ты у меня! — покачала головой. — Больше не оставим тебя дома одну.
Оксана стояла и улыбалась. Знала, хитрющая, наверняка знала: мама теперь не станет ее ругать. А что не будут оставлять одну дома, так это же замечательно! Она и не любит оставаться одна.
случилась уже после того, как Оксана придумала «дождик» в ванне.
Маме легко сказать: «Больше не оставим тебя дома одну». Но и впоследствии бывало так, что приходилось оставлять Оксану, поскольку иного выхода не было.
Вот и на этот раз.
Только привел я Оксану из детсада, прибежали мои одноклассники.
— Пойдем, — говорят. — Разрешил!
— Неужели?
— Честное пионерское!
— Ура! — кричу радостно и кидаюсь к дверям.
— Куда ты, куда? И я с тобой, — вцепилась в меня Оксана.
— Тебе нельзя. Это не для девчонок…
— Что не для девчонок?
— Ну, операция, на которую мы идем.
— Опера-ация? — испугалась она.
— Да не бойся. Не такая операция, о которой ты думаешь, — успокоил я ее. — У нас важное дело. Понятно?
— Понятно…
— Вот и играй в свои игрушки, пока я вернусь.
— Мама велела тебе не бросать меня одну, — сказала Оксана.
Ишь, не забыла, помнила!
— Я ненадолго. Хочешь, включу телевизор?
— А варенья можно взять? — начала канючить Оксана.
— Нет, нельзя! Придет мама, у нее попросишь. — Я решительно захлопнул за собою дверь.
Наша «операция» состояла вот в чем. Возвращаясь из школы по старинной улице, на которой жил наш одноклассник Володька Струк, мы увидели в одном дворе огромную кучу всякого железа.
— Вот бы нам его! Сразу бы выполнили план! — с завистью сказал я: мне было поручено организовать сбор металлолома.
— Не отдадут! — сказал Володька. — Это же двор нашего пятиклассника Сергея Потапенко. А он жадина — страх! Однажды яблоко с их дерева упало на улицу. Я поднял. Так Сергей чуть собаку на меня не натравил.
— А ты поговори с ним, попроси. Может, и отдаст. Зачем им этот хлам? Только мешает. Давно надо было его сдать.
— Ладно, сегодня поговорю, — пообещал Володька.
Сергей поначалу отказал, потом передумал и разрешил. Потребовал только, чтобы мы за эти железки окопали ему в саду плодовые деревья. Ребята согласились, и я тоже.
Пока мы окапывали деревья, Оксана, как я потом узнал, смотрела телевизор, немного поиграла с куклами. Потом обошла все наши три комнаты и завернула на кухню. Села там на скамеечку и уставилась на буфет, где стояли банки с вареньем.
У нас в семье все любят варенье. Поэтому мама каждый год варит его очень много. Из вишен, абрикосов, слив, клубники, смородины, малины — из всего, из чего только можно сварить. По если я, папа и мама едим варенье только с чаем, то Оксана может есть его и с какао, и с молоком, и с кашей, и даже с борщом и селедкой. Если бы ей позволили, наверно, могла бы за один присест съесть половину, а то и целую банку! Такая она сладкоежка!
Оксана долго сидела и смотрела на буфет. Потом подумала: а что, если взять капельку-капелюшечку? Ну совсем немножко, пол-ложечки. Никто и не заметит…
Нет, этого делать нельзя — сразу отбросила соблазнительную мысль. Мама не позволяет брать.
«И почему не разрешает? — удивлялась Оксана. — Неужели ей жалко? Вон сколько наварила всякого-всякого — надолго хватит!..»
Интересно, сколько всего банок на полках? Наверное, десять… Нет, не десять. Одних больших будет с десять. Может, сосчитать?
Конечно, надо пересчитать. Она еще ни разу банки не считала. Вспомнила обо мне и подумала, что, наверное, я тоже не знаю, сколько у нас варенья. Когда вернусь, то она и мне скажет.
Взяла стул, приставила к буфету, стала считать.
Хоть в школу она еще не ходила, но считать умела хорошо. Даже складывать и вычитать немного научилась.
— Одна, две, три… — перебирала руками банки.
Насчитала четырнадцать. Проверила — снова четырнадцать. Больших восемь, поменьше — шесть.
Потом она принялась снимать с банок пластмассовые крышки. Конечно же, не затем, чтобы поесть варенье. Не-ет! Просто ей надо же узнать, сколько какого мама наварила.
В крайней банке, ясно, было вишневое, сегодня утром мама брала из нее к чаю. А в этой какое? О-о, по виду и не отгадаешь: может, тоже вишневое, а может, сливовое? И то и другое одного цвета. Нужно проверить.
Она соскочила со стула, взяла ложку, снова взобралась на стул, вынула из банки большую черную сливу. Ох и вкусная, наверное!.. Но Оксана все равно есть не станет — нельзя, мама рассердится. Разве что языком лизнет — и все…
И в следующей банке было сливовое. Потом открыла банки с абрикосовым, клубничным, смородиновым. Чтобы не ошибиться, Оксана из каждой черпала по ложке — проверяла…
Когда проверила все банки, снова закрыла их крышками. Облизала ложку и положила в ящик буфета. Стул поставила на место.
Тут как раз и я вернулся. Вошел в кухню и бросил на Оксану пристальный взгляд. Она смутилась.
— Может, думаешь, я варенье брала, да? — спросила, прищурив глаза. — Так вот не брала. Я только считала банки и проверяла, какое в них варенье. Знаешь, сколько у нас?..
— Погоди, погоди! — прервал я ее. — А что это у тебя на лбу, на носу?
— Где, где? — Оксана провела рукой себе по лицу, а оно и впрямь все было в варенье.
Оксана очень удивилась, как у нее и на носу и на лбу оказалось варенье. Разве осталось с самого утра, когда пила с ним чай? Но ведь она два раза умывалась после того…
— Ладно, не оправдывайся, — сказал я. — Иди еще раз умойся!
Оксана ничего не ответила. С опущенной головой покорно побрела в ванную.
Когда умылась, она во всем призналась мне. Попросила только, чтобы я не рассказывал об этом ни маме, ни папе. Боялась, что мама будет бранить, а папа подтрунивать над ней.
Я пообещал молчать, но с условием: пусть она поклянется, что такого больше не случится. Оксана поклялась.
Историю с вареньем я, конечно, скрыл от мамы. Потому что, если быть справедливым, я тоже виноват: не послушался ее и оставил Оксану дома одну. Хотя рассказать, может, и следовало. Пусть бы мама знала, какая у нее любимица доченька, и больше бы не ставила ее мне в пример: Оксана, мол, и послушнее, и вежливее, и трудолюбивее, чем я.
Мама давно сказала это, а мне до сих пор обидно. А виноваты в этом
Однажды мы сидели с Оксаной на скамейке в сквере.
