами написано: «Тридцать рублей», а на других — «Сто». Сабир сказал, что это старые деньги и теперь никакой цены не имеют и что это очень здорово, что мы нашли эти деньги, потому что теперь нам будет на чем поспать — разложим пачки на землю и ляжем на них, а под голову рюкзаки, все же лучше, чем на голой скале. Мы стали открывать другие ящики и увидели, что не во всех такие деньги, во многих оказались иностранные. На одних было написано по-английски — фунты стерлингов и доллары, а на других, по-видимому, по-немецки, мы прочитали: «Рейхсмарка». И на каждой цифра — двадцать, пятьдесят и сто. Все они были разложены отдельно по ящикам — рубли, доллары, фунты стерлингов и рейхсмарки. Сабир сказал, что и эти деньги уже, наверное, устарели. Мы посмотрели на даты и увидели, что на всех бумагах значится самое позднее 1937 год. А попались и такие, на которых стояли 1901 и даже 1899 годы. Мы распотрошили несколько ящиков подряд, а пачки выбрасывали через щели наружу. Уже совсем собирались кончать, пачек набралось достаточно для наших постелей, и вдруг я открыл ящик, в котором были не деньги, а желтые тяжелые плитки, каждая не меньше чем пачки с плавленым сыром или маргарином. И на каждой было поставлено клеймо с какими-то цифрами. Мы сразу поняли, что это золото. Сабир сказал, что это гораздо более ценная находка, чем даже бронетранспортер, и что за эту находку нас всех могут послать в «Артек» и премировать.
Тогда мы осмотрели все ящики — с золотом их было всего три, а в остальных были пачки денег.
Мы устроили себе постели недалеко от бронетранспортера. Уложили их в два слоя на свой рост, в изголовье положили рюкзаки. Сперва вынули из них всякие твердые вещи — фотоаппараты и коллекции минералов, ну и, разумеется, остатки еды. Спать нам никому не хотелось, хотя Кама посмотрела на свои часы и сказала, что уже половина двенадцатого ночи. Мы еще побродили по пещере и все мечтали о том, что будет, когда все узнают о нашем открытии. Мы ее всю осмотрели — в одном месте, в складе, была вырублена дверь, мы зашли, и оказалось, что это туалет, в этом же помещении в цементном желобе текла вода, она вытекала из отверстия в стене, вода была прозрачная и очень холодная. Наверно, это был подземный родник или ручей, для него кто-то сделал из цемента желоб, врытый в пол; он тянулся метров на пять, а там, где он кончался, вода струей сливалась в широкую яму. Мы посветили в нее фонарем, но дна не увидели.
Мы легли на свои постели, было жестко, но, в общем, не очень. Сабир взял у Камы часы и положил их рядом с собой, сказав, что проснется рано утром и разбудит всех. Решили так: если погода будет хорошая, то двое из нас пойдут домой, а остальные будут охранять пещеру. По-моему, всем было интересно, кто останется, но спрашивать об этом почему-то никто не стал. Я подумал, что, наверное, Сабир оставит здесь меня и Алика, а сам с Камой пойдет в поселок. С одной стороны, это было очень хорошо, потому что я боялся сразу увидеть маму, будет лучше, если ей вначале Кама и Сабир обо всём расскажут, а с другой — мне очень хотелось поскорее попасть домой, чтобы она поскорее успокоилась. Так, наверно, не может быть, чтобы чего-то хотелось и не хотелось сразу, а со мной это бывает часто, и ничего приятного тогда я не чувствую.
Все замолчали и, кажется, стали засыпать, и вдруг Кама встает и начинает разбирать свою постель и складывать эти пачки на полу совсем рядом со мной. Все сразу же поднялись на своих местах и сели. А она остановилась и спросила у нас:
— Может быть, кто-нибудь догадается помочь, одной мне целый час придется этим заниматься.
Сабир и Алик сразу же вскочили и тоже стали переносить и укладывать рядом со мной пачки. Но ничего не спрашивают, только удивляются про себя.
Когда все перетащили, Кама улеглась и сказала:
— Я одна ни за что не усну, когда рядом эти страшные скелеты. — И мне говорит: — Ты, пожалуйста, спи на боку лицом ко мне, а одну руку дай мне, может быть, тогда мне не так страшно будет.
Я ей, конечно, руку протянул и лежу. Глаза закрыл, а сам не сплю. Очень мне стало приятно оттого, что Кама пришла и легла рядом со мной и держится за мою руку, чтобы не так сильно бояться. Я даже дыхание затаил, до того мне стало приятно. Я подумал, что Алику и Сабиру, наверное, выбор Камы не очень понравился. И почему это она меня выбрала, а не одного из них? Я стал над этим думать и сразу же пожалел, что начал, потому что, подумав, я понял, что Кама не пошла ни к Сабиру, ни к Алику оттого, что она их стесняется как мальчишек, а ко мне относится так просто, как, например, я к нашей Пакизе. Брал же я ее к себе в постель, когда мама оставляла меня вечером одного, а сама уходила к соседям. Разумеется, мне одному страшно не было в доме, но все равно с Пакизой было очень хорошо, она как залезет под одеяло, сразу же начинает по-особому мурлыкать, так и кажется, что она не горлом мурлыкает, а сразу всем телом от морды до хвоста.
Потом я стал думать о маме.
Я даже представить не сумел, что она сейчас делает. Хорошо, если папа сумеет ее уговорить подождать до утра, а то ведь, она, увидев вечером, что мы не пришли, может ночью поехать в лагерь. Но я все-таки надеялся, что папа ее успокоит. Он на нее вообще успокаивающе действует. Без него иногда трудно бывает. А тут он ей объяснит, и не только ей — все остальные родители тоже, наверное, у нас соберутся, — что с нами ничего страшного случиться не может, в конце концов, четыре человека — это сила, и деться они никуда не могут: в этих горах через каждые десять-пятнадцать километров или селение попадается, или курортный поселок, а всякие туристские лагеря — те вообще в это время года как грибы понатыканы. Мама, конечно, возразит ему, что никакие мы еще не люди, а самые настоящие дети, но папа и на это ей скажет, что в этом возрасте игра уже сделана, и человек или уже человек, или никогда им не станет. Тут все родители станут вспоминать свое детство и рассказывать всякие интересные истории... Хорошо, если все будет так. Лишь бы она ночью не надумала поехать в лагерь. Вот тут-то она и перепугается, когда узнает, что мы не вернулись назад после того, как началась метель. Тогда уж даже папе не удастся ее успокоить. Ведь никому в голову не придет, что мы лежим себе спокойно в пещере. Если бы о ней кто-нибудь знал, то, конечно, давно бы забрали отсюда бы и бронетранспортер с золотом и деньгами, и оружие, и немцев бы давно похоронили. Надо будет утром, до того как уйдем отсюда, найти ворота, через которые сюда бронетранспортер въехал. Наверное, немцы их снаружи так замаскировали, что и не поймешь — ворота это или скала. Вот только как же это получилось, что они расщелину не заделали, по которой мы сюда попали, вероятно, они ее и не заметили, все-таки она очень узкая. Интересно: из-за чего они поубивали друг друга? Может быть, эти три эсэсовца узнали, что военный в комбинезоне — наш разведчик, и решили его убить. А может быть, он никакой не разведчик, а такой же фашист и они просто-напросто передрались из-за этих денег и золота, тем более что тогда они не могли знать, что когда-нибудь эти деньги будут недействительны.
